2005–2015 || Жертвы двух диктатур и нескольких демократий: бывшие советские военнопленные

Заложники Холодной войны

Тема советских военнопленных в немецком плену, тема угнанных в Рейх остарбайтеров и их совместной репатриации в СССР более полувека была темой-табу. Даже говорить об этом было опасно, настолько серьезный идеологический заряд она в себе несла.

Еще в разгар репатриации в мире разразилась очередная мировая война – так называемая Холодная.

Это не совсем точно, что Холодная война – это война двух систем, двух укладов и двух идеологий – это еще и война друг с другом. Для ее успешного ведения нужны были не только внешние, но и внутренние враги и внутренние жертвы – и не обязательно диссиденты или поэты. Париями и отщепенцами могли послужить и другие – военнопленные, остарбайтеры и прочие. На Холодной войне (в отличие от «Горячей» – Великой Отечественной) никто из наших героев не воевал, но жертвами ее, по обыкновению, становились они все – поголовно!

Начнем с цифр, хотя бы и округленных.

В немецкий плен попало 5,7 млн красноармейцев, из них 3,3 млн – или 57 %! – умерло или погибло в плену в результате геноциидальной (точнее, стратоциидальной) политики немецкого государства. 2,4 млн военнопленных дождалось Дня Победы живыми, из них в послевоенный репатриантский поток влилось 1,8 млн чел., а остальные 0,6 млн – это сумевшие увильнуть от принудительной советской репатриации «невозвращенцы»: понятно, что из последних большинство составляли коллаборанты.

Но коллаборанты были и среди других репатриированных.

Советская репатриация была принудительной вовсе не потому, что люди не хотели возвращаться на родину, а их палками заставляли. Большинство как раз хотело домой, – невзирая на все связанные с этим риски. Принудительной она была потому, что никого в СССР даже не интересовало, хочет кто-то домой или не хочет: все советские граждане были обязаны это сделать, и именно потому что, они советские граждане.

Фильтрация же репатриантов показала, что в распоряжение НКВД, то есть в спецконтингент, поступили 6–7 % репатриированных (а это порядка 300 тысяч человек!), из них большинство военнопленные. Среди них были и те, кого судили и осудили в экстазе сверхподозрительности (в предательстве априори подозревали каждого; а к советским военнопленным-евреям смершевцы могли себе позволить обратиться с вопросом: «И как это ты, Абрам, жив остался?..»). Но среди осужденных было немало и тех, кто действительно нарушил присягу и, став предателями, совершил военные преступления (немало таких предателей было и среди айнзатцкомманд и айнзатцгрупп СД, специализированных на ликвидации евреев, коммунистов, цыган, душевнобольных и некоторых других категорий лиц).

В то время понятий «коллаборанты» или «коллаборационисты» как таковых еще не существовало. Их аналогом было понятие «власовцы», трактуемое крайне широко и отнюдь не сводящееся к военнослужащим РОА, успевших присягнуть и Сталину, и Гитлеру. Как правило, они получали по шесть лет, и с ними как с априори предателями не церемонились и не цацкались (для отбытия наказания их, как правило, отправляли на Колыму). Отдельные коллаборанты из числа бывших советских военнопленных, такие как сам генерал Власов, атаман Доманов или же члены соединений СС или СД, были казнены.

Остальных же бывших военнопленных после фильтрации или демобилизовывали и отпускали домой (рядовыми в запризывном возрасте), или, наоборот, вновь призывали в армию (и некоторые из них успели даже немного повоевать – с Германией или с Японией; разновидностью этого стала работа в советских репатриационных и демонтажных миссиях в советских оккупационных зонах и Польше). Весьма распространенной вариацией судьбы военнопленного-репатрианта была мобилизация в трудовые батальоны Наркомата обороны – формально добровольная, а по сути (и по режиму содержания) столь же насильственная и репрессивная.

