Отрицатели или ревизионисты?
1
История Второй мировой войны – живая: в ней много еще неизученного, неразгаданного, искаженно или даже ложно показанного. Историки перманентно корректируют друг друга, поправляют, уточняют, даже опровергают, завязываются плодотворные дискуссии, способствующие и прояснению деталей, и пересмотру интерпретаций, их фундированной и непредвзятой ревизии. По ходу дела и в жару споров иной раз в прах рассыпаются концепции, рушатся профессорские репутации, и даже целые государства иной раз оказываются в эпицентре позора – в не слишком приятной для себя ситуации фальсификаторов истории и политических лжецов, как, например, СССР в случае с Катынью или Польша в случае с Кельце или Едвабно…
Все это нормальный исторический процесс, и все бы ничего, когда бы под него не хотели сработать те, чьей идеей фикс стало не постижение истории, а ее искажение. Но по плечу ли ризы историчности тем, чей «историзм» целиком сводится, в сущности, к непризнанию Холокоста и, за этот счет, к обелению гитлеровского режима?
После окончания Второй мировой войны в исторической публицистике ряда европейских стран появились работы, подвергающие сомнению многие выводы Международного Нюрнбергского трибунала над нацистскими преступниками. В большинстве стран их авторов называют «отрицателями Холокоста» (Holocaust denier) или «распространителями лжи о Холокосте» (Holokaustleugner).
Сами же себя они именуют иначе – самолестно и самопочтительно – «ревизионистами», вменяя себе тем самым неискоренимую склонность к борьбе за истину и, как следствие, к научному пересмотру господствующих воззрений на основании новодобытых или же наново переосмысленных данных и т. п. Такая терминология и греет их душу, и придает им легитимность.
При этом легитимизация происходит даже через причастность не столько к объекту того, что ими якобы «ревизуется», сколько к субъекту – к гранд-даме по имени историческая наука[367]. Им хотелось бы быть «второй» и равновеликой «стороной медали», где роль «первой» играла бы писаная история. Мало того, и самое «первую сторону» медали – историю – они норовят опустить до своего уровня: историков, с которыми они воюют, они, «ревизионисты», называют «холокостниками» или «экстерминалистами[368]», то есть приверженцами некоей другой и равноположной с их собственной «теории», исходящей из столь нелепого допущения, что кто-то евреев уничтожал.
Важная особенность отрицателей: они патологически серьезны. Как гиены, они роются в текстах и свидетельствах, отыскивая в них любую, в их понимании, «слабину». И если что-то «подходящее» вдруг находится, то, словно стая пираний, – дружно, хищно и радостно – они набрасываются на кажущуюся легкой добычу. Если кто-то из очевидцев событий ронял, что видел в Треблинке целую гору обуви высотой, наверное, в 40 метров, то можно не сомневаться, что они припишут этому высказыванию высшую категорию достоверности и чуть ли не краеугольности для «экстерменалистской» истории Шоа, а в «Журнале пересмотра истории» вскоре появится парочка разоблачительных статей с графиками, чертежами и едкими шуточками о 190 миллионах, чья обувь могла бы, судя по расчетам, составить такую «гору». В другой статье будет доказано, – отныне и навсегда, – насколько такое сооружение невозможно.
Fazit: все очевидцы – продажные лгуны, все «экстерминалисты» – шарлатаны, так что Холокоста, извините, не было![369]
Еще раз переспросим себя: по плечу ли ризы историчности тем, кто даже и не пытается скрыть за шевелюрой рассуждений ослиные уши антисемитизма?..
Так что на вопрос: а можно ли им подавать руку? – ответ вполне определенный: нет, нельзя, эти господа нерукопажатны.
Но просто презирать их, игнорировать, не замечать и не отвечать им – тоже уже нельзя!
Голда Меир как-то обронила: «Нет, мы не снизойдем до пропаганды». Недавним отголоском этого может послужить типичное для израильского истеблишмента высказывание Шимона Переса: «Хорошая, правильная политика не нуждается в рекламе, она говорит сама за себя». К сожалению, это стало одной из составных частей израильского государственного взгляда на мир. В результате Израилю приходится постоянно обороняться и бороться за каждую пядь информационного поля, изначально уступленного безо всякого боя[370].
Насколько может преуспеть пропаганда отрицателей и насколько глубоко может «самообразоваться» любой желающий, показывает эпизод, с которого начинается книга Кенетта Штерна (Keneth Stern). Он приводит диалог корреспондента телеканала NBC и участника демонстрации противников показа по этому каналу фильма «Холокост», состоявшейся в Нью-Йорке 9 сентября 1979 года. Рядовой демонстрант говорил так: «Потому что это сионистская попытка навязать американцам комплекс вины, и чтобы мы не могли объективно оценивать нашу ближневосточную политику, стоящую налогоплательщикам миллиардов долларов, выброшенных на израильские военные нужды.
– Но разве Нюрнбергский трибунал не доказал подлинности Холокоста?
– Нет, сегодня уже ни один серьезный историк не воспринимает их иначе как неправедный суд победителей.
– И что же: евреев в Германии не убивали?
– Нет, в Германии была только дискриминация евреев, и правительство стремилось отправить их в эмиграцию, но не уничтожить[371]».
И это – в Америке!
Так надо ли с этим бороться? Доказывать, что дважды два – все еще четыре?
Но безграничная активность и пассионарность отрицателей, – в сочетании со столь же выдающейся пассивностью и постмодернистской кашей в головах неолиберальных политиков и журналистов (а порой и историков), – доказывает: увы, бороться с ними надо!
Но как? «Мараться» о них, участвуя в совместных с ними «дискуссиях»? Доказывать им по пунктам, что они тут неправы и там неправы и почему? Или же высокомерно и презрительно улыбаться во время совместных ток-шоу?..
Или не заниматься ни тем, ни другим и полностью передать инициативу в их неленивые руки?..
2
Отрицание Холокоста моложе Холокоста всего на несколько лет: в 2017 году оно могло бы справить свое 70-летие.
При этом с самого начала оно было времяпрепровождением вполне интернациональным.
Первыми начали и некоторое время даже задавали тон французы – сначала убежденный фашист-коллаборант, а потом – убежденный коммунист и социалист. Первый – Морис Бардеше (Maurice Bard?che) – еще в 1947 году выступил в печати со своими сомнениями относительно подлинности хотя бы части документов Нюрнбергского трибунала о концлагерях[372]: он первым «сообразил», что за нацистскими преступлениями стоят не идеалисты-эсэсовцы, а исключительно суровые военные условия и вызванные ими истощение людей и эпидемии, а также, не в последнюю очередь, и сами узники – люди, как известно, озлобленные и жестокие.
В том же духе, но более изощренной была аргументация Поля Расинье (Paul Rassinier), концлагерника и участника Сопротивления в Бухенвальде и Доре, депутата французского парламента. В 1948 году он выпустил книгу – «Le Passage de la Ligne» («Пересечение черты»), в которой, не отрицая политику террора и уничтожения евреев в концлагерях, вину за все это переложил на так называемых «функциональных узников» – капо, старших по баракам, блокам и т. д.[373] К тому же он отказывал в достоверности любым свидетельствам очевидцев – в принципе.
В 1964 году в книге «Драма европейских евреев» Расинье пошел гораздо дальше и первым стал утверждать: чего-чего, а газовых камер не было. Другое его существенное «ноу-хау» – конспирология: миф о шести миллионах уничтоженных евреев – это «циничная фальсификация», нужная только Израилю и лишь для вытягивания из Германии компенсаций, рассчитываемых от числа жертв.
Тут следует подчеркнуть, что в 1961 году увидела свет грандиозная историческая эпопея Рауля Хильберга (Raul Hilberg) «Уничтожение европейских евреев». Она подействовала на Расинье как красная тряпка, вдохновив его на серию демографо-статистических «разоблачений», осуществляемых главным образом с помощью передержек в цитировании и внеконтекстного сталкивания лбами различных архивных источников и количественных результатов[374]. В 1978 году важнейшие сочинения Расинье были собраны под одну обложку – «Развенчание мифа о геноциде» – и опубликованы в США на английском языке[375].
В самой Германии в 1950—1960-е гг. тоже кое-что происходило. Так, в 1952 году в Тюбингене д-р Херберт Граберт (Herbert Grabert) основал Институт немецкой послевоенной истории, а в 1958 году в Ганновере был учрежден Комитет по восстановлению исторической правды, не стеснявшийся в адрес еврейства и таких знакомых выражений, как «раковая опухоль на теле народа». Праворадикальные газеты в 1962–1963 гг. распространяли информацию о том, что Гитлер ничего не знал о преступлениях, а Холокост – это, конечно, не здорово, но вообще-то это заслуженное возмездие за еврейские методы в торговле и за убийство патриотов большевиками[376]. В 1967 году в Австрии вышел трехтомник Франца Шейдла «История объявления немцев вне закона», где вновь утверждается, что газовых камер не было и что все это пропагандистские штучки союзников.
Но собственно об отрицании Холокоста – убийства, так и стоявшего перед глазами миллионов свидетелей и очевидцев, тогда все же еще никто не заикался. Гальванизирующая искра пробежала позднее, в 1970-е гг., когда появилась целая серия публикаций об Аушвице как о насквозь лживом мифе.
До США бес отрицания Холокоста добрался, по-видимому, в начале 1950-х гг. Добрался – и упал на весьма подготовленную почву, унавоженную теми, кого в США называли «изоляционистами». Я имею в виду тех политиков[377], журналистов и историков,[378] которые само вступление США во Вторую мировую войну считали неправомерной ошибкой, а преступления, совершенные самими США (бомбардировки немецких и японских городов, послевоенное изгнание немцев, голод в послевоенной Германии), злодеяниями ничуть не меньшими, чем немецкие преступления. Понятно, что такой подход, чреватый поиском, а потом и скорым «обнаружением» заинтересованных в войне групп населения (то есть евреев), неизбежно релятивировал все немецкие преступления, в том числе и Холокост.
В США, этой великой иммигрантской стране, отрицание Холокоста приняло поначалу весьма специфическую форму мифа – мифа о том, что все или большинство евреев уцелели: никто из них или большинство из них якобы не погибли, а целехонькими эмигрировали в Палестину или США, ходят среди нас, и никто – под нажимом еврейского лобби – не утруждает себя их пересчетом[379]. Да и не было никаких 6 млн, а было их никак не больше 600 тыс. чел., ибо это максимальное число евреев, когда-либо проживавших в Германии. (Эта посылка любопытна не столько тем, что оперирует демографическими данными, сколько тем, ка2к она эта делает, а именно – как бы «не замечая» миллионы восточноевропейских евреев, она препарирует и грубо искажает эти данные!)
Центральной фигурой раннего американского изоляционизма был Гарри Элмер Бэрнс (Harry Elmer Barnes), респектабельный профессор, историк-германофил, еще со времен Первой мировой войны оправдывавший немецкую политику и разоблачавший американскую[380]. Германия, по Бэрнсу, ни в чем – ну решительно ни в чем не виновата: это Англия и Польша просто заставили ее ввязаться в эту войну.
Этот же тезис лег в основу книги Дэвида Л.Хоггана (David L. Hoggan) «Навязанная война», в 1964 году вышедшей и на немецком языке[381]. «Навязанная война», «превентивный удар», «мирная и счастливая жизнь при Гитлере» – все это излюбленные коньки историографии отрицателей. Вот было бы здорово, если бы в этой мифографии можно было обойтись и вовсе без евреев! Но обойтись без них (даже в их отсутствие) никак не удавалось. Тому же Бэрнсу принадлежит пальма первенства и в публичных обвинениях Государства Израиль: в 1968 году он обвинил 20-летнее государство в том, что оно получило от Германии миллиарды марок в оплату за никогда не существовавшие трупы.
Еще одной ключевой фигурой среди отрицателей Холокоста в США был Остин Эпп (Austin J.App), профессор английской литературы в Скрэнтонском университете (до войны) и Колледжа Ля Салль (после войны), многолетний президент Федерации американских граждан немецкого происхождения и не знающий устали или неловкости антисемит-энтузиаст. В первые месяцы после войны, даже оправдывая немецкую политику, он Холокоста не отрицал. Он даже призывал наказать виновных, но в том числе и из стана победителей – тех, кто грабил или насиловал гражданское население.
Но его мировоззрение, встав на избранный путь, не могло не развиваться, и в 1974 году он выпустил книгу «Жульничество с шестью миллионами: шантаж немецкого народа шокирующими числами сфальсифицированных трупов», в которой сформулировал свои «Восемь аксиом», ставших для отрицателей Холокоста своего рода катехизисом[382].
Вот вкратце их содержание:
1. Решая еврейский вопрос, Германия имела в виду эмиграцию, а не уничтожение евреев. Если бы речь шла об уничтожении, то разве полмиллиона евреев остались бы живыми в концлагерях? Нет, конечно. А они остались, перебрались себе в Палестину, и теперь – без устали качают из Германии бабки;
2. Ни в одном из концлагерей на немецкой земле ни один человек не погиб в газовой камере, и все больше и больше доказательств того, что и в Аушвице никого не убивали газом. Гитлеровских газовых камер попросту не было. В тех же, что были в Аушвице, проходила дезинсекция, ну а в крематориях сжигали трупы тех, кто умер, – умер от тысячи причин, в том числе и от англо-американских бомбардировок;
3. Большинство евреев, о судьбе которых ничего не известно, родом были с территорий, подконтрольных Советам, а не немцам. (Подтекст: если их кто и убил, то не Советы ли?);
4. В большинстве случаев, когда евреев ликвидировали все же немцы, речь шла о подрывных элементах, партизанах, шпионах, саботажниках – то есть о преступниках, наказание которых не возбраняется международным правом;
5. Когда бы была хоть малейшая вероятность того, что нацисты действительно уничтожили 6 миллионов евреев, то мировое еврейство выделило бы средства на расследование этого, а Израиль открыл бы свои архивы. Но этого не происходит, а вместо этого они травят всех тех, кто пытается разоблачить их жульничество. Что же тогда эти «шесть миллионов» как не подлог?
6. У евреев и их СМИ нет ни малейшего доказательства правдивости их сказок. Все признания Х?сса, Эйхмана и других – вырваны под пытками или сфальсифицированы.
7. Не обвиняемым, а обвинителям следует доказать, что число жертв – 6 миллионов, но талмудисты и большевики принудили Германию к тому, чтобы платить и не задавать лишних вопросов.
8. Но и при расчетах числа жертв, сделанных еврейскими учеными, обнаруживаются такие абсурдные несоответствия, что отпадает всякое сомнение в том, что для их обвинений нет никакой научной основы.
Специфично для Эппа и страстное желание запрячь евреев в одну упряжку с большевиками. Как те, так и другие были заинтересованы, во-первых, в раздувании лжи о своих, а стало быть, и о еврейских потерях, а во-вторых, в маскировке собственных преступлений против евреев, многократно превышающих, как полагает Эпп, немецкие[383]. Интересна и склонность Эппа к персонификации всякой проеврейской политики: для США такой знаковой фигурой служил министр финансов Моргентау, а для СССР – почему-то Илья Эренбург.
