І

І

«Союз возрождения России» возник приблизительно в мае 1918 года. Его возникновению предшествовала попытка устроить официальное соглашение всех антисоветских политических партий для выработки единой программы действий. Попытка эта была сделана по инициативе народных социалистов. Первоначально было устроено совещание представителей Центральных Комитетов народных социалистов и социалистов-революционеров. Затем аналогичное же совещание Центральных Комитетов энесов и кадетов. Марксистские группы были оставлены пока в стороне в предположении, что с «Единством» сговориться будет легко, так как точки зрения на политические воззрения были довольно общи у народных социалистов и в «Единстве». С меньшевиками же, как с партией, нам, то есть народным социалистам, казалось, сговориться будет трудно при разности точек зрения в самой их партии. Думалось, что в случае сговора с социал-революционерами легче будет найти общий язык и с меньшевистскими партиями. С меньшевиками были лишь частные совещания.

Но указанные совещания представителей Центральных Комитетов показали невозможность установить ту среднюю линию, которую предположили народные социалисты: между социал-революционерами и кадетами была пропасть в виде старого Учредительного собрания. Идея объединения оказалась бесплодной. Результаты переговоров были опубликованы в 1-м номере московского «Народного слова», кажется от 11 апреля.

Я, Мельгунов, принимал в этих переговорах ближайшее участие, так как полагал, что только объединение демократических сил может вывести Россию из того тупика, куда ее заводила политика Советской власти.

После неудачи политического объединения партий нами решено было попытаться подойти к этому объединению с другого конца. Создать объединение, так сказать, персональное, то есть привлечь к тому или иному временному союзу лиц, соглашающихся встать на объединенную позицию. Так возник «Союз возрождения».

В него вошли лица, принадлежащие к партиям социал-революционеров, народных социалистов и народной свободы. Представителей с.-д. меньшевиков, насколько мне известно, не было в организации, по крайней мере на первых порах.

«Союз возрождения» по идее своей не должен был представлять непосредственно действующей организации, а тем более организации, имеющей какие-либо разветвления. Здесь должна была вырабатываться точка зрения, а затем член «Союза» должен был пытаться эти точки зрения проводить в своих партиях. Насколько мне известно, с.-р., входившие первоначально в «Союз», входили без санкции на это своей партии. Центральный Комитет к.-д. был осведомлен о лицах его партии, вошедших в «Союз»; что же касается нар. соц., то представители были уполномочены Центральным Комитетом, а именно: Чайковский, Мякотин, Пешехонов и Титов.

Организации был придан столь конспиративный характер, что, осведомляя Центральный Комитет о точках зрения, возникающих в «Союзе», и фильтруя их в своей уже среде, представители нар. соц. не сообщали поименно, кто из лиц других партий участвует в «Союзе». Я, Мельгунов, отрицательно относился к этой конспирации, так как полагал, что при тех задачах, которые должен был себе поставить «Союз», получить реальные результаты можно было только при широкой общественной агитации.

Задачи «Союза» были: объединить всех тех, которые не признавали Брестского мира, всех тех, кто отстаивал единство России и стоял на демократической платформе; попытаться создать новый фронт при содействии союзников для борьбы с немцами. Задача «Союза» заключалась в агитации против той немецкой ориентации, которая определенно стала замечаться в некоторых общественных кругах, а равно и против Брестского мира. «Союз» должен был повести агитацию за создание новой государственной власти за пределами территории Советской России, новой армии, куда звать всех не желавших примириться с немецким ярмом, – другим словом, создать широкое национальное движение. Мы все решительно были против назначенного выступления в самой Советской России.

Я участвовал ближайшим образом лишь в продолжавшихся от времени до времени частных совещаниях представителей различных партийных группировок, разделявших платформу «Союза». Здесь участвовали представители всех партий включительно до к.-д. Выяснились основные точки зрения по вопросам организации государственной власти и по вопросу земельному. Но это не были заседания «Союза», который не выходил из рамок весьма узкого круга людей. Это было летом 1918 года.