Но все-таки надо четко сказать: расхожее представление о репатриации советских граждан, в том числе и бывших военнопленных, как о почти поголовной репрессии и передаче их в ГУЛАГ – не соответствует действительности. Это один из мифов Холодной войны, вспыхнувшей между вчерашними союзниками вскоре после их общей и безоговорочной Победы над общим врагом[220].

Таким же мифом-«страшилкой» являлись и рассказы о поголовных – под звуки ревущих двигателей, мужских хоров или других глушителей – расстрелах без суда и следствия членов коллаборантских соединений, передававшихся англичанами и американцами в союзнические советские руки в буквальном соответствии с Ялтинскими соглашениями (и иногда и без такого соответствия).

СМЕРШ как оператор репатриации

Другое дело, что бывшие военнопленные действительно и довольно массово пополняли собой контингент ГУЛАГа, но происходило это уже вне всякой связи с репатриацией.

Очень многих из них СМЕРШ и ведомство Филиппа Голикова (Управление по делам репатриации при Совмине СССР) после войны передавали вместе с картотеками на контроль и дальнейшую пастьбу в руки МВД или МГБ. Эти органы держали бывших военнопленных на коротком поводке и на своеобразном крючке, следя за ними, вызывая для бесед, вербуя в ряды своих осведомителей.

В зависимости от их реакции, от кагэбэшных разнарядок и от конъюнктуры «рынка» лагерного труда у тех репатриантов, кто уже худо-бедно интегрировался в новую послевоенную жизнь страны, шансы загреметь в ГУЛАГ могли резко возрасти. Еще выше они были у тех бывших военнопленных, кто уже отсидел небольшие сроки. Так что конец 1940-х и начало 1950-х гг. – это время пусть и индивидуальных, но ощутимо массовых посадок, а отмена смертной казни дала необычайный прирост средней продолжительности присуждаемых сроков.

Передо мной не опубликованные еще воспоминания москвича Анатолия Баканичева, 1920 года рождения, одного из таких «героев»[221]. Летом 1939 года он поступил на биофак МГУ, и его тут же призвали в Красную армию. Горьковские, Гороховецкие лагеря, переброски по направлению Прибалтики и Молдавии и, наконец, марш-бросок в Лиду, завершившийся буквально 21 июня 1941 года. В последующие дни – окружение, попытки из него вырваться и, наконец, 6 июля – попадание в плен, вереница лагерей, из которых последним – и рабочим – был лагерь Штайерберг под Ганновером. В тех местах он и встретил свое освобождение из плена американцами.

Потом советская репатриационная миссия, Берлин, Ной-Руппин, фильтрация, на которой в качестве станции назначения он назвал Можайск (Москва была для него закрыта). Немного схитрив, он саморепатриировался – и до Москвы. Прописался он с большим скрипом, поступил сначала в Губкинский нефтяной, а потом в Тимирязевский сельскохозяйственный вузы, но от лестных предложений сотрудничать с органами упорно отказывался.

В итоге 19 февраля 1948 года он был арестован и получил 15 лет каторжных работ (были недолгое время и такие в эти годы) – «за избиение военнопленного С. во время нахождения в плену»! (Суров закон, не правда ли?) Отбывать начал в Норильске, в одном из горлагов. Предпринял попытку побега, правда, неудачную.

И освободился только в 1956 году, по хрущевской амнистии.

Перемены тяжелого, или Демифологизация

Реальный же итог принудительной репатриации – это: на всю оставшуюся жизнь большая черная клякса в анкете и отчетливая дискредитация в повседневной жизни и на карьерных траекториях (единичные исключения были, но погоды не делали). Добавим сюда и повышенный риск быть арестованным!

В этом и только в этом смысле – в плане их социальный второсортности – справедливо говорить о бывших военнопленных как о жертвах не только немецкой, но и советской диктатуры. Но в таком случае лукавят и подличают те, кто утверждают: судьба советских репатриантов на родине – такая же, как и остальных граждан Союза.