В программной статье, открывающей первый номер «Журнала пересмотра истории», Эпп заносчиво бросал вызов всем «экстерминалистам»: «Тем, кто разбрасывают вокруг себя большие круглые цифры, как то 6 миллионов сожженных в газовых камерах, из них 4 миллиона в Аушвице и 2 миллиона в машинах-душегубках на востоке, не худо бы представить хоть какие-то доказательства – могилы, кости или пепел. Шесть миллионов тел не могут исчезнуть просто так. Они обвиняют, так пусть и представят доказательства. Но, при их ущербности, скорее на нас, ревизионистов, ложится задача показать, что цифра в 6 миллионов абсолютно бездоказательна, бесстыдная ложь. Даже те скудные источники, на которые я мог бы опереться, включая несколько десятков поездок в Европу, в том числе в Дахау и в Арользен и множество интервью, позволяют мне оценить число еврейских жертв Рейха округленно в 300 тысяч человек. До тех пор пока еврейские публицисты не предъявят солидных доказательств обратного, чего до сих пор они даже не попытались сделать, я буду исходить из этих 300 тысяч, умерших отчасти от казней, отчасти от других репрессий, но главным образом (как и Анна Франк) от болезней»[384].
Но, быть может, главной особенностью Эппа было то, что антисемит в нем настолько превосходил антиисторика, что он вовсе не замыкался на отрицании Холокоста и вообще на Второй мировой войне. Он перебрасывал мостики и к войне Судного дня на Ближнем Востоке, и к энергетическому кризису 1973 года, в котором виноваты были, разумеется, тоже и те же – евреи. Иными словами, он был первым отрицателем-геополитиком, первым, кто стал сознательно «копать» под право Израиля на существование.
В 1970-е гг. появилась целая серия публикаций, специально посвященных Аушвицу, в частности «Сомнительные комбинации лжи» («Hexeneinmaleins der L?ge») Эмиля Ареца (Emil Aretz) и «Ложь об Аушвице» («Auschwitzl?ge», 1973) Тиза Кристоферсона (Thies Christoferson). Именно ему, бывшему зондерфюреру СС по сельскому хозяйству в одном из филиалов Аушвица в 1944 году, принадлежит приоритет во введении в оборот этого перспективного термина – «Аушвицкая ложь».
В 1973 году юрист из Гамбурга Вильгельм Штеглих (Wilhelm St?glich) опубликовал небольшое эссе «Миф об Аушвице», в 1979 году вышедшее отдельной книгой все в том же тюбингенском издательстве Граберта.[385] Положив на алтарь отрицательского пафоса свои юридические навыки, он нашел себе редкое применение в отрицательском хоре: его амплуа стало дезавуирование документальных и свидетельских показаний. Анализируя протокол Ванзейской конференции, Штеглих выбросил из него все фразы, вполне определенно читающиеся в еврейском контексте, и получил текст, исполненный чуть ли не отеческой заботы Третьего Рейха о евреях, переселяющихся на Восток, – хочется плакать. Он же оспаривал свидетельства непосредственных свидетелей селекции и газации в Аушвице – врачей и членов зондеркомандо[386].
Одним из наиболее «успешных» авторов из числа отрицателей по праву может считаться Ричард Харвуд (Richard Harwood), чья книга «Действительно ли умерли шесть миллионов? Наконец-то правда» вышла в 1975 году в Англии и почти одновременно в Германии[387]. А.Суцман и Д.Даймонд из Южной Африки не поленились и провели специальное исследование по установлению личности автора[388]. Результат отрицательный: среди преподавателей, студентов и даже выпускников Лондонского университета человек под фамилией Р.Харвуд не значится[389].
В сущности, во всех этих работах – почти независимо от автора или его законспирированности – пережевывается одна и та же жвачка мирового еврейского заговора и мирной эвакуации евреев из лагеря.
В этой связи интересен эпизод, рассказанный в конце 1970-х гг. Йозефом Эрбером, бывшим начальником женского лагеря в концлагере Биркенау и одним из фигурантов на одном из аушвицких процессов 1960-х гг., киножурналисту Эббо Деману. Однажды (в тюрьме!) ему попалась на глаза книга упомянутого Э. Ареца, где он с изумлением прочел, что в Аушвице никаких евреев не убивали. Он так разволновался, что написал в издательство и попросил адрес автора, явно введенного в заблуждение своими информантами, чтобы написать ему и просветить, так сказать, из первых рук. Издательство сообщило ему, что бедный автор почил в бозе. Слова Эрбера по этому поводу, произнесенные на суде, вынесены в эпиграф к этому разделу[390].
3
Старая гвардия отрицателей – Бардеше, Бэрнс, Расинье, Хогган, Эпп – не гнушалась ничем: в ход шли любые, в том числе самые абсурдные, обвинения и «аргументы», часто противоречащие не только исторической правде или здравому смыслу, но и друг другу[391]. И это не только не прибавляло им убедительности, но и, в глазах многих, скорее дискредитировало движение. Поэтому пришедшее им на смену новое поколение отрицателей начало с того, что подвергло «ревизии» собственное историческое «наследие». Ревизии, правда, не слишком строгой: отказавшись от самых нелепых из их обвинений, отрицатели второй половины 1970-х принялись за дело хотя и с прежним энтузиазмом, но с новой элегантностью и в новых одеждах.
В качестве их лидера нельзя не признать Артура Р. Бутца (Arthur R.Butz), американца немецко-итальянского происхождения и доцента-электротехника из Северо-Западного университета в г. Эванстоне, штат Иллинойс[392]. В 1976 году он опубликовал книгу «Мистификация XX века» («The Hoax of the Twentieth Century»[393]), оказавшуюся по-своему этапной для новой генерации отрицателей Холокоста. Впервые на этом поприще появилось издание, снабженное научным аппаратом, – ссылками, сносками и т. п., издание, полемизирующее с «неточностями» и у самих отрицателей-предшественников, и т. д. Да и спокойный, без истерики, тон, взятый в книге, также показался всем чем-то новым. Так что не случайно книга удостоилась и внимания, и рецензий многих солидных газет.
Но еще менее случайно, что вышла книга все в том же «коричневом» американском издательстве Noontide Press и что она тут же была переведена на немецкий, причем из номера в номер ее по частям публиковала праворадикальная газета «Deutsche Nationalzeitung». За упаковкой научности и убаюкивающим флером спокойной объективности пряталось все то же самое – плохо припудренный антисемитизм. Чего стоят одни только издевательские кавычки («Холокост») применительно к тем, кто не пережил или пережил Холокост!
Не миновал Бутц и демографических аспектов. Он повторил, что американцы после войны приняли к себе по-тихому те самые миллионы, которых как раз евреи и недосчитались. (Спрашивается, почему тогда те же американцы не приняли еще и «Сент-Луис» с какими-то жалкими сотнями евреев на борту?) Страны-победительницы, по Бутцу, еще накануне победы провели неслыханно дружную кампанию по фальсификации тысяч документов, с помощью которых они потом усадили Германию на Нюрнбергскую судебную скамью. (Спрашивается: и что же они в этом раже забыли сварганить и какое-нибудь решение Ванзейской конференции или другой центральный документ об убийстве евреев?) Да и нацистские преступники, по Бутцу, были доведены мировой еврейской закулисой до того, что изо всех сил сами себя оговаривали на громких процессах в Нюрнберге, Франкфурте или Иерусалиме. (Спрашивается, если эта закулиса настолько могущественна, то как вообще Гитлер мог прийти к власти и на протяжении десяти с лишним лет настолько торжествовать?)
Событием, вызвавшим в среде отрицателей настоящий переполох (чтобы не сказать панику), стал показ весной 1978 года в США (по каналу NBC) 4-серийного 8-часового художественного телефильма «Холокост» Герберта Бродкина (Herbert Brodkin) и Роберта Бергера (Robert Berger), который посмотрели 49 % телезрителей страны[394].
Слабой попыткой противостоять этому мощному медиаудару стал выход в середине лета 1978 года уже упоминавшегося собрания отрицательских этюдов Расинье. Вместе с тем телевизионный «Холокост» и его колоссальный успех премного поспособствовали консолидации и институционализации отрицателей.
В 1978 году в городке Торранс близ Лос-Анджелеса был организован частный Институт пересмотра истории (Institute for Historical Review – далее IHR). Его первым директором был Льюис Брэндон (Lewis Brandon)[395], незадолго до этого перебравшийся в Калифорнию из Англии. Подлинным же хозяином института, остававшимся как бы в тени, был Виллис A. Карто (Willis A. Carto), казначей организации «Лобби за свободу» (Liberty Lobby) и один из наиболее выдающихся расистов и антисемитов США. В начале 1981 года из-за внутренних разногласий он уволил Брэндона и назначил директором Тома Марселуса (Tom Marcellus).
Формально деятельность института и издававшегося им ежеквартально «Журнала пересмотра истории» (Journal for Historical Review – далее JHR) была посвящена не только Холокосту, но и любым другим «отступлениям от исторической правды», к какому бы периоду времени и месту они ни относились. Однако, в точности по черномырдинскому замечанию: «Какую бы общественную организацию мы ни создавали, а все получается КПСС», – даже исследования о военнопленных времен Гражданской войны в США неизбежно оборачивались сравнениями и сопоставлениями с Холокостом. Соответствующие «мостики» – и это, возможно, самое знаменательное – перекидывались не только в прошлое, но и в будущее, то есть в актуальную политику: IHR как бы предостерегал своих американских сограждан и налогоплательщиков от тех опасностей и катастрофических последствий, которые может вызвать следование США в фарватере просионистской и произраильской политики[396]. Иными словами, уже в конце 1970-х гг. тема отрицания Холокоста вполне осознавалась как инструмент политического давления на Израиль. И подспудно, и явно вопрос ставился так: если отрицатели Холокоста правы, то и Государство Израиль более не легитимно, ибо создавалось оно на не существующих костях и пепле миллионов жертв.
В сентябре 1979 года IHR провел в г. Торрансе в Калифорнии свою первую Конференцию ревизионистов, ставших впоследствии ежегодными. Вторая по счету была проведена летом 1980 года в Помона-Колледже в Клермонте, Калифорния[397]. Эти конференции, действительно, премного послужили консолидации движения отрицателей[398].
Отрицателей не забывали приглашать и на другие антисемитские форумы. Так, Бутц участвовал в так называемом Дне Спасения, организованном в 1985 году Луисом Фараханом (Luis Farakhan), лидером американских «Черных мусульман».[399] В другом подобном форуме – Международной Антисионистской конференции, намеченной на ноябрь 1992 года в Стокгольме, – должны были участвовать Фарахан, Дэвид Ирвинг (David Irving), Роберт Форисон (Robert Faurisson) и Фред Лейхтер (Fred A.Leuchter).[400] (Кстати, заседания «Антисионистского Комитета советской общественности», существовавшего в 1983–1994 годах, состоявшего исключительно из «полезных» евреев под председательством генерал-полковника Давида Драгунского и имевшего ярко выраженную «антисионистскую», то есть антиизраильскую направленность, едва ли могут быть поставлены в этот ряд: Комитет никак не соприкасался с проблематикой Холокоста или его отрицания, поскольку, согласно идеологической доктрине КПСС, Холокоста в СССР не было, а были – преступления фашистских извергов против советского народа независимо от национальности.)
Однако конференция в Стокгольме не состоялась, а вместо нее 19 ноября 1992 года состоялась другая – в Германии, в г. Вайнхайм, где ее организовал председатель праворадикальной Национальной партии Германии Гюнтер Деккерт (G?nter Deckert). В ней приняло участие около 120 отрицателей, в том числе и Ф. Лейхтер, рассказавший о результатах своих исследований и заключивший доклад выводом: «Холокоста не могло быть технически». Аудитория рукоплескала: 45 лет покаяния более чем достаточно, тем более – покаяния за грехи, которых, как выясняется, не было. В конце конференции Деккерт потребовал учреждения международной комиссии, которая проверила бы как следует, а был ли Холокост. «Пора избавляться ото лжи! Покончим с Холо!» – заключил он[401].
Крупным событием в отрицательском сообществе стала и международная конференция так называемого «Аделаидского института», организованного в 1994 году Фредериком Тебеном (Frederick Toeben)[402].
Она состоялась в Австралии 7–9 марта 1998 года. В ней приняло участие около 50 человек, в их числе Бутц, Граф, Форисон и др.[403]
Последние по времени события из этого ряда – две международные конференции под нескромным названием – по глобальным проблемам всемирной истории: одна состоялась 6–7 октября 2001 года в Триесте[404], вторая – 26–27 января 2002 года в Москве.
Но, быть может, еще более действенным, нежели конференции, инструментом воздействия на общественность и на ее мнение стал, – несмотря на свое полное непризнание профессиональными историками, – профильный периодический орган Института пересмотра истории – ежеквартальник JHR, выходивший в Торрансе и, в меру умения и сил, косивший под научное издание (его первым редактором был Марк Вебер[405]).
Очень быстро журнал стал центральным форумом для отрицателей всего мира. Его первый номер вышел весной 1980 года, а последний, 96-й по счету, – в мае-августе 2002 года[406].
Тогда же, в самом конце 1970-х гг. на отрицательском небосклоне взошло еще две «звезды» – и обе из Европы. Первая – это немецкий профессор Хельмут Дивальд (Hellmut Diwald) из Эрлангена, известный специалист по древней истории, автор монументальной «Истории немцев», вышедшей в октябре 1978 года. О чудовищных событиях современности он отозвался всего на двух страничках и в том плане, что они исполнены «сознательных ошибок, фальсификаций и преувеличений с целью тотальной дисквалификации одного народа». Геноцид евреев представлялся ему историей одной не до конца состоявшейся эмиграции: «Под термином “Общее решение” или “окончательное решение” во время войны надо понимать следующее: поскольку эмиграция после войны стала невозможной, все евреи должны были быть эвакуированы из Центральной Европы на Восток и изолированы от немецкого населения и сконцентрированы в новых гетто. Этот план обрисовал начальник РСХА Рейнхард Гейдрих 24 июня 1940 года. То, что в последующие годы происходило в действительности, остается, вопреки всей литературе, непроясненным…» А о газовой камере в Дахау он написал, что ее построили американцы, о высокой смертности в Аушвице – как о следствии того обстоятельства, что там были сконцентрированы самые слабые и непригодные к труду люди, и все это – много позже серии «Аушвицких процессов» во Франкфурте в 1963–1965 гг.!
Вторая «звезда» – французский литературовед Р. Форисон из Университета Лион-II. В его книге «В защиту памяти: против тех, кто фальсифицирует историю: вопрос о газовых камерах» (1980) и Шоа, и газовые камеры объявлялись выдумками сионистов и на этом основании отрицались. Уничтожить столько людей, утверждал он, просто технически невозможно. Кроме того, он разоблачал и дневник Анны Франк как отцовскую подделку. За все это Форисона и уволили со службы, а позже, по обвинению в фальсификации истории, еще и осудили на 3 месяца заключения и к 21 тысяче франков штрафа.
Случай сам по себе не исключительный, но особенным его сделало то, что за права Форисона говорить то, что он думает, вступились сотни людей, подписавших соответствующую петицию. В этом объединились и австралийский отрицатель Холокоста Джон Беннет (John Bennett), и известный ученый и публицист Ноам Хомский (Noam Homsky), еврей и решительный противник взглядов Форисона: последний отстаивал, тем не менее, право Форисона на любые исследования, даже и не популярные в обществе. В частности, в «Поисках правды Ноамом Хомским» он написал: «Я не вижу антисемитизма в отрицании существования газовых камер или Холокоста. Я также не вижу антисемитизма в заявлениях, что Холокост (независимо от уверенности заявляющего в его существовании) используется апологетами израильских репрессий и насилия»[407]. Это заявление вызвало острую полемику в научных и общественных кругах Европы, Америки и Израиля. «Дело Форисона» показало, сколь значительными могут быть расхождения в интерпретации понятия «права человека» и границ их применения.