Для нас, разделявших точку зрения «Союза», ясно было, что немцы скоро станут хозяевами положения в России. И это было бы, если бы не последовал неожиданный разгром военной Германии, а за ним – революция: пример Украины был налицо.

Обсуждая вопрос о создании государственной власти, «Союз» выработал форму создания директории, и делегаты его были посланы в Сибирь, где, казалось, около Сибирской областной думы создается нечто государственное и патриотическое настроение.[70] В Москве, насколько мне известно, был намечен и персональный состав директории. События, бывшие на Востоке в связи с Самарским правительством, Уфимским совещанием и т. д., известны. Осуществление идей создания директории провалилось. Никто из нар. соц. фактически до Сибири и не доходил.

С отъездом делегатов «Союз возрождения», как таковой, в сущности, перестал существовать в Москве. Партия народных социалистов лишилась в сентябре возможности открытого существования; большинство активных ее членов разъехались. Остались только отдельные ее представители, по существу своему мало пригодные для деятельности конспиративной, неизбежной при создавшихся политических условиях.

Что же касается до меня лично, то сентябрь – ноябрь с небольшим перерывом я сидел в тюрьме. При той общественной прострации, которая наблюдалась под влиянием террора, никакой политической работы, в сущности, вести нельзя было, и партия наша, можно сказать, вполне бездействовала. Мы не имели никакой информации от наших товарищей и только весной, по приезде А. Д. Бородулина, узнали, где они и что они думают.

До нас доходили слухи о колчаковском перевороте; при этих условиях мы тщательно избегали определить свою позицию и ждали прежде всего сообщений о фактах.

В целях информации и выявления общих точек зрения мы возобновили до некоторой степени прежнюю работу «Союза возрождения» и стали собираться вновь, пригласив с.-д. «Единства». Ни я, ни Карачевский не были уполномочены кем-либо. Никаких организаций, а тем более военных, мы не создавали.[71] Мы считали вредными всякого рода партизанские выступления, полагая, что время карбонарских заговоров прошло.

Я считаю необходимым усиленно подчеркнуть это.

Были попытки наметить программу возможного в будущем демократического союза, но из этой попытки ничего не вышло. (Те 4 пункта, на которых создавался «Союз возрождения», конечно, были недостаточны, тем более что при новой конъюнктуре отпадала Германия.)

Преимущественно мы занимались обсуждением той записки, которую предполагается подать Бернской делегации,[72]

Через Н. Н. Щепкина мы вошли в сношение с так называемым «Национальным центром», с организацией которого были весьма мало знакомы. Никто из социалистов, конечно, в «Национальный центр» не входил. Мотивами для такого рода сношений были следующие.

Приехавший с юга Бородулин нарисовал нам крайне мрачную картину Добровольческой армии, особенно ее верхов, прозванных там «Звездной палатой». Ясно было из его доклада, что оттуда ждать здоровое государственное начало не приходится. Полученные нами из Одессы газеты давали подробные сообщения о деятельности товарищей на Юге. Попытки их найти путь согласия между «Союзом возрождения» и «Национальным центром», так называемым Государственным объединением и «Земским городским бюро»[73] – вновь не увенчались успехом, наткнувшись на препоны в виде земельного вопроса и организации государственной власти. «Национальный центр» и Государственное объединение стояли на точке зрения необходимости военной диктатуры, с чем наши товарищи не могли согласиться. Обсудить те же вопросы и в Москве мы считали крайне целесообразным. На этой почве и возникли наши сношения с «Национальным центром».