Сладко не было тогда никому, но даже в бесправовом обществе есть свои «перемены тяжелого», как говорил Виталий Семин, и свои ступени бесправия.

Репатрианты – и бывшие военнопленные – это граждане второго сорта. Они это пережили и это знают, для них это не миф, а жизненный фон, жизненные опыт и правда.

Первая тому иллюстрация – продолжающаяся апология практики и теории репатриации по-советски! Свое отражение она нашла в работах В. Земскова, А. Шевякова и Ю. Арзамаскина, несших, наряду с эмпирической, и идеологическую нагрузку. Так, В. Земсков в статье 1993 года взялся за трудную работу по «демифологизации» репатриации советских граждан.

Но и большинство западных суждений и оценок столь же мало опираются на специальные исследования и почти столь же политизированы, как и советские. Так, общим местом, например, был тезис о чуть ли не поголовном нежелании возвращаться в СССР украинцев или жителей Прибалтики или же об их поголовной отправке в лагеря.

Казалось бы, открывшиеся – и первому именно В.Н. Земскову – архивы позволили прояснить ситуацию и нарисовать правдивую и сложную картину. Но ученый предпочел сделать тематическую выборку и развенчать западные стереотипы (от которых, кстати, на Западе уже отошли и без таких сверхусилий со стороны Земскова), сохранив при этом и даже как бы упрочив стереотипы советские (на деле ничуть не меньше заслуживающие критического анализа и «демифологизации»).

Проследим за ходом его – в высшей степени симптоматических – рассуждений.

Начнем с первого из трех разоблачаемых им мифов: «Все хотели остаться на Западе».

Согласно Земскову, западные источники утверждают, что большинство советских военнопленных были враждебно настроены к СССР и не желали возвращаться на родину. Советские же военные разведчики, сообщает Земсков, имели прямо противоположные сведения: «основная масса пленных желает возвратиться в СССР, хотя и опасается расследований, ожидающих их по возвращении домой»[222].

Но мало того. Оказывается, сотрудники НКВД, НКГБ и СМЕРШ, осуществлявшие проверку и фильтрацию репатриантов, имели основательные опасения в том, что «довольно длительное бесконтрольное пребывание за границей серьезно повлияло на их мировоззрение и политические настроения»[223]. Так вот, по ходу деликатной работы этих специалистов все эти опасения, в основном, рассеялись.

Остается только порадоваться мировоззренческой зрелости и стойкости наших граждан, как и гуманистической толерантности чекистов. Знай это Филипп Голиков загодя, не понадобились бы лагеря и прочие беспокойства и старания!

Во-вторых, вслед за оперативниками, В.Н.Земсков разделил неделимое – советских граждан – на «восточников» и на «западников» (точно такое же различение делали и союзники, но так называемых «западников» они за граждан СССР просто не считали):

«По объяснительным запискам репатриантов можно примерно установить, что среди “восточных рабочих” твердых возвращенцев было не менее 70 %, невозвращенцев – около 5 %, остальные 25 % составляли так называемые колеблющиеся (в большинстве они были не против возвращения, но опасались репрессий). Примерно такое же соотношение было и среди военнопленных. Концлагерники же (политические заключенные) почти все хотели вернуться на Родину»[224].

Но иначе, оказывается, с «западниками». Лишь около 15 % из них (в основном беднейшие крестьяне и бывшие заключенные концлагерей) твердо решили вернуться на родину. Примерно столько же, по Земскову, и твердых невозвращенцев (в основном руководителей и активистов различных национальных группировок, кружков, комитетов и т. п.). Kолеблющихся – не менее 70 %.

Если довериться этим цифрам, то получается, что уровень наивности в СССР имел ярко выраженный восточный градиент. Большинство «западников» не разделяло той несколько странной уверенности, что в Союзе «ни за что – не сажают». Может быть потому, что за несколько месяцев советизации многие из них уже успели убедиться, что прекрасно «сажают» – и ни за что.