В 1985 году свое слово сказал еще один французский отрицатель Анри Роке (Henry Roques). В диссертации, защищенной им в университете Нанта, он также отрицал существование газовых камер и назвал офицера СС Курта Герштейна – одного из тех, кто первым сообщил союзникам о том, что происходит в Аушвице, – выдумщиком[408].
Столь агрессивная институционализация отрицателей в свою очередь, заставила – иного слова и не подберешь – ученых и политиков не просто обратить на них внимание, но и отвечать им. Внушительной формой такого ответа стала Международная конференция освободителей узников гитлеровских концлагерей, организованная Американским Советом поминовения жертв нацизма и проходившая с 26 по 28 октября 1981 года в Вашингтоне, в Госдепартаменте США. Одной из важнейших ее целей стало «опровержение неонацистской пропаганды о том, что будто бы на оккупированных гитлеровской Германией территориях не было массового уничтожения евреев и людей других национальностей в гитлеровских концлагерях»[409].
С появлением JHR отрицатели связывали свои главные надежды на долгожданное (ну хотя бы частичное!) признание себя миром настоящих, серьезных историков. С этой целью первый номер JHR, вышедший в начале 1980 года, был разослан бесплатно всем 12 тысячам членам Организации американских историков, уже тогда породив среди них жаркую дискуссию: надо или не надо как-то реагировать на JHR. Карл Деглер (президент этой Организации) поддержал идею создания группы независимых экспертов для оценки содержания присланного журнала, но эта идея так и не была реализована.
Схожая дискуссия повторилась спустя 10 лет – в 1990–1991 гг., на сей раз в кругах Ассоциации американских историков и главным образом из-за вопроса, надо или не надо библиографировать вышедшие на страницах JHR статьи. Ассоциация в конечном счете отклонила всякий контакт с JHR по причине вопиющего непрофессионализма отрицателей Холокоста как историков, но в еще большей степени из-за отовсюду проступающего антисемитизма: разговаривать и переписываться с отрицателями, сочли в Ассоциации, – то же самое, что беседовать о неграх с практикующими ку-клукс-клановцами.
Кстати, библиографией «ревизионистов» первыми занялись они сами: работы по 1981 год включительно[410] представлены в аннотированном перечне, подготовленном Кейтом Стимли (Keith Stimely): http://www.ihr.org/books/stimely/stimely.shtml. Да и автобиблиография публикаций JHR также вполне разработана[411].
В чем отрицателям решительно нельзя отказать, так это в энергии и креативности. Так, весьма оригинальной формой жизнедеятельности IHR стало установление «Премии конференции последователей ревизионизма» в размере 50 тыс. долларов, выдаваемой каждому, кто представит жюри неоспоримые доказательства уничтожения нацистами евреев в газовых камерах во время Второй мировой войны. Публикуя в апреле 1980 года «Положение» о премии и рассылая его и соответствующие формуляры персонально ее потенциальным соискателям, устроители рассчитывали заманить своих оппонентов в сети неизбежного в таком случае диалога (а заодно и скандала). И две довольно крупные фигуры, несмотря на очевидную провокационность[412], добровольно приняли их вызов – это Симон Визенталь[413] и Мель Мермельштейн (Mel Mermelstein), переживший Аушвиц и не раз атаковавший IHR в своих корреспонденциях в газете «Jerusalem Post». Мермельштейн не просто принял брошенный вызов, но и пригрозил юридическими шагами в случае неполучения ответа от IHR не позднее 20 января 1981 года.
Первым закончилось состязание с Визенталем, предложившим передать это дело на рассмотрение и решение судье Калифорнийского высшего суда. IHR на это пошло и предложило состав жюри из трех человек, причем все они – Бутц, Форисон и Дитлиб Фельдерер (Ditlieb Felderer)[414] – были членами редколлегии JHR и известными отрицателями. Узнав об этом триумвирате, Визенталь отозвал свои документы и отказался участвовать в фарсе, когда одна из сторон претендует сразу на две роли – обвинителя и судьи.
А вот Мермельштейна это не испугало, и 19 февраля 1981 года он подал в суд на IHR, Карто и Брэндона. Еще на предварительном слушании судья Томас Т. Джонсон (Thomas T. Johnson) официально внес в протокол, что вопрос о том, уничтожались ли евреи в Аушвице газом или не уничтожались, дебатироваться не будет, поскольку это совершенно неоспоримый факт. Аргументация противоположной стороны не была даже выслушана, – и очень жаль! Ведь непонятно, в чем, собственно, тогда заключалось судоговорение: не отмести обвинения как заведомо нелепые, а раскрыть их нелепость и зафиксировать их в судебном решении – было бы и эффективней, и процессуальнее[415].
Суд тем не менее присудил IHR выплатить Мермельштейну 90 тыс. долларов (50 тыс. премиальных и 40 тыс. за причиненный ущерб) и опубликовать перед Мермельштейном и всеми другими, кто пережил Аушвиц, извинение, содержащее повторение формулировок обвинения[416].
Этот случай во многом поспособствовал падению «авторитета» IHR и утрате им своего «научного реноме». Он же показал, что прямое столкновение с отрицателями Холокоста под эгидой независимой третьей инстанции может дать гораздо больше, чем их сознательное игнорирование. Высокомерно-уничижительный взгляд на них как на лиц, не заслуживающих в свой адрес никакой иной реакции, кроме презрения, уход от прямого столкновения с ними – еще больший подарок для отрицателей, чем контакт с ними. Они интерпретируют это как правдобоязнь «экстерминалистов» и торжествуют «победу».
В современной ситуации, когда отрицание Холокоста интерпретируется еще и как преступное, наказуемое деяние, такой «контакт» все равно неминуем: по крайней мере – во время судебных разбирательств с отрицателями.
И дело не в евреях и историках как оппонентах отрицателей, а дело в борьбе за сознание всех остальных, то есть широкой публики. Нельзя не видеть, что отрицатели и те, на кого отрицатели нападают, давно уже находятся в конкурентных отношениях в этой борьбе. И наступательная, во многом изобретательная и по-своему креативная тактика отрицателей в этой борьбе все чаще приносит им очки.
Типичным примером может послужить кампания с объявлениями о лекциях отрицателей, помещаемыми ими на правах рекламы в университетской прессе. Текст объявлений был примерно следующий: шапка – «История Холокоста: что в ней не так? Случай для широкой дискуссии».
Начал эту кампанию калифорниец Брэдли Смит (Bradley Smith) и начал лихо. Для этого он вместе с Марком Вебером (Mark Weber)[417] организовал в 1987 году специальный Комитет открытых дебатов о Холокосте (Committee on Open Debate on the Holocaust, или CODOH), спонсором которого был Вильям Карри (William Curry), предприниматель-антисемит из Небраски, которому, собственно говоря, и принадлежит сама идея газетной кампании. Его собственная первая попытка разместить платное объявление в «Daily Nebraskan», правда, окончилась в 1986 году неудачей[418], но в лице Смита он нашел идеального продолжателя своих идей – целеустремленного и заряженного на успех.
На опыте В. Карри Б. Смит понял, что в больших региональных газетах, где поступления от рекламы измеряются не тысячами, а миллионами долларов, ему ничего не светит. И он откорректировал целевую группу: ею стали таблоиды-многотиражки крупнейших американских университетов. Из примерно 35 университетов, куда начиная с 1989 года обратился Смит, положительно отозвалось 15[419]. Информация о лекциях CODOH появилась в них на видных местах, но, как правило, с редакционными комментариями о ее научной и этической несостоятельности. Тем не менее, многие тысячи молодых людей прочли эту «информацию», и многие сотни, безусловно, проглотили «наживку».
Главным же успехом этой акции оказалось другое: едва ли на это рассчитывая с самого начала, отрицатели попали прямо в «сонную артерию» американской демократии – в первую поправку к Конституции США, провозглашающую свободу слова. И именно вокруг этого прокрутились все дебаты внутри университетов, отчасти выплеснувшиеся в те же университетские многотиражки, а отчасти и в крупнейшие центральные газеты[420].
В начале 1992 года Смит решил пройтись по второму кругу и разослал по редакциям университетских газет свое новое объявление под названием «Falsus in Uno, falsus in Omnibus» («Единожды солгав, будешь лгать всегда»), в котором обвинял Симона Визенталя и Стефена Визе в распространении слухов о «еврейском мыле», якобы производившемся нацистами из еврейских трупов. Но на этот раз его успех был уже равен нулю: ни одна из газет, в том числе те, кто напечатали его первое объявление, теперь не стали этого делать.
В целом же «кампусная» кампания Смита не просто достигла своей цели, но и превзошла ее. Во-первых, почти половина университетов не захлопнула перед ним свои двери; во-вторых, значительной частью студенчества, преподавателей и даже управленцев она была воспринята с немалым воодушевлением; и, в третьих, отрицателями впервые заинтересовалось телевидение.
Правда, побочным и несколько неожиданным следствием этой кампании стало то, что во многих университетах возникло или заметно усилилось преподавание истории Холокоста. Но и это, впрочем, стало реакцией не столько на саму кампанию Смита, сколько на ее успех[421].
4
Одной из центральных фигур среди отрицателей Холокоста бесспорно является Эрнст Цюндель (Ernst Z?ndel; псевдоним – «Кристоф Фридрих»)[422], фоторетушер по первоначальной профессии, с 1958 года живущий в Канаде. Его перу принадлежат книга «Гитлер, которого мы любили и почему»[423] и дайджест «Holocaust 101». И все-таки его вклад в движение отрицателей не столько «творческий» (тут он редко выходит за формат листовки или брошюры), сколько организационный: он своего рода глобальный менеджер и наиболее эффективный шоумен среди отрицателей.
Подобно Г. Граберту, Цюндель рано осознал роль медиасферы в их общем деле. Основанное им в 1976 году в Торонто издательство «Samizdat Publication» вскоре стало едва ли не самым крупным в правоэкстремистской среде: оно выпускает и рассылает в Германию и по всему миру не только труды отрицателей, но и прочую антисемитскую и расистскую литературу, а также записи речей Гитлера, фильмы и песни того времени. С 1990 года он пропагандирует свои взгляды по радио, а с 1994 года – в Интернете: www.zundelsite.org. Сам сайт делается в США и управляется его женой и единомышленницей Ингрид Цюндель-Римланд.
В Канаде отрицание Холокоста вне закона, и здесь Цюнделя уже несколько раз судили. В 1985 году суд приговорил его к 15 месяцам тюрьмы за разжигание ненависти посредством издания и распространения очевидно лживых и провокационных текстов, но вскоре его выпустили под залог вследствие процессуальных ошибок[424]. В начале 1988 года его еще раз судили в Канаде, дав на этот раз всего 9 месяцев тюрьмы. На процессе в качестве свидетелей выступали Йозеф Гинзберг Бург[425], Р.Форисон, Д.Ирвинг, а также Ф. Лейхтер – инженер из Бостона, консультировавший правительства ряда штатов и отдельные тюрьмы по вопросам, связанным с оборудованием для исполнения смертных приговоров[426].
О «заслугах» и роли последнего следует сказать особо. Процесс над Цюнделем уже начался, когда Ирвинг и Форисон вышли на Лейхтера и после двухдневного плотного общения отправили его в недельную «экспедицию» в немецкие лагеря смерти на территории Польши, щедро профинансированную Цюнделем. В его свиту входили жена, чертежник, видеооператор и переводчик. В Освенциме и Майданеке Лейхтер брал пробы воздуха и строительного щебня из развалин газовых камер, которые потом отдавал для химического анализа в одну из лабораторий родного Массачусетса. Результатом этого блиц-анализа стал «Отчет Лейхтера: инженерный отчет о мнимых казнях в газовых камерах Аушвица, Биркенау и Майданека, Польша»[427], вскоре выпущенный двумя отдельными изданиями – в Цюнделевском «Samizdat»’е и в лондонском «Fokal Point Publications» (издательстве Д. Ирвинга)[428]. Исследование, сделанное, кстати, с многочисленными отклонениями от технологии взятия проб воздуха, не обнаружило значимых следов газа «Циклон Б», но обнаружило их в дегазационной камере концлагеря Аушвиц-1.
Выступление Лейхтера на процессе и сообщение о только что полученных им новых «научных результатах», бесспорно, произвели на публику и на суд достаточно сильное впечатление. Оно явно застало обвинение врасплох, заставив его сосредоточиться не столько на представленном Лейхтером отчете, сколько на его профессиональной неподготовленности к такого рода экспериментам[429]. Лишь постепенно, после подключения экспертов, туман вокруг «Отчета» стал рассеиваться, и его достоверность улетучиваться, подобно самому цианиду, следы которого он так безуспешно искал…
Развивая свой успех, Лейхтер основал в 1989 году фирму, предлагавшую консультации по технологиям казни, а также оборудование для практически любого вида казни. В результате иска, поданного против него в 1990 году Шелли З.Шапиро (Chelly Z.Shapiro), председателем «Объединения переживших Холокост и друзей, ищущих справедливости»[430], и Беатой Кларсфельд (Beate Klarsfeld), Лейхтер признался в злоупотреблении титулом доктора наук и деятельностью инженера, отрекся от своего «Отчета» и других сомнительных текстов и обязался впредь держаться от всего этого на расстоянии.
Но это мало что изменило в уже сложившемся восприятии Лейхтера бывшими и будущими соратниками. Его вклад в дело отрицания Холокоста как таковое оказался куда как большим, нежели в судоговорение. «Отчет Лейхтера», независимо от своей вненаучности, спекулятивности и дубиозности (а, может, и благодаря им), явно попал в самое яблочко: многими он воспринимается как неоспоримое научное доказательство того, что Холокоста никогда не было! И именно поэтому для отрицателей «Отчет» стал такой же центральной иконой, как, скажем, фальшивка «Протоколов сионских мудрецов» для антисемитов в целом.
Что касается самого Цюнделя, то его процесс закончился в 1992 году, в целом ряде стран он был объявлен в розыск. В 2003 году он был выдан властями США в Канаду, а те передали его в Германию, где его судили в ноябре 2005 года за разжигание межнациональной розни, а затем еще и в феврале 2006 года – и приговорили к 5 годам тюрьмы – максимальному в ФРГ сроку за такое деяние, который он отбывал в Мангейме[431]. В 2011 году он вышел на свободу и вернулся к прежней правоэкстремистской и ревизионистской деятельности.
В 2007 году тот же Мангеймский суд и за то же преступление, что и у Цюнделя, запретил заниматься адвокатской деятельностью и приговорил к тюремному сроку в 39 месяцев защитницу Малера, Рудольфа, Хеннига и Цюнделя – Сильвию Штольц (Silvia Stolz). В 2015 году ее судили снова, приговорив к 20 месяцам лишения свободы, но приговор еще не вступил в силу.
В «отсутствие» Цюнделя хор отрицателей, хотя и ослаб, но не распался. Первую скрипку, однако, стали играть другие солисты. Это прежде всего Д. Ирвинг и новая звезда в созвездии отрицателей – швейцарец Юрген Граф (J?rgen Graf)[432], автор «Мифа о Холокосте», «Холокоста на испытательном стенде» и др. книг и брошюр[433]. Окружной суд города Баден в Северной Швейцарии счел его тексты антисемитскими и расистскими и приговорил его 21 июля 1998 года к 14 (по другим сведениям, к 15) месяцам тюрьмы, а его издателя Ферстера – к 12 месяцам. Кроме того, каждый из них оштрафован на 8000 швейцарских франков (5500 долларов США), не считая обязательства вернуть свыше 55 тыс. франков (около 38 тыс. долларов), полученных от продажи книг и брошюр Графа[434]. Суд приказал конфисковать и уничтожить сами издания. Как следствие, Графа уволили из частной школы, где он преподавал литературу. Уклоняясь от наказания, Граф эмигрировал в Белоруссию, а оттуда в Россию, где его приняли с распростертыми объятиями и где он и живет до сих пор.