О первом таком совещании, вероятно, и говорит С. А. Котляревский. Наиболее крайних взглядов держался Карачевский, – показывает Котляревский. Да, В. В. Волк-Карачевский высказался решительно против какой-нибудь диктатуры, вспоминая роль Кавеньяка и Мак-Магона[74] во Франции. Мою позицию Котляревский характеризует как более правую. Я считал невозможным высказаться против диктатуры в данный момент, когда мы не знаем, что делается у Колчака. Мотивировал тем, что диктаторов не создают, а они появляются сами. Их не признают, а они заставляют себя признать. Нам придется считаться с фактом. И, если факт будет налицо, наша задача, чтобы та или иная диктатура считалась с общественным мнением. До нас доходили сведения, что в правительстве Колчака находятся социалисты и «кооператоры». При таких условиях осуждения колчаковского переворота необсуждение конкретных условий, по моему мнению, было бы неправильно – мы в то время не знали о тех реакционных течениях, которые возобладали у Колчака.

Я всегда полагал своим долгом считаться с фактом и, учитывая уже совершившееся, определять тактическую позицию. Так и в октябре 1919 года при всем моем крайне враждебном, конечно, отношении к большевистскому перевороту я выступил в меньшевистском «Вперед»[75] с открытым письмом с призывом пойти на тот или иной компромисс. Для меня невозможны никакие соглашения лишь с тем, кто осуществляет террор, и красный, и белый – все равно.

Моя главная цель на указанном совещании была уведомить членов «Национального центра» не высказываться определенно за диктатуру, так как подобное осведомление нового Омского правительства[76] о мнениях некоторых общественных кругов Москвы могло бы только поддерживать авторитет правого течения Омского правительства. Цель моя была достигнута, так как в неофициальной резолюции совещания вопрос о диктатуре был обойден – следовательно, «Национальному центру» пришлось пойти на уступки.

Затем мне казалось, что расходиться в Москве из-за вопросов об образовании государственной власти где-то еще очень далеко от Советской России означало делить шкуру не убитого еще медведя. Неизвестно было, не будет ли правительство Колчака политической авантюрой. Мне казалось более важным обсудить ту социальную платформу, на которой мы можем сойтись, ибо здесь труднее всего было сговориться социалисту с представителями иного, так называемого буржуазного миросозерцания. Между тем без такого соглашения не мыслилось национальное единство. Отход демократии от более правых групп означал бы непременную реакцию в будущем. На юге это произошло.

Мы знали, что у «Национального центра» есть некоторые проекты государственного устройства в будущем. Мне казалось в высшей степени целесообразным обсудить их, дабы на реальных вещах выяснить свои разногласия и попытаться, если возможно, найти будущую позицию. Как показало совещание на Юге, это именно и было самое трудное.

Таким образом, выяснилась возможность некоторого контакта, по крайней мере, временного с «Национальным центром», если не в сфере действия, то в сфере переговоров. Мне представлялось крайне важным, так как те или иные уступки более правых элементов обязывали их, конечно, только до некоторой степени, в будущем (это мы прекрасно понимали – все дело было бы в силе демократии). Такое моральное обязательство связывало более или менее авторитетную группу, которой в случае изменения политических условий предоставлялось играть значительную роль, по всей видимости.

В это время Колчак становился реальной силой. Шло его головокружительное наступление. Происходило как бы признание его «верховным правителем» Антантой и подчинение ему Деникина. Мы хотели по этому вопросу скорее договориться с людьми из «Национального центра». Кажется, было еще одно или два аналогичных совещаний – хорошо не помню. Но, в сущности, мы никаких проектов не обсуждали и даже не стали вырабатывать какой-либо общей декларации.

Представителем «Национального центра» было признано опасным устройство таких больших собраний и было предложено делегировать от каждой группы по два человека, причем было предложено пригласить представителей бывшего «Совета общественных деятелей», державшегося точки зрения государственного объединения на юге. Отсюда и появилась та «шестерка», которая действительно фигурирует в показаниях, как «Тактический центр» – наименование совершенно неправильное.