Признать объективными или точными цифры, приводимые В.Н. Земсковым, крайне затруднительно, если учесть их источник (анкетирование органами СМЕРШ) и хотя бы на минуточку представить себе обстоятельства составления «объяснительных записок».

Миф второй: «Благородные союзники – и кровожадные большевики». Утверждается, ставит себе задачу Земсков, что американцы и англичане хотели спасти советских граждан от обязательной репатриации, но не могли устоять перед ультимативными требованиями СССР об их выдаче.

Все не так просто, говорит Земсков, и он прав. Перефразируя заголовок классической книги Кристиана Штрайта «Keine Kameraden!» («Никакие они нам не товарищи»), скажу: «Keine Gentlemen» – никакие они не джентльмены, наши славные союзники, а просто-напросто реалисты и прагматики: им и своих пленных назад хотелось[225], и второй фронт против Японии открыть тоже. И снова Земсков прав! Но следующим шагом он зачем-то вступает на скользкую дорожку запутанных юридических силлогизмов «а-ля Вышинский».

Оказывается, что в экстремальных условиях войны, по Земскову, «…государство временно приостанавливало действие ряда прав человека (в частности, свободы выбора подданства[226], исходя из того, что в период острого вооруженного противоборства каждый гражданин обязан находиться в родной стране на военной службе или отбывать трудовую повинность. Для достижения этой цели предпринимались соответствующие чрезвычайные меры, включая обязательную взаимную репатриацию, так как добровольность могла стать лазейкой для легального дезертирства. Попадание во вражеский плен не считалось основанием для освобождения от обязательной воинской или трудовой повинности, а уклонение от возвращения в свою страну рассматривалось как преступление, аналогичное предательству или дезертирству»[227].

Попутно Земсков рисует общественное мнение англичан и американцев как непримиримо враждебное к «советским квислинговцам», не раскрывая содержания этого превосходного термина – лингвистической реликвии времен выступлений Громыко в ООН. Источники же самого утверждения не приводятся, наверное, – демократическая печать или донесения разведки. Но как увязать этот тезис, например, с иммиграционными программами тех же Англии и США, рассчитанными на этих самых квислинговцев, остается неясным. На всякий случай Земсков страхуется и с другой стороны: мол, не по силам западному миру просто так взять и переварить пять миллионов советских ДиПи! В то время как «…Советский Союз, понесший огромные людские потери, напротив, был остро заинтересован в возвращении на Родину нескольких миллионов советских граждан, оказавшихся за границей»[228].

Вывод ясен и прост: насильственная репатриация – есть и самый правовой, и самый справедливый выход: всем же ведь хорошо!

Наконец, миф третий: всех, кто вернулся, – репрессировали.

Для начала этот тезис объявляется расхожим мнением. Что верно. Затем Земсков признает, что судьба нескольких десятков тысяч советских граждан по ходу репатриации сложилась трагически. Что тоже верно. Зато остальные были «приятно (sic!) удивлены тем, что в СССР с ними обошлись далеко не так жестоко, как они ожидали»[229].

Правда, тут же Земсков приводит таблицу, несколько дезавуирующую сказанное. Во-первых, если критерием «трагической судьбы» является попадание в спецконтингент, то счет должен идти на сотни, а не на десятки тысяч душ. Во-вторых, ответить на вопросы, много это или мало – 6,5 % (доля спецконтингента) и «подарок» ли судьбы зачисление в «трудовые батальоны НКО», – не так просто: критерий «счастливой судьбы» репатрианта до сих пор не выработан.

Особенное сомнение (мы не позволяем себе эмоций) вызывает и заключительный тезис разоблачителя мифов: «…Судьба подавляющего числа репатриантов практически не отличалась от судеб обычных граждан СССР»[230].

Ну разве это не мифологема?!

И разве после всего, что нам сегодня известно об их незавидном статусе на родине, ее нужно еще специально «разоблачать»? И стоило ли еще раз оболгать и оскорбить людей, столько перенесших, к тому же еще и, в некоторой части, не умерших?