Еще в 1995 году Граф и итальянец Карло Маттоньо (Carlo Mattogno) дважды наведывались в российские архивы – ГАРФ и РГВА, где они просмотрели десятки тысяч страниц и около четырех тысяч страниц скопировали, – и вот вывод, к которому они соблаговолили прийти: «Теперь мы знаем и то, какие документы имеются в русских архивах, и то, каких документов в них нет… Документы, ясно показывающие, что узников не убивали в газовых камерах, документы, опровергающие существование немецкой программы уничтожения евреев, были, вероятно, удалены из состава фондов и уничтожены»[435].
«Миф о Холокосте» и другие произведения Ю. Графа (например, «Треблинка. Критический анализ официальной версии») с середины 1990-х можно прочитать и по-русски на сайте «Русская Линия»[436]. Ю. Граф не устает подчеркивать свою политическую невинность: «За политические последствия ревизионизма мы не отвечаем. Я, конечно, сионистов не очень люблю, но я не антисемит, и евреев не ненавижу…»[437] «Не ненавижу»! – браво!
Третий, наряду с Маттоньо и Графом, видый отрицатель новой генерации – Гермар Рудольф (Germar Rudolph)[438], профессиональный химик, ярко проявивший себя как отрицатель еще в начале 1990-х гг., когда он – под псевдонимом Эрнст Гаусс – выпустил книгу «Разбивая Холокост» (Dissecting the Holocaust). В 1993 году, после изучения проб воздуха, взятых им в августе 1991 года в Освенциме со стен газовых камер, и попытки доказательства на основании их анализа невозможности массового удушения «Циклоном Б» в газовых камерах Биркенау он был уволен из Института им. М. Планка в Штутгарте.
Тем не менее, он опубликовал так называемое «Заключение Рудольфа» – статью о необнаружении им остатков цианида на стенах газовых камер в Аушвице, выдаваемом за убойное доказательство того, что никакого Холокоста не было, и все держится исключительно на сговоре союзников и мирового еврейства. Начиная с 1992 года Рудольф читал лекции по отрицанию Холокоста. Он сотрудничал с антисемитской арабской газетой «Альшааб» (Alshaab) и инициировал подготовку консолидирующей коллективной монографии «Основы новейшей истории», в которой ему принадлежала ключевая роль.
Вскоре он вошел в узкий круг немецких отрицателей, координировавших и определявших различные усилия и действия «ревизионистов». Центральной фигурой этого круга являлся генерал-майор в отставке Отто Эрнст Ремер (Otto Ernst Remer), руководитель издательства «Ремер-Хайпке» (Remer-Heipke), выпускавшего антисемтитское издание «Депеша от Ремера» (Remer-Depeche), и председатель Общества имени Й.Г.Бурга. В начале 1993 года, опасаясь новых преследований в Германии, Ремер и его группа перенесли центр свой деятельности в Англию, основав там издательство-двойник «Кромвель» (Cromwell). Уже начиная с августа 1993 года в нем начал выходить – в точности таком же формате, как и «Remer-Depeche» – ежемесячный журнал «Deutschland Report».
С ноября 1994 по июнь 1995 г. в Штутгартском земельном суде шел процесс против Рудольфа[439], еще раз показавший репертуар и даже некоторую изощренность отрицательских приемов доказательства «несуществования» Холокоста (сочетание легальных и нелегальных методов, игра с псевдонимами, перекрестные ссылки). Суд приговорил его к 14 месяцам тюрьмы за публикацию так называемого «Заключения Рудольфа» как антисемитского произведения.
Стремясь избежать тюрьмы, Рудольф бежал сначала в Испанию, потом в Англию (где основал собственное издательство в Гастингсе) и, наконец, в США, где женился и попросил политическое убежище, какового не получил.
В марте 2005 года он опубликовал свои «Лекции по холокосту», построенные в излюбленной форме разговоров с самим собой – вопросов некоего неглупого слушателя-ученика и ответов и вовсе бесподобного лектора-наставника, Учителя.
Более того, в октябре 2005 года он был арестован в США и передан германской стороне. Суд, состоявшийся в Мангейме 15 марта 2006 года, приговорил его к 30 месяцам тюрьмы и конфисковал издательский счет.
Со временем аргументация ревизионистов становилась все изощреннее, все «наукообразнее» и в то же время все наглее. В конечном счете, как писал мюнхенский историк Юрген Царусски, у отрицателей Холокоста «…речь идет не о науке или научности в том или ином виде, пусть и базирующейся на возникших так или иначе ошибочных основаниях, а о специфической форме политической пропаганды, исходным и конечным пунктом которой является антисемитизм»[440]. В противном случае они не могли бы просто-напросто проигнорировать многочисленные и неоспоримые свидетельства еврейских жертв, как погибших в Холокост, так и сумевших его пережить: достаточно указать на уцелевшие рукописи членов зондеркомандо, найденные после войны в земле и пепле возле крематориев[441]. Вместо этого – мировой еврейский заговор, спрятавший миллионы якобы жертв и сфабриковавший миллионы фальсифицированных евреями документов, в том числе и документы от имени их палачей!..
Они продолжают «ссылаться» на отдельные высказывания отдельных организаций, которые уже давно, еще в 1950-е гг., были дезавуированы историками (как, например, утверждения о производстве абажуров из человеческой кожи или о массовых убийствах в газовой камере в концлагере Дахау).
Другой ставший типичным прием – опора на максимально сомнительные источники, такие, например, как на липовые «дневники Гитлера», обнаруженные Д. Ирвингом, или на собрание документов, 29–30 апреля 1948 года вывезенных шефом гестапо Мюллером в Швейцарию.
Любят отрицатели искать – и, конечно же, находить – в своих рядах и евреев. Это, как им кажется, снимает с движения упреки в антисемитизме и придает ему флер толерантности, – и, как следствие, легитимность. Если же «полезных евреев» не находится, то их рождают в колбе. Именно оттуда выпрыгнул в 1999 году некто Рожер Доммерг Поллако де Менас, якобы написавший «Открытое письмо Стивену Спилбергу», состоящее из на удивление изжеванных отрицательских риторических фигур, зато с необычайно оригинальным заголовком: «А был ли Холокост?»[442].
Относительно поздний прием – химические анализы проб воздуха, сделанные в феврале 1980 года американцем Лейхтером, а в 1991 году – немцем Рудольфом. С естественно-научной точки зрения (с учетом летучести газообразных веществ) сама постановка такой задачи более чем абсурдна, не говоря уже о таких «вещдоках», как банки от газа, во множестве найденные в Аушвице. Но как не в истории здесь дело, так и не в химии. Так называемые «Отчет Лейхтера» и «Заключение Рудольфа» были приняты ревизионистами на ура и на вооружение.
Как, впрочем, и демократическая риторика о свободе высказывания, свободе научных исследований и т. п. Отрицатели не устают повторять, что они, «ревизионисты», – «политзаключенные» и мученики во имя национального возрождения Германии!
Мало кто так артистично выдает себя за страдальцев за истину, как ее первые же гонители – отрицатели Холокоста!
5
Одним из первых «демографов» среди отрицателей был Поль Расинье, утверждавший (правда, без единой ссылки), что жертвами Холокоста стали 1,5 млн евреев, а еще 4,5 млн эмигрировали из Европы между 1931 и 1945 гг. Артуру Бутцу в его «Фальшивке двадцатого века» удалось даже установить, куда именно эмигрировали большинство тех евреев – в Советский Cоюз, где они стали жертвами сталинской деспотии! Вильгельм Штеглих в своем «Мифе об Аушвице» положил много труда на то, чтобы развенчать все аргументы тех недалеких историков, кто еще не перестал сомневаться в сказках про Холокост. Своей концепции произошедшего он, правда, не предложил. С научно-демографической точки зрения все они были, в общем, дилетантами, хотя их стратегемы и не были забыты профессионалами, со временем – в начале 1980-х гг. – появившимися на этой сцене (один из них, правда, посмертно).
Первым профессионалом-демографом, внутренне присоединившимся к хору отрицателей, стал известный американский социолог и демограф, профессор Фрэнк Ханкинс (Frank Hankins).[443] На написание очерка «Сколько же евреев было уничтожено нацистами? Предварительный обзор по этой проблематике» Ханкинса подвиг в 1958 году его давний друг и коллега по работе в Колледже Смита еще в 1920-е годы – профессор Гарри Элмер Бэрнс, чье имя вписано в историю отрицателей Холокоста как одно из самых респектабельных[444]. Однако Ханкинс, как пишет в предисловии к посмертной публикации его труда Кейт Стимли (Keith Stimely), и сам уже давно сомневался в том, что он называл «тезисами о шести миллионах», и вынашивал планы расследования этого вопроса. Если так, то остается загадкой, почему же он не опубликовал эту работу сам и еще при жизни: ведь большого труда это ему бы не составило! Бутц, отвечая на этот вопрос, объясняет все это «характером того времени», когда книга писалась: «…благоразумие не позволило Ханкинсу при таком подходе к теме связывать свое имя с этим исследованием, и оно осталось неопубликованным – его рукопись распространялась и распространяется до сих пор только в фотокопиях среди ограниченного числа тех, кто проявляет интерес к этой проблеме»[445]. Объяснение крайне неубедительное, если учесть, что никакими гонениями отрицатели тогда не рисковали. Скорее всего, Ханкинс опасался, во-первых, придать гласности свой интеллектуальный антисемитизм[446], который шел бы явно вразрез с его имиджем серьезного ученого-либерала.
Но, коль скоро работа опубликована и даже легла в основание отрицательской демографии, то рассмотрим внимательно ее аргументацию.
Первый из тезисов Ханкинса: недостаточное, проблематичное и в целом разношерстное обеспечение статистическими данными. Он пишет:
«Наиболее очевидная трудность и главная помеха – дефицит данных переписей. Последняя довоенная перепись в некоторых областях проводилась в 1930, 1931 или 1933 гг. В районах с особенно высокой концентрацией евреев мы имеем: для Польши – перепись от 9 декабря 1931 года и “официальную оценку” от 1 января 1939 года; для России – переписи в 1926 году и в январе 1939 года (однако в них не был включен пункт о религии[447]); для Румынии – перепись в декабре 1930 года и “официальную оценку” на декабрь 1938 года; а также “перепись” в апреле 1941 года; и, наконец, для Венгрии – перепись от 31 декабря 1930 года и “официальную оценку” на декабрь 1938 года. К этому можно добавить послевоенную перепись в Польше в феврале 1946 года, которая, подобно большинству других подсчетов населения первых послевоенных месяцев, давала главным образом выборку и грубую расчетную оценку. Иначе и не могло быть при тех массовых перемещениях населения, не прекращавшихся до конца 1946 года и даже позднее.
В результате оценки численности евреев в различных областях в переломном 1939 году сильно расходятся. Следует напомнить, что по всей Центральной Европе в 1939 году и позднее происходили беспрецедентные по своим масштабам перемещения населения, и еврейского, и нееврейского, – сначала перед немецкими армиями, когда они рвались на восток после сентября 1939 года, и особенно после 22 июня 1941 года, и затем вслед российским вооруженным силам, наступавшим на запад начиная с 1943 года. Когда немцы шли к востоку, за ними следовало множество людей, особенно из Германии; когда русские шли на запад, множество людей стремились вернуться в свои родные места. В этих движущихся многонациональных ордах многие, в том числе и евреи, умерли от военных тягот; еще миллионы людей разных наций, в том числе и евреев, были депортированы; кроме того, много миллионов во всех областях погибли под бомбежками или сражаясь в вооруженных силах. Данные о смертности и рождаемости за весь этот период неполны и недоброкачественны»[448]
Тут спорить не о чем. Работать приходится с теми данными, которые есть.
Второй тезис Ханкинса и он же, в сущности, главный: любая попытка определить точное число жертв предположительна и даже гадательна,
«Очевидно, что в такой ситуации все оценки численности населения в целом, и в особенности еврейского населения, обречены быть не более чем прикидками, пусть и основанными на каких-то данных. Это открывает дорогу для тенденциозности в расчетах. Знакомство с литературой вопроса показывает, что большие пробелы в исходных данных порождают крайнюю небрежность в обращении с цифрами. Есть много случаев, когда один и тот же автор на разных страницах дает разные оценки по одному и тому же пункту, как если бы разница в несколько тысяч человек не имела значения по сравнению с ошибками, и без того молчаливо допущенными. Каждый статистический расчет неизбежно содержит статью, которую Американское Бюро Переписей именует “разностью”, то есть число, необходимое для того, чтобы согласовать между собой наиболее вероятные цифры, от которых вы отправляетесь. Например, для 1939 года: вероятный рост населения при “обычной” рождаемости и смертности, вероятное число погибших по разным “экстренным” причинам, вероятное число тех, которые все же выжили. Эта “разность” открывает широкий простор для всевозможных манипуляций.
Так, например, Бюро Переписей Населения[449], объясняя, почему невозможно подвести правильный баланс численности населения Польши в 1939–1945 гг., говорит: “[Даже после июля 1945 года] продолжалась беспорядочная миграция миллионов перемещенных лиц… Помимо этих добровольных мигрантов в других направлениях шли потоки миллионов беженцев, которых выселяли из их домов и т. д.” и “Военные потери простираются приблизительно от 2 до 7 миллионов человек. Любая из этих крайних оценок представляется маловероятной, но подлинную цифру военных потерь невозможно точно установить”[450].
Вот лишь некоторые из проблем, которые подстерегают даже самого добросовестного и компетентного исследователя, если он попытается получить достоверные данные об общей численности евреев в Европе в 1939 году, о числе тех, кто погиб во время войны по той или иной причине, о причинах их гибели, о том, сколько из тех, кто остался неучтенным, действительно погиб, и сколько их и теперь, быть может, живет “за Железным занавесом”[451], в Израиле, в Соединенных Штатах или в других местах. Очевидно, что все эти неясности, представляя помехи на пути честного и объективного исследования, в то же время дают почти неограниченные возможности всем, кто пожелает манипулировать цифрами с целью преувеличить или, наоборот, преуменьшить численность евреев, погибших во время войны»[452].
Что ж, и с этим не приходится спорить, тем более что за образцами тенденциозности далеко ходить не надо. Заметим лишь, что этот тезис ровно настолько же «убийственен» для демографов Холокоста, как и самоубийственен для его отрицателей. Ведь критерии научности и объективности никто не отменял, и поэтому еврейское, например, происхождение автора не может считаться основанием ни его принадлежности к мировому еврейскому демографическому заговору, ни существования такого заговора вообще. Гарантами же объективности, – если только и установление истины не считать опасной тенденцией, – могут быть единственно профессионализм и научность.
Ханкинс посвятил особую главу тем способам, с помощью которых евреи теоретически могли спастись. Таких способов, по его разумению, три:
а) подполье,
б) подделка документов и
в) ренегатство (обращение в христианство), причем статистически самым массовым является конфессиональное ренегатство, к которому он отчасти склонен относить и этническую ассимиляцию.
«При проведении переписи населения каждый сам относит себя к какой-то национальности. Этот несколько неоднозначный термин может подразумевать этническое происхождение, страну рождения, страну проживания и гражданство. Таким образом, евреи могли причислять себя к евреям или какой-нибудь другой национальности, опираясь на такие данные, как страна рождения, внешность или родной язык. Тот, кто родился в Польше, но жил в Германии и свободно говорил по-немецки, мог записать себя евреем, поляком или немцем, в последнем случае ему иногда требовался новый набор документов. Еврей, родившийся в Германии, если он проживал в Польше и говорил по-польски, имел аналогичный выбор. Этот старый способ укрыться от самых резких проявлений антисемитизма, по-видимому, широко использовался евреями под давлением нацистов и в обстановке интенсивной враждебности к ним в Польше и в других местах, особенно после 1933 года[453].