Предполагалось, что представители групп будут здесь передавать точки зрения своих групп для осведомления и для передачи на обсуждение групп. Никаких решений здесь принимаемо не могло быть, да и фактически не принималось. Все сводилось, в сущности, к информации, так как и в данном случае тезисов социальных, экономических почти не обсуждалось. Я, впрочем, редко бывал, так как с апреля, говоря языком римлян, стал уходить в частную жизнь по причинам:

1) Три раза сидел уже в тюрьме – и мне надо было уезжать из Советской России, если я хотел заниматься политикой, так как был слишком на виду у ЧК. Но уезжать я не хотел, так как слишком органически был связан здесь делами, которые я в течение длительных дней создавал («Голос минувшего»,[77] «Задруга», свой архив), не видя себе применения на Юге, где «Звездная палата» решительно брала верх (например, расстрелян мой товарищ С. И. Ладинский), и, наконец, заканчивал большую историческую работу по эпохе Александра I;

2) Совещания «шестерки» были малоцелесообразны, то есть социалистам. Потому я и участвовал в этих беседах, что благодаря старым личным связям со всеми входившими в «шестерку» во мне видели не только социалиста, но и просто известного им Мельгунова. Никакого совместного действия при взаимном недоверии быть не могло;

3) Наблюдалась, в общем, полная апатия – и, в сущности, я не мог представлять собой никакой группы, даже энесовской, тем более что при отсутствии информации совершенно нельзя было выработать линию поведения: неясна была прежде всего позиция Западной Европы, решающая, с моей точки зрения, в окончательном счете. Быстрое уничтожение Колчака показало, что на Востоке не создалось народного движения.

В «шестерке» бывали Щепкин и я. Отнюдь нельзя сказать, что Щепкин был уполномоченный «Союза возрождения». Утверждаю еще раз, что «Союза возрождения» в Москве, как организации, в сущности, не было. Щепкин входил в «Союз» при его организации в 1918 году – он был как бы связью. В то же время Щепкин входил в «Национальный центр» и, как видно было из газет, играл там первенствующую роль. Роль Щепкина в «Национальном центре» была для нас недостаточно известна. Когда до нас дошло сообщение одесских газет, что наши товарищи на Юге протестовали против того, что одни и те же люди входят в разные политические организации и что после этого все к.-д. ушли из «Союза возрождения», мы не считали нужным протестовать против этого, то есть против участия Щепкина, именно потому, что мы здесь не представляли из себя какой-либо правильно сконструированной организации. Иметь через Щепкина сношения с другими группами нам, наоборот, представлялось желательным, так как Щепкин для нас был более своим человеком; между тем Щепкин был человек действительно демократический, готовый на широкие социальные реформы, бывший решительный противник аграрной контрреволюции, и с ним было довольно легко сговориться и найти подчас общий язык.

От Щепкина мы узнали, что при «Национальном центре» существует военная организация, имеющая целью не участвовать в перевороте, но подготовить кадры на случай изменения политических условий. Узнали мы это весной 1919 года. Я заинтересовался этим вопросом в значительной степени после своего апрельского сидения в Особом отделе ВЧК, где вследствие доноса Ткаченко выяснилось многое, прежде мне лично неизвестное, так как я, да и мои товарищи весьма отрицательно относились к существованию каких-либо военных конспиративных организаций как по причинам общего характера, ранее указанным, так и потому, что нам хорошо известно было из всего, что происходило в 1918 году, как эти аморфные организации были пропитаны провокаторскими элементами, как некоторые из них в свое время были связаны с немцами, сами подчас того не зная, как к ним присоединяются крайние элементы, то мы просили Бородулина пойти со Щепкиным познакомиться с сущностью. В этом, полагаю, и выражалось участие Бородулина в «военной комиссии». Едва ли он был там один раз, так как вскоре уехал и никакой информации нам не давал.

Что же касается моего участия в «шестерке», где был сделан доклад о военной организации, то на таком совещании я действительно был и высказывал на нем в еще более решительной и резкой форме, что изложено выше по отношению к военным организациям.