Сладко не было никому, но даже в бесправовом обществе есть свои «перемены тяжелого», как говорил Семин, и свои ступени бесправия.

Репатрианты же – граждане второго сорта. Они это пережили и это знают. Для них это – не миф, а жизненный опыт и правда.

Широкая ветеранская общественность и военнопленные

Может быть, у бывших военнопленных есть поддержка в ветеранской среде, среди таких же, как и они, красноармейцев и участников войны, но только дважды счастливчиков – и тем, что не были убиты, и тем, что не попали в плен?

К сожалению, нет у них такой поддержки. Ни они, ни окруженцы явно не в визире или в фаворе у Советского (Российского) комитета ветеранов войны или у РОКП[231]. Впрочем, и сами ветераны ВОВ внутри общеветеранского движения все заметнее вытесняются и задвигаются на задворки ветеранами боевых действий и госслужбы, – горькая, но закономерная (по крайней мере, демографически) действительность. Но никакого демографического оправдания между тем не было и нет той горькой несправедливости, которую сами бывшие фронтовики – ветераны ВОВ учиняли и учиняют по отношению к своим ровесникам и сотоварищам по оружию, имевшим на ратном пути несчастие оказаться во вражеском плену или окружении. В ветеранской среде бывших военнопленных всегда только игнорировали и дискриминировали.

Когда накануне 50-летия Победы первый президент РФ Б.Н.Ельцин 24 января 1995 года издал Указ № 63 «О восстановлении законных прав российских граждан – бывших советских военнопленных и гражданских лиц, репатриированных в период Великой Отечественной войны и в послевоенный период»[232], он едва ли не впервые после Нюрнбергского трибунала признал бывших советских военнопленных не только участниками войны, но еще и жертвами нацизма[233].

Но даже этот на десятилетия опоздавший Указ вызвал далеко не однозначные отклики. Весьма показательна, хотя и поразительна, реакция со стороны тех, кого миновал плен: «В широкой ветеранской общественности, – сообщал корреспонденту «Российских вестей» зам. председателя Российского совета ветеранов войны, труда, Вооруженных сил и правоохранительных органов В.Смирнов, – [указ] в целом воспринят положительно», но при этом «есть и будут неоднозначные оценки среди бывших фронтовиков уравнивания в правах и льготах тех, кто, например, прошагал дорогами войны от Москвы до Берлина, и находившихся, пусть и не по своей вине, в немецком плену»[234].

Тут до боли узнаваемы и «лексика», и «принципиальность». По-прежнему свысока и презрительно взирают прошагавшие от Москвы до Берлина на тех, кому на пути от Бреста до Москвы пришлось под конвоем завернуть в шталаг. К этому, процеженному сквозь зубы – «пусть и не по своей вине» – и свелось все, что означенная «общественность» усвоила из того, что она о себе не знала или не хотела знать.

С другой стороны, президент Объединения бывших военнопленных Г.А. Хольный по горячим следам тогда напоминал: «…Поторопитесь! Указ должен начать работать, пока еще живы люди, которых он касается, пока еще возможно хоть немного исправить причиненное зло»[235]. Ему вторил со своим мрачным прогнозом другой военнопленный, Н.И.Черкизов: «Боюсь, что наши чиновники будут тянуть, а нам ждать уже нельзя, большинству из наших товарищей за 70 лет»[236].

Эти отклики имеют в виду в том числе и материальную сторону вопроса. Этот указ вменял в обязанность Правительству РФ «рассмотреть вопрос о распространении на бывших советских военнопленных условий и порядка выплаты компенсации лицам, подвергшимся нацистским преследованиям, установленных постановлением Правительства РФ от 2 августа 1994 года, с отнесением этих расходов за счет средств Фонда взаимопонимания и примирения либо изыскания других источников финансирования».

Правительство России, судя по всему, решения этого вопроса даже и не искало. Предусмотренных указом Ельцина государственных или «других источников финансирования» в экономической реальности России не было и нет.