Вот некоторые иллюстрации. В докладе Американского Бюро Переписей о Польше содержится предположение, что “лишние” 900 тыс. поляков, которые появляются в их расчетах “были, возможно, не-поляками, повторно причисленными к полякам и таким образом исчезнувшими из своей предыдущей категории.” [454] Нет никакого способа узнать, сколько среди них было евреев, но очевидно, что именно у евреев имелись сильнейшие побуждения, чтобы использовать этот путь спасения, и трудно представить себе какую-нибудь другую расовую или национальную группу, которая таким образом изменила бы свою этническую принадлежность в столь крупном масштабе. В докладе того же Бюро Переписей о Чехословакии отмечается [455] , что последняя довоенная перепись 1930 года зафиксировала 354 тыс. евреев по религии, но только 110 тыс. по национальности. Якоби [456] дает сопоставимые цифры, но с еще более сильным разбросом. В этом случае меньшее число евреев по национальности получилось за счет увеличения числа тех, кто определили себя как немцев. “Евреи в странах-сателлитах Советского Союза” [457] утверждают, что “тысячи евреев в Польше пережили оккупацию под видом поляков”; в конце войны приблизительно 20 тыс. евреев, как считается, все еще проживали по поддельным документам.
Численность “евреев по религии” довольно стабильно оказывается больше, чем число таковых по национальности. Частично это объясняется еврейской традицией считать евреями всех членов еврейской общины независимо от их религиозных взглядов, а частично характером иудаизма, породившим эту традицию. Иудаизм – не универсальная религия, он идентифицирован с евреями как группой, связанной родством или общим происхождением. Однако в чрезвычайных условиях военного времени крещение стало естественным выходом, спасением от окружающей евреев враждебности. Например: Венгерский Статистический Обзор за 1944 г. оценивает число христиан еврейского происхождения в Великой Венгрии приблизительно в 100 тыс. [458] Кулишер замечает [459] , что число “евреев в Австрии снизилось с 222 тыс. в 1923 г. до 180 тыс. в 1938 г.”, и добавляет, что частично это было вызвано сменой религии.
Эти способы спасения могут объяснять значительную долю сокращения числа евреев в послевоенной Европе. Официальная еврейская статистика, которая на сегодня является почти единственным доступным источником для расчетов послевоенного населения, по-видимому, отражает численность лишь тех евреев, кто проживал в организованных общинах или конгрегациях. Многие из таких общин по разным причинам развалились, перестали существовать как устойчивые группы и их члены более или менее широко рассеялись по разным странам. Если они приняли “защитную окраску” и теперь классифицируются в других группах, то они могут еще долго не появиться в статистике»[460].
Когда Ханкинс пишет о спасительных для евреев способах избежать гибели, он, в сущности, имеет в виду факторы, которые могли иметь следствием статистическое затушевывание еврейства. Но все его три «способа» вместе взятые едва ли потянут больше чем на десятки или первые сотни тысяч людей, а списать на них Ханкинс хотел бы миллионы!
К тому же ни один из трех способов не был простым или хотя бы надежным. Действительно, католическая церковь пыталась быть щитом для «своих» еврейских конвертитов – пыталась, но не смогла: отсюда сведения о приблизительно 100 тыс. «мадьяризированных» евреях-католиках[461], значительная часть которых, несмотря на все кардинальские протесты, с легкостью была уничтожена. (Папа же римский возмущался исключительно у себя в апартаментах за завтраком и то лишь перед обслугой, а так – помалкивал себе в тряпочку.)
Ханкинс рассуждает о «принятой у евреев» манере скрывать и даже модифицировать свою рискованную идентичность. Это, мол, отрицательно сказывается на статистике: некий еврей «сменил» свою национальность и, став поляком, чехом или даже немцем, тем самым, возможно, спасся и остался жив, но он перешел в другую статистическую графу, а из еврейской – выпадал, оставаясь в ней как бы «пропавшим без вести». Иными словами, он указывает на феномен номинально-статистической мимикрии и навязанного евреям «беженства» от самих себя.
Однако влияние этого фактора никак не могло быть сколь бы то ни было широким, если только вспомнить, насколько не просто все это было проделать практически[462]. И уж тем более не могло быть спасительным без массового сочуствия и солидарности со стороны тех, кто евреев постоянно окружал – соседей, сослуживцев и т. д. Но среди них всегда находились желающие вывести такого «поляка» или такого «чеха», или такого «украинца» на чистую воду – иногда за «30 сребреников», а чаще всего и бесплатно, ради удовольствия. Так что еврею со средствами гораздо надежнее и практичнее было инвестировать их в какие-нибудь экзотические гражданства, например, в гондурасское или сальвадорское, а евреям победнее никто (если бы и захотел) и ничто помочь уже не могли.
Иными словами, утверждая, что приводимые им «способы спасения могут объяснять значительную долю сокращения числа евреев в послевоенной Европе», Ханкинс игнорирует те реальные препятствия, что вставали перед теми евреями, кто захотел бы ими воспользоваться – препятствия, которые сводят реальное влияние его «ста способов уцелеть» до статистически маловесомого обстоятельства[463].
Очень чувствуется, что работа писалась в разгар Холодной войны. С удовольствием (и без всякой критики источников) он берет на веру любые цифры, дискредитирующие то, что он называет «за Железным занавесом» – СССР: «…В начале 1940-х годов от приблизительно 250 тысяч до 300 тысяч евреев было направлено русскими в лагеря принудительного труда или сослано в Северную и Азиатскую Россию»[464].
Если вычитанного у коллег кажется ему недостаточно, то он щедро поправляет от себя. Так, если Е. Кулишер оценивает общее число эвакуированных в СССР в 12 млн чел., из них 1,2 млн евреев, то Ханкинс, не мелочась, тут же добавляет от себя еще 40 % – 800 тыс. душ: «Поскольку их эвакуировали для того, “чтобы спасти от немецких зверств”, разумно предположить, что, по крайней мере, 2 миллиона из них были евреями»[465]. И это – после мелочных торгов о тысячах или десятках тысяч потаенных евреев![466] И далее, в полной гармонии с собственными опасениями о неаргументированной тенденциозности, он пишет: «Лишний миллион евреев за Железным занавесом изменил бы картину для всей Европы»[467].
Далее он переходит к вопросу о феномене повышения смертности и понижения рождаемости у евреев, пребывающих в состоянии решения Германией их – еврейского, а не какого-нибудь там еще – вопроса! Для начала Ф. Ханкинс выговаривает Г. Фрумкину за отнесение всех еврейских потерь в категорию «убитых», а не «пропавших без вести», например[468]. Но главное не в этом: его праведный гнев и возмущение вызывает то, что в мартиролог заносится и не вычленяется та сверхсмертность («excess mortality», или «чрезвычайная смертность», как он ее называет), которую «…евреи разделяли, пусть и в увеличенном масштабе, с остальным гражданским населением»[469] и которую тем самым нельзя списывать на нацистов. Он даже не исключает того, что погибших под рубрикой «чрезвычайной смертности было больше, чем «чисто» нацистских жертв. Да и в концлагерях «чрезвычайную смертность» никто не отменял: погибших от нее там, не исключает ученый, тоже было больше, чем жертв «прямого истребления». Немного подумав, он сообщает реалистический, на его взгляд, коэффициент сверхсмертности: 10 %, или 0,1. Тем самым совесть у Гитлера, уничтожившего в Польше 3,5 млн евреев (а саму цифру лично Ханкинс не оспаривает!), облегчается сразу на 350 тыс. душ.
Ханкинс полагает, что «…численность еврейского населения, сосредоточенного в центре восточной зоны военных действий, должна была уменьшиться в той же пропорции, как и численность всего остального населения, даже если бы с ним обращались точно так же, как и со всеми остальными. В чрезвычайной смертности нельзя обвинять “нацистские убийства”»[470].
Браво, профессор!.. Но дело в том, что методологическая банальность, о которой он тут вспоминает, предусмотрительно была «отменена» Гитлером: в условиях окончательного решения еврейского вопроса она решительно не могла действовать! С еврейским населением на оккупированной немцами территории обращались вовсе не точно так же, как и со всеми остальными!
Если 70-летнюю старуху, которая, может быть, и так умерла бы через полгода, отправляют в газовую камеру, если беременную еврейку с грудничком на руках (а ведь младенчик мог через неделю заболеть скарлатиной и умереть, а не рожденное еще дитя, как и она сама, запросто могли бы умереть и при родах) расстреливают у противотанкового рва, если над вчера еще крепким евреем-счастливчиком, прошедшим селекцию, издеваются, бьют его, морят голодом, изнуряют непосильным трудом, – то что это? – все еще «чрезвычайная смертность» от суровостей жизни в условиях войны или уже геноцид?!.. Ответ очевиден, – а 350 тысяч «душ» прошу незамедлительно вернуть!
Работа Ханкинса с источниками, увы, столь же «образцова». Излюбленный прием: взять нерелевантный источник, выдать его за релевантный и – с блеском его погромить[471]. Иногда Ханкинс делает вид, что не до конца понимает смысла приводимых им же сами цифр: «Во-вторых: обстановка катаклизма, с массовыми перемещениями, высылками и эвакуациями, делает весьма вероятным некоторое дублирование в подсчете “пропавших” или “уничтоженных”. Эвакуируемые “за Железный занавес”, например, если они не вернулись, легко попадают в число последних, по крайней мере, в большей своей части. Тот, кого немцы вывезли в польские лагеря, легко мог быть зачислен в “потери” тех стран, из которых они были высланы, и вновь внесен в список тех, кого убили в Польше. О том, что так бывало в некоторых случаях, сигнализирует тот факт, что по оценкам в Польше было убито больше 3,1 миллиона евреев – то есть больше всего еврейского населения этой страны в 1939 году»[472].
А ведь недоумевать тут не из-за чего – если только учесть роль польских лагерей уничтожения в уничтожении европейского, а не только польского еврейства. Другое дело, что опасность двойного счета действительно существует, но с нею вполне можно и побороться.
Не греша против истины, Ханкинс пишет, что ключевым для демографии Холокоста является ответ на вопрос «Сколько евреев было в Европе в 1939 году?». Его маршрут к собственному на него ответу пролегает через дискредитацию «ответов» своих оппонентов.
В частности, он приводит таблицы, в которых свел все оценки численности еврейского населения Европы и мира в 1939 году, содержащиеся в публикациях, издаваемых Американским Еврейским Комитетом «Американских Еврейских ежегодников». Вот целиком его «европейская табличка» и следующий за ней комментарий[473]:
«Каждый должен задаться вопросом: откуда взялось сокращение численности евреев между 1933 и 1939 годами почти в 555 тыс. Еще более поразительно увеличение цифры для 1939 года при сравнении выпусков “Мирового Альманаха” за 1941 и 1949 года. Оно достигает почти 800 тыс. (8 939 608 в выпуске 1941 года и 9 739 200 в выпуске 1949 года). Легко видеть, что подсчитанные потери намного сократились бы, если бы основой для расчетов послужили данные для 1939 года, опубликованные в 1941 году».
Из четырех столбцов этой крошечной таблички нет ни одного полностью корректного! В «Ежегодниках» публикуются, повторяясь десятилетиями, данные о еврейском населении отдельных стран (переписные или оценочные), относящиеся к самым различным годам[474]. При таком подходе единой общеевропейской даты статистического учета в его выпусках (столбец 2) просто не может быть. Нет в «Ежегодниках» и раздельной оценки численности конфессионального и этнического еврейства (столбец 4). Но самое существенное – систематические публикации «Ежегодников» вовсе не претендуют на то, чтобы давать читателю статистические сведения, совершенные во всех отношениях, и уже тем более на то, чтобы быть инструментом манипуляций.
А именно такое впечатление может создаться у читателей Ф.Ханкинса: сотни эмиссаров «Ежегодников» на всех континентах ведут учет как рождаемости и смертности, так и прибытия, и убытия евреев во всех странах мира, все эти сведения поступают в какой-нибудь полузакрытый офис на Манхэттене, где дюжина пейсатых статистиков, собственно, и занимаются манипуляциями и фальсификациями данных.
Если бы Ханкинс захотел (а я и не подозреваю его в ленивости), то мгновенно заметил бы, что столь взволновавшее его сокращение еврейского населения Европы целиком и полностью – «на совести» Германии, где перепись 1939 года показала вожделенное смягчение еврейского вопроса – с 691 до 240 тыс. чел. При этом разница составляет 450, а не 550 тыс. чел., как утверждает Ханкинс, проглядевший 100-тысячную описку в собственных выписках: в 1939 году «Ежегодник» давал для Европы оценку в 9 394 363, а не в 9 494 363 чел.
Далее Ханкинс приводит множество оценок уничтоженных евреев отдельно для Польши и для Европы в целом, демонстрируя тем самым их недопустимые хаотичность, разнобой и внутренние противоречия, а заодно подчеркивая исключительную «еврейскость» их авторов. Анализ серьезности каждой из этих оценок и путей их уточнения и совершенствования его явно не интересуют.
Называя цифры С. Шварца в одном месте «чистым предположением», Ханкинс как будто забывает, что только что он этой «липой» оспаривал и крыл расчеты Е.Кулишера. Не менее характеристической является аттестация «еврейской» статистики как заведомо лживой – и это при том, что сам Ханкинс вначале признает, что другого источника для расчетов практически нет.
Итак, Ханкинс был, в сущности, первым отрицателем-демографом. Одним из первых он указал на методологические подводные камни этой проблематики – как на те, что лежат на поверхности (отсутствие, вернее, невозможность однозначно корректного учета, расплывающаяся идентичность объекта), так и на менее очевидные («чрезвычайная смертность», риски двойного счета и др.). Он же одним из первых (если не первым) осознал «перспективность» для отрицателей тем, связанных с логистикой Холокоста (непреодолимой узости тех или иных ресурсов или пропускных способностей) и еврейской эмиграции во время и после войны – тем, на которых и построит свое повествование Заннинг. Так, ему кажется, что одним утверждением о том, что необходимая для ликвидации евреев инфраструктура была подготовлена и запущена только в ноябре 1943 года, он выбивает табуретку из-под «традиционалистов». Что совершенно не так, ибо в столь важном деле, как ликвидация еврейства, подолгу нацисты не простаивали: в ожидании монтажа стационарных газовых камер и крематориев они научились обходиться и импровизированными бункерами-газовнями, автомобилями-душегубками и ямами-кострами, не говоря уже об оврагах или противотанковых рвах на оккупированной территории СССР.
Ханкинса, собственно, и отрицателем-то назвать нельзя. Он скорее уж «релятивист», признающий фактические злодеяния Второй мировой своего рода материализацией фиктивных злодеяний Первой[475], и «редукционист» (то есть «преуменьшитель»), счастливый уже тем, что у одного из своих явных и сильных оппонентов – Джеральда Рейтлингера – он вдруг нашел цифру – 500 тыс. еврейских жертв, – цифру, с которой и он, Ханкинс, вполне готов согласиться, настолько она мала.