Не вспомнил о них (ни разу!) и РОКП, хотя президентского указа ни сам Ельцин, ни его преемник не отменяли.

А его надо бы просто-напросто выполнить, заранее заложив под это средства в Федеральном бюджете хотя бы на юбилейный год.

Но мрачный оракул предсказал все правильно: «Правительство России пока так и не нашло решения вопроса, за счет чьих средств (Фонда или иных источников финансирования) будут отнесены расходы на выплату компенсации бывшим советским военнопленным»[237].

Число претендентов, на радость казне, уменьшается и довольно быстро.

Жертвы нескольких демократий

Другая иллюстрация продолжавшейся до недавнего времени дискриминации захваченных немцами советских граждан и военнослужащих – остовцев и военнопленных – это ход обсуждения и практическое решение проблемы компенсации в Германии.

О человеконенавистническом и попирающем международное право отношении Третьего Рейха ко взятым в плен красноармейцам немецкими и российскими историками написано много книг. Согласно «Боевым приказам Гейдриха» № 8 и № 9, а также еще более известному «Приказу о комиссарах», часть советских военнопленных, – прежде всего евреи и политкомиссары – подлежали уничтожению на месте без суда и следствия. Суммарно число расстрелянных на этом основании оценивается в 70–80 тыс. чел.

Но под угрозой поголовного уничтожения находилось подавляющее большинство и остальных военнопленных. Число погибших и умерших в плену (3,3 млн чел., согласно К.Штрайту) достаточно красноречиво: если у несоветских военнопленных смертность в плену колебалась вокруг 3–5 %, то у советских военнопленных она составляла 58 %. Всего этого вполне достаточно для того, чтобы квалифицировать их как особую категорию жертв национал-социалистических преследований, правомочную на получение компенсации. Фактически так же – как специфическую группу, являющуюся объектом национал-социалистических преследований – бывших советских военнопленных квалифицировал и Нюрнбергский трибунал.

При распределении выплат по линии немецкого «гуманитарного урегулирования» в середине 1990-х гг. как «пособники»-остарбайтеры, так и «предатели»-военнопленные получили по очередной пощечине: первые – лишь частичным признанием своих прав, вторые – их полным непризнанием. Практически то же самое повторилось и сейчас, на рубеже столетий, когда на кону оказались не гуманитарные жесты, а собственно компенсации (к сожалению, только для тех, кто до этого момента дожил). Уже в который раз подверглись они очередной гражданской дискриминации.

Хочу напомнить. Десятилетиями не только немецкие промышленники, но и немецкое государство – и даже отдельные немецкие ученые-историки! – держали круговую оборону против реальных и предполагаемых притязаний тех принудительных рабочих из Восточной Европы, чей труд нацисты так хорошо эксплуатировали в годы войны. В ход шли надуманные аргументы о погашенности и «закрытости» этого вопроса, во-первых, ходом репарационного урегулирования и, во-вторых, неприсоединением восточноевропейских стран к Лондонскому соглашению о долгах.

Эти риторические аргументы выслушивались и принимались советской дипломатией если не с почтением, то с пониманием. Защищать коллективные интересы людей, угнанных в Германию и именно за это дискриминированных в самом СССР, было бы даже как-то странно, да и историко-юридической стороной вопроса, а, следовательно, и аргументацией защиты никто у нас не владел, так что немецкие антикомпенсационные тезисы никто и ни разу всерьез, по-деловому не оспорил.

Об историко-юридическом блефе с немецкой стороны, который на самом деле стоял за этими тезисами, говорит та исключительная легкость, с которой эти «тезисы» были преодолены в ходе переговоров с адвокатами жертв принудительного труда, проживавших, однако, не в Восточной Европе, а в США и Израиле. Уж и не знаю, пыталась ли немецкая сторона на переговорах, где по обе стороны стола сидели исторически подкованные юристы, вешать им на уши такую же «лапшу», или это был продукт, предназначенный только для ушей советских. Но правомочие таких же, но проживающих на Западе жертв на индивидуальную компенсацию (именно на компенсацию, а не на «гуманитарное урегулирование»!) было ею без труда признано и подтверждено, и лишь после этого – с легкими арьергардными боями – перенесено и на принудительных рабочих из Восточной Европы.

А у себя дома имелось скорее антилобби, то есть сговор против бывших военнопленных! Не было у них реальной поддержки и с официальной российской[238], украинской и белорусской сторон: ну, кому нужны «лишние рты» у компенсационного котла, когда денег и так мало, а претендентов много!

Германское гуманитарное урегулирование 1990-х гг. и компенсации 2000-х гг. жертвам нацизма и принудительным рабочим вбили клин между остовцами и военнопленными. Первых – частично признали правомочными получать эти выплаты, вторых – категорически таковыми не признали.

Что заставляет, увы, воспринимать бывших советских военнопленных как жертв не только двух диктатур, но еще и тех нескольких демократий, что стоят за договоренностями о различных выплатах, достигнутыми на рубеже столетий.

Советские военнопленные и Гуманитарное урегулирование стран СНГ с Германией 1992–1995 гг.

Не менее хорошо известно отношение к бывшим советским военнопленным со стороны собственного государства, рассматривавшего их не иначе как потенциальных предателей и пособников врага и, после репатриации в СССР, подвергшихся жесткой социально-политической дискриминации.

«Традиция» дискриминации и игнорирования интересов пострадавших от нацизма советских граждан была продолжена и в 1990-е годы. Официальные переговоры между правительствами СССР и ФРГ по этому вопросу (руководитель советской делегации – посол по особым поручениям А.Бондаренко) начались только в 1991 году, когда основные переговоры об объединении Германии были уже позади и политически самый выгодный момент был упущен. Согласно пункту 6 совместного заявления Г.Коля и Б.Ельцина от 16 декабря 1992 года стороны договорились о гуманитарном урегулировании в размере 1 млрд DM на весь бывший СССР. После новых переговоров, прошедших уже с участием представителей России, Украины и Белоруссии и завершившихся в Бонне 29 января 1993 года, было решено поделить эту сумму между тремя странами в соотношении 40:40:20, а для осуществления самих выплат создать типовые Фонды «Взаимопонимание и примирение» в Москве, Киеве и Минске. Получателями немецкой компенсации, а точнее добровольной гуманитарной помощи, мыслились жертвы нацистских преступлений, причем определение категорий жертв предоставлялось названным фондам.

«Военнопленных» все три фонда дружно и постыдно проигнорировали, за исключением тех из них, кто являлся еще и узником концлагерей. В беседах с В.А.Князевым и другими сотрудниками Фонда, а также с дипломатами из МИД РФ приходилось не раз слышать, что против правомочия военнопленных якобы решительно возражала немецкая сторона. При этом в обоснование неприятия военнопленных как жертв нацизма звучали, в основном, такие аргументы, или возражения: a) военнопленные – это же военнопленные, они не подходят под понятие «жертв нацизма»; б) как только мы поставим перед немцами вопрос о компенсации советским военнопленным, немецкая сторона немедленно выставит нам счета за немецких военнопленных; в) выплата военнопленным сумм в рамках гуманитарного урегулирования есть дополнительная льгота, которой лишены другие участники и ветераны войны и г) уцелевших военнопленных – якобы сотни тысяч, и, если еще и им дать денег, то другим достанется маловато, чуть ли не вдвое меньше, чем без них.

Действительно, делить выделенные ФРГ деньги на большее количество правомочных лиц было не в интересах других групп, чьи представители получили немецкую «материальную помощь» и всячески лоббировали свои групповые интересы (как, например, хорошо сорганизованные объединения «малолетних узников нацизма»). Все это заставляет усомниться в том, что идея исключения военнопленных родилась исключительно в Берлине: как наиболее пострадавшие, самые старые и хуже всего сорганизованные узники нацизма, военнопленные, в отличие от других категорий узников, не имели никакого лобби прежде всего в правительственных кругах, в наблюдательных советах и правлениях своих национальных Фондов «Взаимопонимание и примирение».