Вот только неясно, откуда он эту цифру взял. Ведь у Рейтлингера в книге «СС: Алиби народа. 1922–1945», на которую ссылается Ханкинс, такой цифры нет. В главе «Концентрационные лагеря: уничтожение работой» встречаем иное – 1,1 млн узников разных сортов – как будущий контингент всех немецких концлагерей (дата отсчета – начало августа 1944 года, когда в лагерях уже было 524 тыс. чел.), 363 тыс. – как число узников, зарегистрированных в Аушвице, а в главе «Лагеря смерти: эвтаназия» приводится округленная оценка жертв и цифра совсем иная – 4 млн чел. евреев (без учета СССР), которых недосчиталась Европа, из них половина приходится на лагеря смерти[476]. И другой оценки от Рейтлингера и быть не могло: ибо в 1953 году по-английски (и в начале 1956 года по-немецки) вышла его главная книга «Окончательное решение». В ней черным по белому приводится результат Рейтлингера по интересующему его и Ханкинса вопросу: количество еврейских жертв (причем без учета СССР) – не меньше 4 194 200 и не больше 4 851 200 чел.
В самом конце статьи Ф. Ханкинса содержится весьма любопытное наблюдение о возможных параллелях между «мифами» Первой и Второй мировой войн:
«Весьма вероятно, что более тщательный анализ статистики населения и новых показаний свидетелей, изучение того, как откуда возникли и как получили распространение обвинения в массовом истреблении, проверка этих обвинений на фактическом материале, и разоблачение фальшивок и подтасовок, словом, те же методы, которые лорд Понсонби[477] и Дж. М. Рид применили к мифам о злодеяниях Первой мировой войны, в конце концов, сведут утверждения о массовом уничтожении евреев нацистами к тому же самому уровню измышлений больного воображения и безответственных выдумок, если не прямой лжи, к которому свелись пресловутые зверства немцев в Бельгии после 1918 года. Конечно, за подлинность нацистской программы истребления никогда не ручался человек с таким престижем и репутацией, какие были у Джеймса Брюса в 1915 году[478]. И конечно ни один разумный и информированный исследователь Второй мировой войны не станет оспаривать реальность многих неслыханно бесчеловечных злодеяний, как против евреев, так равно и против неевреев, совершенных с обеих сторон в ходе войны, особенно в партизанской войне за линией фронта. Как хорошо выразил эту ситуацию один авторитетный и осведомленный источник, фиктивные злодеяния Первой мировой войны стали фактическими злодеяниями Второй»[479].
В сведении аргументации против «существования Холокоста» к отсутствию среди современных его «приверженцев» фигуры масштаба и типа полуза– бытого Джеймса Брюса, собственно, и заключается рафинированное отрицательство редукционалиста Ханкинса.
6
Практически одновременно с публикацией статьи Ф.Ханкинса, в июне 1983 года, в тюбингенском издательстве «Grabert» вышла в свет книга Вальтера Н. Заннинга (Walter Sanning) «Исчезновение восточноевропейского еврейства»[480] (в 1985 году в издательстве Института пересмотра истории вышел ее английский перевод[481]). Вальтер Заннинг – это не фамилия, а псевдоним, принадлежащий Вильгельму Нидеррайтеру (Wilhelm Niederreiter), американскому ученому и бизнесмену немецкого происхождения, родившемуся в 1936 году в Бессарабии и переселившемуся во время войны в Ведлинген на Неккаре. Переехав в 1957 году в США и получив там высшее политологическое образование, он несколько лет преподавал экономику в университете Сиэтла, но в 1970 году вновь переехал в Германию[482].
Джон Циммерман назвал ее «самым изощренным из всех когда-либо написанных отрицаний»[483]. Впрямую в ней не говорится ни о Шоа, ни о конспирологии, ни даже о нацистах: Аушвиц не поминается, имеется обширный научный аппарат, в том числе десятки ссылок на «еврейские» источники!
Автор предисловия к книге, отрицательская звезда 1-й величины, Артур Р. Бутц, не скупился на похвалы: «Книга Заннинга – результат многолетних тщательных изысканий, в ней использованы все последние новинки в технике и методике таких исследований. Все цифры были собраны и перепроверены, а сама книга написана на компьютере. Словом, она обещает стать итоговой в исследовании демографии еврейского населения Европы в период Второй мировой войны. С ее появлением все прочие исследования частного вопроса “Что произошло с ‘шестью миллионами’?” станут устаревшими и ненужными. Выводы автора не обрадуют господствующую школу сторонников “Холокоста”. Этому капитальному труду, обещающему стать “решающим словом” в дискуссии о данном предмете на все последующие годы с позиций ревизиониста…»
Между автором книги и автором предисловия к ней – своеобразное распределение ролей. Заннинг, как, впрочем, и Ханкинс в своей статье, изо всех сил старается предстать перед читателем как вне– и надпартийный ученый, никак не связанный с отрицательской мишпухой, даже слово «Холокост» у него ни разу не встречается[484]. Бутц же все ставит на свое место – не то самой книге, не то его предисловию предпослан эпиграф из «Американского Еврейского ежегодника»: «…это не факт, что стоит принимать на веру неправдоподобные цифры из не слишком дружественного источника»[485]. Бутц нажимает на то, что у нацистов и сионистов была общая цель – массовое переселение, выталкивание европейских евреев вон из Европы, что «окончательное решение» для одних и «репатриация» для других – это, в сущности, одно и то же[486].
Обеспечив книге правильный для ее понимания контекст, Бутц возвращается к ее содержанию: «Эта книга – первое всеохватное и серьезное исследование передвижений еврейского населения, связанных со Второй мировой войной. <…> Ее исходные пункты не новы, зато новы та широта и глубина, с которыми написан этот труд. <…> Вывод из всего этого в том, что односторонние легенды, заставившие закостенеть любые мысли и соображения, возникающие в связи с еврейскими аспектами Второй мировой войны, получили еще один сокрушительный удар – один из многих за последнее время»[487].
Очень интересно: и что же за удар?
Тезис-удар Вальтера Заннинга заключается в том, что спор о количестве уничтоженных нацистами евреев бессмысленен, потому что большинство из европейских евреев вовсе не погибли – они живы! – или оставались в живых к концу войны! Они просто мигрировали, уехали из тех мест, где проживали, и если где их обижали и убивали, то уж во всяком случае не в «Великогермании», а там, куда они уезжали, – то есть в Палестине и в Америке, но главным образом в СССР – в «Красной Империи», или в стране «за Железным занавесом», как он его поочередно называет[488].
Чувствуете, куда клонит автор? Ведь если доказать, что у нацистов в руках столько евреев и не было, сколько им вешают на душу, и что они существуют себе, живые и здоровые (а хоть бы и больные), где-нибудь в Бруклине, Хайфе или Биробиджане, то тогда весь конспирологический накат отрицателей – не бред, а правда, и отрицатели, Заннингом так ни разу и не названные, могут торжествовать не только свою легитимность, но и свою правоту, то есть победу.
Но как же это можно доказать?
Перед Заннингом, как и перед Ханкинсом, – крепкий и все тот же демографический орешек: перед войной в мире насчитывалось 16,7 млн евреев, после войны их оставалось 11,0 млн. Вот она, не дающая юдофобам и германофилам покоя «еврейская сказка» о том, что разница и есть Холокост, – и она же должна быть дезавуирована и опровергнута!
Ханкинс попытался сделать это, заходя через естественное движение, – и потерпел фиаско. Заннинг же стал рыть в той же норе совершенно другие ходы – через миграцию! Подключение глобального миграционного подхода – это действительно новое слово в демографии Холокоста.
Для того, чтобы эта новая стратегия заработала и концы бы сошлись с концами, нужно, чтобы совпали одновременно три условия: минимально возможное количество евреев перед войной, максимально возможное после, а также своего рода «барсучья нора» – система миграционных ходов, по которым евреи во время войны или сразу после нее[489] могли бы быстро разбрестись по свету.
В качестве своего рода палочки-выручалочки Заннинг пытается употребить Польшу, поделенную, согласно пакту Молотова-Риббентропа, между двумя заклятыми соседями – Германией и СССР.
При этом сама по себе предвоенная польская статистика естественного движения Заннинга не могла не огорчить: вместо искомой убыли – однозначный прирост. Так, по переписи от 9 декабря 1931 года, в Польше проживало 2732,6 тыс. этнических евреев. На 1 сентября 1939 года, по экстраполированной оценке Статистического ежегодника, их насчитывалось 3114 тыс. чел., а в действительности – даже больше: 3250 тысяч (по данным И. Маркуса[490]) и 3351 тысяча (по данным Англо-Американского Комитета европейского еврейства). Как видим, вместо того, чтобы, на радость отрицателям, сокращаться перед войной, польское еврейство изрядно выросло.
Почему выросло, Заннинг и сам знает: «Если и есть одна восточноеврейская демографическая черта, на которой сходятся взгляды и национал-социалистов, и сионистов, то это, несомненно, способность быстро размножаться. Но если одни видели в этом угрозу, то другие находили в ней источник надежды»[491]. Причина этого, по убеждению Заннинга, проста – в низкой смертности как результате опережающего демографического перехода еврейского населения по сравнению с другими этносами: «В целом более высокий образовательный уровень позволили ему (еврейству. – П.П.), народу-гостю, уменьшить свою смертность и раньше, и быстрее, чем окружающие народы-хозяева».
Убедившись в том, что на естественном движении многого не достичь, Заннинг полностью переключается на механическое.
«Хотя известное всем переселение из Германии и Австрии, так же как и эмиграция в Палестину были учтены, но без внимания оставалось еще более многочисленное перемещение евреев из Восточной Европы! А о том, что Соединенные Штаты приняли более 400 тыс. еврейских беженцев и эмигрантов, стало известно только в 1943 году – из материалов одного неприметного слушания одной из комиссий палаты представителей в конгрессе. В то время, как новое еврейское население находило самое скромное отражение в статистике принимавших их стран, эмиграция из Восточной Европы осталась и вовсе почти не замеченной.
Это влекло за собой серьезные последствия при определении общего числа послевоенного еврейского населения, как и количества пропавших без вести, поскольку принимавшие евреев страны “официально” для довоенного и послевоенного времени показывали меньше евреев, чем в действительности их имели, а для оставленных евреями восточноевропейских стран были приняты цифры, более чем на 800 тыс. превышающие реальные! Наши специальные исследования, посвященные а) еврейству в странах, оккупированных немцами и б) восточно-европейскому еврейству, позволяют назвать для нетто-эмиграции в довоенное и военное время, самое меньшее, 1121 тысяч чел. (См. табл.18). Поскольку степень неточности данных по отдельным странам весьма велика, то вполне вероятно, что в этой цифре учтена и естественная убыль населения.
Таблица 18
Еврейская эмиграция до начала и в течение Второй мировой войны.
Источники: главы 1 и 6 наст. издания. Не учтены беженцы из Франции в 1940 году в количестве около 30 000, поскольку это, как правило, беженцы из Германии, Польши и Чехословакии, благодаря чему устраняется опасность двойного счета.
В седьмой главе [492] были “найдены” 1 059 000 евреев, которые бежали до или во время войны, возможно, в следующие страны – Палестину, Соединенные Штаты, Канаду, Австралию, Англию, Южную Африку, Францию и еще в семь латиноамериканских стран. Кроме них были еще несколько стран, которые тоже приняли по нескольку тысяч человек.
Одновременно можно увидеть, что число бежавших евреев и число евреев, принятых в других странах до или во время войны, примерно уравновешивают друг друга и этим лишний раз себя подтверждают»[493].
Итак, у В. Заннинга в наличии великолепная селективная память и отличное зрение: более миллиона евреев, – пишет он, – покинули Европу перед войной, и еще около полумиллиона уже и так находились в тех европейских странах, которые никогда не были под немецким сапогом. Он напрягает зрение еще немного и обнаруживает сильную (400–500 тыс. чел.!) эмиграцию польских евреев в США в 1930-е гг.[494] Еще одно усилие, и глаза закрываются, – а из поля зрения ускользает весьма солидный источник: согласно официальной польской статистике, изданной в 1940 году, суммарное число евреев, эмигрировавших из Польши в 1931–1937 гг., составляло 109 716 чел.[495]
Другой «источник» Заннинга, правда, не удостоенный корректной точной ссылки: заявление помощника госсекретаря США Брекенриджа Лонга (Breckenridge Long) на неких слушаниях одной из комиссий палаты представителей в конгрессе в 1943 году. Лонг сказал, что большинство из 580 тыс. беженцев в США за время, начиная с 1933 года, были евреями[496]. Слово «большинство» Заннинг квалифицировал как 70 % и получил объем еврейской иммиграции из Польши в США, равный 409 тыс. чел. А о таком пустяке, как последовавшее вскоре дезавуирование этой цифры самим Лонгом, уточнившим, что речь идет о 580 тысячах выписанных виз, а не въехавших людей, Заннинг не упоминает (как и о том, что слушания были посвящены не одной Польше, а всей Восточной Европе, тогда как сама по себе «польская квота» в США составляла 6524 чел. – негусто)[497].
Лежащий же на поверхности источник сведений именно о Польше – многократно упоминаемый Заннингом «Американский Еврейский ежегодник» – в памяти как-то не всплыл: а ведь публиковавшиеся в нем в порядке ежегодной отчетности цифры говорят, в сумме, лишь о 9 300 польско-еврейских иммигрантах за 1933–1943 гг., то есть лишь о нескольких сотнях эмигрантов в год[498].
Но не зря он напрягал зрение и вглядывался в миграционные потоки. Из указанных 3114 тысяч польских евреев он взял и вычел сразу 550 тыс., которые, по Заннингу, в основном, эмигрировали в послепереписной период, и «оставил» Польшу накануне войны всего лишь с 2644 тысячами евреев (при приблизительно 3,2–3,3 миллионах на самом деле!). Иначе, как шулерством подобные манипуляции не назовешь!
Все это в предвоенное, но все еще в мирное время.
Заннинг, кстати, вполне точен, когда отмечает территориальную неравномерность размещения евреев в бывшей Польше (слабая концентрация на западных границах, и высокая в центре и на востоке, в отдельных местечках и городах доля евреев зашкаливала за 50 %), а также повышенную урбанизированность польских евреев (ок. 75 % у евреев, а с учетом «местечек», то и все 90 %! – против 25 % у не-евреев).
Итак, перед 1 сентября 1939 года польское еврейство, согласно экстраполированным данным переписи, насчитывало 3114 тыс. чел.
После нападения Германии на Польшу 1 сентября 1939 года множество мирных польских граждан – преимущественно евреев[499]– бросили свои насиженные места и бежали от немцев на «спасительный» восток, в сторону СССР. Но 17 сентября в Польшу, навстречу вермахту, вступила и Красная армия. В результате беженцы оказались в руках не у первого друга-соседа, а у второго врага-агрессора. В этих изменившихся обстоятельствах часть беженцев сделала свой выбор не в пользу СССР и подала заявления на эвакуацию в немецкую зону, благо оба агрессора заключили друг с другом осенью 1939 года соглашение об обоюдной эвакуации некоторых групп населения[500].
По территориям, на которые распалась Польша, еврейское население, по Заннингу, распределилось так: 3/5 досталось Германии и 2/5 СССР, только рассчитаны эти доли не от 2644, а от 3114 тыс. чел. В частности, под немецким контролем проживали 1901 тыс. чел., из них 632 тысячи на землях, административно присоединенных к Германии, и 1269 тысяч в Генерал-Губернаторстве. СССР же «досталось» 1213 тыс. чел.[501] Другое дело, что еще с 1 сентября наметился устойчивый поток еврейских беженцев из западных польских земель на Восток (в СССР) и, отчасти, на Юг (в Румынию). Легко можно себе представить, что немцы с удовольствием разрешили бы всем польским евреям «бежать» от себя и уж никак не препятствовали бы движению евреев на Восток, но закавыка была в том, что советская сторона вовсе не горела желанием заполучить сотни тысяч новых евреев и, как правило, заворачивала их обратно.
Не так известно предложение немецкой стороны существенно расширить масштабы этой «дружеской сделки» по обмену ненужного населения на нужное. В начале 1940 года берлинский и венский офисы Центрального управления по еврейской эмиграции, возглавлявшиеся, соответственно, А. Эйхманом и, предположительно, А. Шталекером или А. Брунером, обратились к советскому правительству с просьбой принять в СССР, в частности в Еврейскую автономную область или на Западную Украину, около 1 млн польских евреев и, в придачу, еще 350–400 тыс. немецких евреев из самого Рейха.
О самом факте немецкого предложения свидетельствует единственно письмо начальника Всесоюзного Переселенческого комитета Е.М. Чекменева Молотову от 9 февраля 1940 года: «Переселенческим управлением при СНК СССР получены два письма от Берлинского и Венского переселенческих бюро по вопросу организации переселения еврейского населения из Германии в СССР – конкретно в Биробиджанскую область и Западную Украину. По соглашению Правительства СССР с Германией об эвакуации населения, на территорию СССР эвакуируются лишь украинцы, белорусы, русины и русские. Считаем, что предложения указанных переселенческих бюро не могут быть приняты»[502].
Надо полагать, что это соответствовало актуальным представлениям немецкого руководства о решении еврейского вопроса в Германии и Польше: отказ от «географического» решения еврейского вопроса и переход к «окончательному» и «биологическому» его решению состоялся позднее.
СССР тогда отказался, причем по сугубо формальным причинам, сославшись на то, что в советско-германском соглашении предусматривались обмены только немцами, украинцами, белорусами и русинами. Истинные мотивы отказа лежали, скорее, в другом – в патологической шпиономании сталинского режима и в самих колоссальных масштабах предложенной иммиграции.
Суммарное же количество западнопольских евреев, так или иначе, но сумевших перебраться в СССР, за вычетом тех из них, кто, вкусив советской реальности, решил вернуться и вернулся (себе на погибель!) в немецкую зону, составило около 250, самое большее – 300 тыс. чел.[503]
Заннинга это не смущает, и он, конечно, не преминул воспользоваться столь удобным моментом для «списания» на СССР еще одной дополнительной порции польского еврейства. Какой именно? В 750 тыс. человек! При этом он основывался на единичных оценках частных лиц и игнорировал все другие, куда более достоверные.
Итого, вместе с беженцами, Советский Союз получил, таким образом, под свою юрисдикцию около 1,5 млн польских евреев[504]. Кроме того, на аннексированных в 1940 году территориях проживали: в Литве (без Вильнюсского края) – 150 тыс., в Латвии – 95 тыс., в Эстонии – 5 тыс., в Бессарабии и Северной Буковине – 325 тыс. евреев.
10 ноября 1939 года Постановлением СНК СССР № 1855/486 была создана советская комиссия под председательством Л.П. Берия по вопросу учета и трудового использования беженцев как рабочей силы, которой поручались также вопросы «обратной эвакуации» (то есть выдворения в Германию) неблагонадежных или нетрудоспособных беженцев. Около 25 тыс. отказались принять советское гражданство и решительно потребовали отправки в Палестину или западноевропейские страны: таких немедленно эвакуировали обратно, а некоторых из них арестовывали.
Другая часть приняла гражданство и даже завербовалась на работы в глубь СССР, но большинство попыталось осесть и закрепиться на новой советской и бывшей польской земле. Еще задолго до того, как это стало фактически возможно, комиссия запланировала депортацию беженцев на восток. 2 марта 1940 года была представлена и 10 апреля утверждена СНК инструкция НКВД, регламентировавшая самый порядок их депортации. Соответствующий контингент заранее получил наименование «спецпереселенцы-беженцы». Их, в отличие от «осадников» и членов их семей[505], рассматривали не как заклятых врагов советской власти, а как «интернированных эмигрантов».
Однако с реализацией этого замысла пришлось повременить до середины лета: любые резкие движения были возможны только после 5 июня 1940 года – даты отъезда из СССР последней из немецких комиссий[506]. Собственно депортация спецпереселенцев-беженцев состоялась 29 июня 1940 года: она затронула, по разным оценкам, от 77 до 90 тыс. чел., направленных в спецпоселки на севере и востоке СССР – для использования, главным образом, на лесоразработках.
Вместе с тем большинство беженцев до войны были мелкими ремесленниками и торговцами, врачами и т. д. «Стремление портных, сапожников, часовых дел мастеров, парикмахеров и др. быть использованными по специальности, полностью удовлетворить в пределах их расселения не представляется возможным. Поэтому приходится людей этих профессий (избыточную часть) осваивать на лесе»[507]. Экономическую эффективность «освоения портных на лесе» можно было бы поставить под сомнение с самого начала. Не менее 85–90 % (или порядка 70–80 тыс. чел.) из них были евреями, и тут нельзя не отметить того, что казавшийся им столь огорчительным отказ немцев в приеме и отвратительная действительность советской депортации спасли большинству из них жизнь[508].
Это сейчас, когда открылись многие архивы, мы можем достаточно уверенно называть эти цифры – 70–80 тыс. евреев, депортированных на Восток СССР. А в 1980-е гг. простор для разного рода оценок был ничем не ограничен – их диапазон колебался от 50 тыс. до 0,5 и даже 1 млн чел.[509], а посередке – несколько оценок в 100–300 тыс. чел. Надо ли говорить, что Заннинг из этого разнообразия в качестве «достоверных» выбрал именно полмиллиона с миллионом[510], потом взял их среднее арифметическое и далее уже «оперировал» этой совершенно фантастической цифрой в 750 тыс. чел.?![511]
Перераспределение евреев между Германией и СССР в результате раздела Польши в 1939 году выглядит, по Заннингу, совершенно иначе, чем это было в действительности. Итоговая пропорция у него уже обратная: большинство – 1776 тыс. чел., или 67,5 %, досталось советской власти, тогда как немцам – всего-навсего 857 тыс. чел. (32,5 %), из которых по-хорошему надо еще вычесть 100 тыс. тех, кто бежал не на Восток, а на Юг – в Румынию.
Суммарное же число этих еврейских беженцев из Польши в СССР или в советскую оккупационную зону составляет, по Заннингу, не меньше 600 тыс. чел. и не больше 1 млн чел. – интуитивно он назначает экспертную величину в 750 тыс. чел. Добавляя сюда евреев из других аннексированных частей Европы – стран Балтии и румынских Бессарабии с Северной Буковиной, – Заннинг приходит к своему главному фокусу-покусу: с сентября 1939 и до середины 1940 г. от 2 до 2,5 млн восточноевропейских евреев исчезли в Красной Империи и разделили судьбу проживавших там 3 млн советских евреев. Из указанных 5–5,5 млн советских евреев больше 1 млн погибли во время войны, но не от рук нацистов, а главным образом «как красноармейцы или как советские подневольные рабочие в сибирских трудовых и концентрационных лагерях»[512]. Ну до чего же удобная вещь – Холодная война: нет ничего, что нельзя было бы на нее списать! А про польских евреев, погибших в гетто или в лагерях уничтожения, можно тогда и не вспоминать…
Остается еще одно условие успеха – отыскать как можно больше евреев после войны! Что ж, Заннинг и здесь проявил недюжинную изобретательность в подборе «источников». Он, например, пишет: «В “Израильском альманахе за 1958–1959 годы”, издаваемом базирующейся в Иерусалиме Международной Сионистской организацией, имеется одно очень интересное утверждение. Там можно прочесть, что в 1958 году живущие в Израиле 1,8 млн евреев составляли одну восьмую часть мирового еврейского населения. Это значит, что в соответствии с этим неподозрительным источником, в 1958 году на земле проживали 14,4 млн евреев»[513].
Это так же нелепо, как рассчитывать площадь Земли по заявлениям Хрущева о том, что на 1/6 части суши к 1980 году будет построен коммунизм. У Заннинга же это, увы, не нелепо, а лукаво: уж больно ему нравится цифра 14,4 млн евреев для 1958 года, но еще больше ему нравятся действия с дробями и цифрами, встреченными им в корреспонденции журнала «Шпигель» или в приватном письме от ветерана Международного еврейского конгресса – еще бы: ведь они выводят его аж на 16,3 млн глобальных евреев в 1980 году, которые ему тоже «нравятся»![514] Но в руках себя он все же удерживает: ведь иначе может получиться, что еврейское население за годы войны только что не увеличилось!
Поэтому он «успокаивается» на компромиссной цифре в 14,75 млн евреев, переживших войну (по еврейским данным, в изложении Заннинга, – 11,7 млн, хотя ранее он приводил цифру в 11,0 млн чел.). Глобальными источниками этой 3-миллионной разницы он называет, во-первых, СССР, во-вторых, другие европейские страны, оккупированные Германией, и, в-третьих, США (перевесы, соответственно, в 2,3, в 1,3 и в 0,2 млн чел.). Вот на этом «основании» он утверждает, что «в рядах Красной армии и в сибирских рабочих лагерях погибло около одного миллиона евреев, этот аспект “‘современная’” литература” целиком замалчивает».
Подлая попытка переложить еврейские жертвы с гитлеровских плеч на сталинские – довольно типический отвратительный элемент в идеологической методологии отрицателей от Холодной войны.
Как будто на Сталине, в свою очередь пытавшемся переложить геноциидальные расстрелы польских офицеров на Гитлера, было недостаточно крови!
Согласно Заннингу, перед началом Второй мировой войны в Европе (но без СССР и Прибалтики) проживало около 5 млн евреев, или на 1 млн меньше, чем это находит «Американский Еврейский ежегодник», учитывающий предвоенную эмиграцию из Германии, но не учитывающий, по Заннингу, 900-тысячную эмиграцию из Польши, Румынии и Чехословакии. Тем не менее, в 1941 году в зоне немецкого влияния все еще проживало 2847 тыс. евреев, а недостающие до 5 млн 2,2 млн следует искать в СССР, аннексировавшем восточные части Польши и часть Румынии[515]. С учетом 1269 тыс. «пропавших без вести» – то есть евреев, попавших в военные потери, пропавших без вести в СССР; с учетом миграций и дефицита рождаемости, а также аннексии Закарпатской Украины в 1945 году, на этой территории после войны могдо бы проживать 2712 тыс. евреев, а на самом деле проживало якобы 1443 тыс. чел. Само по себе это не так уж и сильно отличается от еврейской оценки числа переживших Холокост для той же территории – 1410 тыс. чел. Разница – лишь в числе еврейских жертв, или, по Заннингу, «пропавших без вести»: сбросив 956 тыс. на не учтенную предвоенную миграцию и еще 2847 тыс. на советскую власть, он и получает свои 1269 тыс. чел. потерь, разложив их между Западной и Восточной Европой (соответственно, 346 и 923 тыс. чел.).
В целом это на 3321 тыс. чел. меньше, чем оценка «Ежегодника» – 4590 тыс. еврейских жертв, без учета СССР и Прибалтики[516].
Сусеком, где Заннингу обязательно хочется еще поскрести, стали послевоенные миграции. Он напирает на то, что первые еврейские послевоенные учетные данные начинаются не с 1945, а с 1946 или даже с 1947 года. Сквозь эту одно-двухгодичную лазейку запросто могли проскользнуть толпы попрятавшихся во время войны и хорошо одетых евреев. Вот, например, Соединенные Штаты: в 1936 году – 4771 тыс. евреев (учет Федерального Ведомства по проведению переписей), а в 1943 году – 5199 тыс. чел. (данные Джойнта). Разница в 429 тыс. чел. без учета миграции была бы возможна только при годовом приросте в 14,5 %[517].
Анализ Заннинга заканчивается чуть ли не на звеняще-торжествующей ноте: «Вторая мировая война раз и навсегда уничтожила еврейство в Европе как важную и географически закрытую группу населения. На место Европы заступили теперь другие центры еврейского населения – США, Израиль и Советский Союз. Нужно исходить из того, что эти три страны объединяют сегодня 80 % мирового еврейства. Никогда еще еврейское население не было так разбросано, как в настоящее время»![518]
Он пишет: «Наш анализ не ставит перед собой цель проверить правдоподобие теории “окончательного решения”, он хочет определить размер и направление еврейских перемещений во время и после Второй мировой войны. Если показанная здесь динамика входит в противоречие с “современными” табу, то разобраться в этом – и есть задача “специалистов по новейшей истории”…»[519].
Но показанная им динамика входит в противоречие не с «табу», а с историко-демографическими фактами.
7
Конечно же, выход книги Заннинга не остался ни не замеченным, ни не отвеченным. Профессор В.Д. Рубинш– тейн из Дикинского университета в Австралии, получив книгу от Джона Барнета, одного австралийского отрицателя, вскорости ее возвратил, отозвавшись частным письмом. Изучение заннинговских корректив к демографическим параметрам до– и послевоенного еврейства и списывание сотен тысяч загубленных еврейских жизней на Сталина и т. п. привели Рубинштейна к однозначному выводу: на самом-то деле Заннинг просто пытается отрицать Холокост и в этом он заодно с другими неонацистами. Признавая за Заннингом знакомство с источниками, он решительно отказывает ему в корректности работы с ними.
Едва ли Рубинштейн предполагал, что письмо его будет опубликовано, да еще в порядке обмена мнениями и в окружении «откликов» самого Заннинга и Бутца, да к тому же и в главном отрицательском органе[520]. Но произошло именно так, причем нет ни малейших следов того, что у Рубинштейна спросили на это разрешения.
Один академический журнал даже отозвался рецензией[521]. Ее автор был приятно обрадован, что Заннинг не отрицает Холокост как таковой. Его резюме, однако, сурово: книга содержит кучу ошибок и антиисторична. Вместе с тем анализом этой кучи ошибок он себя утруждать не стал, предоставив это будущему и демографам.
Отсутствие такого ответа расценивалось отрицателями как торжество правоты Заннинга. Но со временем и это «будущее» наступило. В 2000 году появилась книга Джона Циммермана (John Zimmermann) «Отрицание Холокоста: демография, свидетельства, идеология»[522], в значительной степени посвященная разбору книги Заннинга, а в 2007 году отдельные аспекты книги подробно и высокопрофессионально рассматривались в блоге Джонатана Харрисона (Jonathan Harrison), посвященном противоречиям в исследовании Холокоста[523]. Оба автора уличали Заннинга и в ошибках, и в фальсификациях[524], и в «шулерской» природе его «научного метода», состоящего, по Циммерману, в комбинации «выборочного цитирования с необоснованными допущениями».
А вот книга, которая, казалось бы, могла стать прямым и сокрушительным ответом Заннингу – проект, сама идея которого, возможно, зародилась как непосредственная реакция на выход его книги, – содержит лишь одно-единственное ее упоминание в одной из сотен сносок!
Я имею в виду международный проект «Масштабы народоубийства. Количество еврейских жертв национал-социализма», работа над которым велась во второй половине 1980-х гг. под эгидой Института новейшей истории в Мюнхене. Группу из 18 историков из ряда европейских стран возглавлял профессор Вольфганг Бенц. Ими было создано 17 региональных штудий, посвященных Холокосту в отдельных странах или в группах стран и строго зафиксировавших изученность вопроса накануне последнего 10-летия XX века[525]. Результаты проекта были опубликованы в 1991 году в солидной одноименной монографии, открывающейся обобщающей статьей-вступлением В.Бенца.
Проект еще раз отчетливо показал, сколь значительны трудности, стоящие перед такого рода анализом, – трудности, связанные не только с дефицитом и несопоставимостью статистических данных, но и с бесконечными перекройками административно-государственного устройства Европы во время войны и мобильностью населения, многократно войною усиленной. Многие региональные штудии подтвердили невозможность получения однозначных оценок, итогом получался определенный интервал, или «вилка» между минимально и максимально возможными оценками. Окончательный переход на мышление «вилками» – интервалами – еще один важный методический, хотя и побочный, продукт этого проекта. К сожалению, даже самый тщательный пострановый учет первичных источников, как и состояние самих этих источников, не позволили В. Бенцу и его коллегам обойтись без этнобалансной модели.
Сумма таких пострановых минимумов составила общеевропейский минимум в 5,29 млн еврейских жертв, а о максимально возможной цифре В. Бенц, не называя, отозвался как о величине, немного превышающей 6 млн чел.[526]
8
Очередную статистическую «революцию» – почти двукратное сокращение числа еврейских жертв в Аушвице – попытался произвести журналист из «Шпигеля» Фритьоф Мейер (Fritjof Meyer)[527]. Свою аргументацию он почерпнул из уже озвученных (во время процесса Д.Ирвинга против Д.Липштадт в Лондоне в 2000 году) и опубликованных[528], но, по его мнению, недооцененных документов. Его первое журналистское «открытие» – в переписке между фирмой «Топф и сыновья» и СС вокруг строительства крематориев в Аушвице встречается внутреннее противоречие: если принять за верные и универсальные данные о пропускной способности крематориев, то придется менять статистику. Само противоречие Мейер никак не анализирует, и все обстоятельства, аргументирующие иные цифры, а главное – документирующие иную практику, начисто игнорирует.
Второе его «открытие» – новое прочтение того эпизода из показаний Р.Хесса, где он говорит, что крематории нельзя было держать в рабочем состоянии постоянно, так что их приходилось останавливать каждые 8—10 часов[529]. Вывод: в крематориях 2 и 3 за 971 их рабочий день могло быть сожжено не более чем 262 170 трупов, а в крематориях 4 и 5 за 359 рабочих дней – не более чем 51 696, итого – 313 866. Еще 107 тыс. были сожжены в ямах-кострах возле бункеров 1 и 2[530]. А с учетом тех 12 тыс. трупов, что были, по Ф.Мейеру, сожжены в старом Крематории 1, он и приходит к искомому результату: в Аушвице были сожжены в общей сложности 433 тыс. трупов.
В действительности гипотеза о многократных остывании и разогреве крематориев, как и гипотеза о многонедельных простоях крематориев 4 и 5 противоречит десяткам свидетельств, в том числе и из самых первых рук – от зондеркомандовцев и от эсэсовцев, а также ежесуточной отчетности о занаряживании рабочих команд в Биркенау, в том числе и зондеркомандо[531].
Тем «жупелом», который Ф.Мейер стремится опровергнуть, является последняя оценка количества жертв, представленная в работах историков из Освенцима, в частности, Франтишека Пипера. Цифры, к которым пришел Пипер, представлены в табл. 2: из 1305 тыс. депортированных в Аушиц 1095 были евреями, из них 205 тыс. были зарегистрированы, а 895 не были, причем из 960 тыс. погибших в Аушвице евреев 865 тыс. пришлось на не зарегистрированных и еще 95 тыс. – на зарегистрированных. Самое интересное, что на самого Ф. Пипера Мейер практически не нападает: он упрекает его лишь для блезиру – в том, что количество венгерских евреев до сих пор не уточнено, а также в том, что 300 тыс. чел. как оценка депортированных из Польши это чересчур много[532]. В качестве девочки для битья он берет коллегу Пипера – Дануту Чех (Danutha Czech), составительницу фундаментального «Календариума Аушвица», где строго хронологически и весьма тщательно сведены воедино практически все основные сведения о том, что происходило в Аушвице, в том числе перечислены все известные ей транспорты[533]. Общее число депортированных в Аушвиц, без учета венгерских транспортов, оценивается ею, по словам Ф.Мейера, в 735 тыс. чел. Отнимая от этой цифры 400–405 тыс. чел. зарегистрированных узников[534], а также (и, кстати, по второму разу) 15 тыс. советских военнопленных, он получает цифру в 315 тыс. узников, оставленных без регистрации. Далее он суммирует тех, кто не погиб в Аушвице: 225 тыс. переведенных в другие лагеря[535], 59 тыс. были эвакуированы в январе 1945 года и еще 8,5 тыс. остались в Аушвице и его филиалах, – все остальные, то есть 428 500 чел. (что крайне близко к рассчитанному Мейером только что числу трупов!), и суть погибшие в Аушвице!
Не подумайте только, что Мейер умолчал или забыл о венгерских евреях. Тут он даже опирается на данные Д.Чех (60 транспортов, около 180 тыс. чел., из них 29 тыс. – зарегистрированные): при этом, с одной стороны, он умалчивает о том, что эти данные неполные, а с другой не упускает случая указать, со ссылкой на К.Герлаха и Г.Али, что 110 тыс. из них были переадресованы в другие лагеря[536]. Таким образом, для газовен остается всего лишь 40 тыс. венгерских евреев! И чем это занимались чуть ли не 800 человек зондеркомандовцев с мая по октябрь 1944 года – занимались, да так, что их даже переселили поближе к работе?!..
Прибавив эти 40 тысяч к ранее уже полученным примерно 430 тысячам и накинув еще 30 тысяч на прочие, помимо газовых камер, способы жизнеотрешения (расстрелы, уколы, медицинские эксперименты), Ф. Мейер пришел к неожиданно круглой цифре в полмиллиона еврейских жертв в Аушвице (в самом конце он набросит еще 10 тыс.). При этом он неожиданно добавил, что только 356 тыс. из них погибли в газовых камерах[537]: если до этого все его шаги были хоть как-то, но аргументированы, то здесь, радикально меняя структуру орудий уничтожения, он обошелся и без подпорок.
При этом у Ф.Мейера хватило бесстыдства глумливо заметить: то, что неработосопособные люди после селекции отправлялись в камин, вообще-то нигде и никем не задокументировано[538]. Этот аргумент настолько знаком, что делает трудно различимой разницу между отрицателями прошлых лет и «неоревизионистом» Мейером. Об отрицательской подстежке последнего говорит и глубоко презрительное и надменное отношение к жертвам, являющимся для него не более чем единицей измерения.
Впрочем, согласно Ф. Мейеру последнее до него слово в деле оценки главной трудовой деятельности СС в Аушвице-Биркенау сказал не Пипер, а Жан-Клод Прессак: количество убитых – не меньше 631 и не больше 711 тыс. чел., из них от 470 до 550 тыс. убитые в газовых камерах и не зарегистрированные евреи[539]. Свой собственный результат Мейер конкретизирует так: 510 тыс. мертвецов, из них 356 тыс. умерщвленных газом. Статью же он заканчивает следующей красивой фразой: «Этот результат не релятивирует варварство, но уточняет его истинные размеры – жесткое предупреждение против новой цивилизационной катастрофы»[540].
В ней, как в капле воды, отразилась и методология всей статьи – запутать и оглушить читателя мнимой сенсационностью, – и идеология отрицательства в его новой, мимикрирующей под классическую историческую науку, версии – редукционалистской: мол, мы не будем больше отрицать сам факт Холокоста или существования газовых камер, но мы сведем его размеры до минимально возможного и выбьем табуретку хотя бы из-под «мифа о шести миллионах».
9
Нередко, а в последнее время все чаще и все откровеннее, отрицатели получают подкрепление и поддержку со стороны и профессиональных (или как минимум дипломированных) историков. Быть может, самым солидным из фактически примкнувших к отрицателям историков и образовавшим, по выражению Ю. Царусски[541], своеобразный «пладцарм ревизионистов» в академической среде, стал уже упоминавшийся профессор из Эрлангена Х. Дивальд.
Однако подлинной находкой для отрицателей стал профессор Эрнст Нольте (Ernst Nolte). Уже сама по себе дискуссия 1980-х гг. о тоталитаризме, связанная с его именем, впрямую утыкается в плечи отрицателей. Не будучи отрицателем де-факто, Э.Нольте, анализируя преступления других стран, стремился к тому, чтобы релятивировать немецкие преступления (в том числе и Холокост) и создать тем самым необходимые предпосылки для ревизии и гламуризации собственно немецкой истории. Говоря о Холокосте, он заявлял, что число погибших в Аушвице арийцев превосходит число еврейских жертв, и что Ванзейской конференции, возможно, и вовсе не было. Айнзацкомманды и айнзацгруппы расстреливали евреев на оккупированных восточных территориях вовсе не за то, что они евреи, а за то, что они партизанили. От его «внимания» не укрылось и то, что большинство книг о Холокосте написано евреями. Он признавал за Гитлером право на, как он выразился, «интернирование» евреев; достаточным в его глазах основанием для этого послужило высказывание Хайма Вейцмана от сентября 1939 года, заявившего после нападения Германии на Польшу, что все евреи мира в этой войне будут сражаться на стороне Англии[542].
Как отметил Ю. Царусски, Э. Нольте, был первым и, кажется, единственным авторитетным профессионалом-историком, отдавшим дань уважения «ревизионистам» и всерьез ссылавшимся на некоторые их труды. Тем самым он – как бы от имени науки – протянул столь долгожданную ими руку и благословил то, что потом, с его легкой руки, стали называть «умеренным ревизионизмом». Последний, в отличие от «радикального», оспаривал и отрицал Холокост не весь и не на корню, а только выборочно и частично[543].
Но, бесспорно, наиболее яркой и пассионарной фигурой среди всех отрицателей Холокоста – и их неформальным гуру – является британский историк и публицист Дэвид Ирвинг[544]. В 1963 году он выпустил свой первый мировой бестселлер «Разрушение Дрездена», в котором значительно преувеличивалось число немцев, убитых во время британских бомбардировок.
В 1977 году вышла его книга «Война Гитлера»[545], в которой Ирвинг, обеляя Гитлера, всю вину за массовые убийства переложил на Гиммлера. Перенеся центр тяжести на вопрос «Кто виноват?», но признавая тем самым преступления национал-социализма, пускай и выборочно, Ирвинг в некотором смысле ревизовал самих ранних ревизионистов, отрицавших все и вся на корню. В позднейших переизданиях (1991) Ирвинг заменил места, где он говорил о Холокосте как о реальности, на куда менее отчетливые высказывания.
В 1987 году он заявил, что дневник Анны Франк – это подделка, и публично опроверг существование газовых камер. А в 2000 году Ирвинг подал иск на американскую исследовательницу Дебору Липштадт (Deborah Lipstadt) за то, что она назвала его в своей книге «Относительно: отрицание Холокоста» одним из самых известных и опасных отрицателей[546]. Суд Ирвинг проиграл и должен был выплатить издательству «Penguin Books» штраф в 3 млн фунтов в компенсацию ущерба и издержек. Будучи не в состоянии сделать это, он объявил себя банкротом и потерял свой дом в Лондоне. Хотя Ирвинг и заявлял, что отказывается от старых взглядов, полный текст его работ находится в Интернете в свободном доступе. В том числе и книга «Нюрнберг: последняя битва», где утверждается, что зверства нацистов с использованием газовых камер были преувеличены союзниками. Там же опубликованы разнообразные версии его книги «Война Гитлера».
В 2005 году Ирвинг был арестован в Австрии по ордеру, выписанному в 1989 году, а затем осужден на три года – по обвинению в неонацистской деятельности, к которой австрийское законодательство приравнивает публичное отрицание Холокоста[547]. Ирвинг произнес слова раскаяния, и уже в декабре 2006 года вышел на свободу: приговор ему был заменен на условный, и его депортировали из страны.
Но мало кто сомневался в его неискренности. Некоторое время он молчал – как видно, собираясь с силами. А потом вновь заговорил. О чем? Да все о том же. Например, о том, что Аушвиц был туристическим объектом. Или вот: «Я не думаю, что у Рейха была некая целостная политика по убийству евреев. Если бы она была, то евреи были бы убиты, и не было бы так много миллионов переживших. И, поверьте, я рад за каждого выжившего. <…> В трудовых лагерях 74 тысячи евреев скончались по естественным причинам, а остальных после войны спрятали в лагерях для перемещенных лиц и позднее отправили в Палестину, где они живут и сегодня под новыми именами». Мило?
О том, как, между тем, глубоко яды отрицания проникают в сознание даже дипломированных историков, говорит такой случай. В 1996 году в Мюнхене в Институте политических наук им. братьев Шолль разразился громкий скандал: доцент Эрвин Адлер (Erwin Adler) на вопрос об уничтожении евреев во время войны ответил буквально следующее: «Я этого просто не знаю, я при этом не присутствовал»[548]. Институт за него заступился, но университет все же освободил его от преподавания. Но если Адлеровы слова – «Я этого просто не знаю, я при этом не присутствовал» – нанизать на тот же шампур, то и получим сухой и ядовитый остаток пафоса отрицателей: «Так что было это или не было, наверняка мы не знаем, но, скорее всего, не было».
Отрицание Холокоста – одна из немногих ниш, к которым сегодняшний антисемит может еще прислониться («критика Израиля» – вторая такая отдушина). Маскируясь под «ревизионизм», антисемитизм приходит к своим национал-социалистическим истокам с разработанной системой эзоповых фигур речи[549]. Но, по сути, ревизионисты целятся не только в евреев, – они целятся во всех.
Прекрасной питательной средой для произрастания отрицательства является, согласно Ю.Царусски, псевдоплюрализм с его «Anything goes», а шире говоря – всепобеждающая атмосфера постмодернизма с его исторической проекцией: «Nothing was»!
Круг интересующихся «ревизионизмом» пока – в европейских рамках – сравнительно узок, но его адепты настолько активны, что резонанс, которого им удается достигать, вполне ощутим, и он все нарастает.
Кроме того, они открыли для себя на Востоке новое пространство для экстенсивного роста – в России, на Украине, а возможно, и в Польше и Прибалтике.
Во многих странах антисемитские и отрицательские пароли узнаваемы даже в предвыборных кампаниях.
Среди них, кстати, и США, где в президентской гонке 1992 года со стороны республиканцев участвовали аж целых два отрицателя – бывший Великий мастер Ку-клукс-клана Дэвид Дьюк (David Duke), предлагавший устроить для евреев «Западный Израиль» – резервацию на Манхэттене и Лонг-Айленде[550], и Патрик Бьюкенэн (Patrick Buchanan)[551].
Да и элегантные Жан-Мари и Марин Ле Пены во Франции – борцы не только с магрибским засильем, но и еще кое с каким. Ле Пен-старший не отрицает Холокост, но говорит о нем как о мельчайшей детали Второй мировой войны, а между тем Национальный фронт стал второй по избирательской поддержке политичес– кой силой в стране! Да и в других европейских странах правые радикальные партии или уже в национальных парламентах, или вот-вот в них окажутся.
Среди антисемитов-политиков, кстати, есть не только те, кто проигрывали выборы, но и те, кто их выигрывали. Например, покойный президент Хорватии Франьо Туджман (Franjo Tudjman), само слово «холокост» не употреблявший иначе, как в кавычках. Те же нотки популярны и в стране другого бывшего сателлита и союзника нацистской Германии – Словакии[552].
Наиболее крайний – и, бесспорно, самый опасный – случай – это Иран, особенно во времена президентства Ахмадинеджада, сделавшего антисемитские и антиизраильские лозунги государственными паролями.
История показала, сколь опасным и разрушительным может стать антисемитизм, если он опирается не на совокупность частных фобий, а на государство и на государственную политику.