Вместе с тем определение категорий правомочных жертв, согласно договоренностям, входило в компетенцию самих трех восточноевропейских фондов. А о том, что Германия не собиралась объявлять России, Украине или Белоруссии войну или бойкот в случае, если бывшие советские военнопленные получили бы свою долю «материальной помощи», говорит опыт Белоруссии. Так, 20 мая 1999 года Совет министров Белоруссии принял Постановление об оказании финансовой помощи военнопленным, подвергшимся национал-социалистским преследованиям. Белорусский фонд «Взаимопонимание и примирение» изыскал на это средства (в ход пошли проценты от основного капитала), и помощь в размере приблизительно 600 DM получили около 2000 человек. В то же время честная позиция белорусского фонда исторически и фактически дезавуировала сам по себе фольклорный аргумент о несовместимости целей Фондов «Взаимопонимание и примирение» и судеб бывших пленных красноармейцев: в Минске искали и нашли не только средства, но и мужество косвенно признать и свою ответственность перед этой, когда-то самой многочисленной, категорией жертв нацизма.

Из всего этого следует прежде всего то, что бывшие советские военнопленные – одна из самых пострадавших категорий жертв нацизма и сталинизма (вот уж поистине «жертвы двух диктатур»!) – и в постсоветских государствах продолжали и продолжают оставаться самой дискриминированной группой. Унизительный процесс их гражданской реабилитации растянулся на полвека (и это при том, что никакой юридической вины перед своим государством у них не было). Россия, например, официально пересмотрела свою позицию по существу только в 1995 году – накануне 50-летия Победы. Президент РФ Б.Н.Ельцин воспользовался юбилеем как бы для исправления исторических ошибок советских и российских чиновников и 24 января 1995 года издал Указ № 63 «О восстановлении законных прав российских граждан – бывших советских военнопленных и гражданских лиц, репатриированных в период Великой Отечественной войны и в послевоенный период». Аттестуя действия партийного и государственного руководства бывшего СССР в отношении репатриированных граждан как политические репрессии, противоречащие основным правам человека и гражданина, указ восстанавливал, – хотя и с феерическим опозданием, – минимальную историческую справедливость. Спустя 40 лет после окончания войны бывших военнопленных официально признавали участниками войны (что само по себе гротескно)! Тем, кто дожил до этого дня, отныне полагались соответствующие удостоверения и установленные законодательством льготы.

Но этот указ шел гораздо дальше: он признавал военнопленных не только участниками войны, но еще и жертвами нацизма. Для этого Правительству РФ вменялось в обязанность «рассмотреть вопрос о распространении на бывших советских военнопленных условий и порядка выплаты компенсации лицам, подвергшимся нацистским преследованиям, установленных постановлением Правительства РФ от 2 августа 1994 года, с отнесением этих расходов за счет средств Фонда взаимопонимания и примирения либо изыскания других источников финансирования».

Советские военнопленные и выплаты Германией компенсаций за принудительный труд в 2000–2003 гг.

Процесс выплаты компенсаций бывшим принудительным рабочим – сложная политико-финансовая конструкция, родившаяся в ходе формально многосторонних (а по существу немецко-американских) переговоров, ведшихся в конце 1990-х – начале 2000-х гг. Согласно Закону о создании Федерального фонда «Память, ответственность, будущее» от 2 августа 2000 года означенный фонд выплачивает те или иные формы компенсации миллионам бывших принудительных рабочих, жертвам Холокоста и некоторым другим категориям жертв нацистских преследований.

Бывшие советские военнопленные, снова не имевшие лобби в лице ни одной из договаривающихся сторон, были начисто исключены из переговорного, а позднее и из компенсационного процесса. Глава российской делегации на переговорах посол по особым поручениям В.И. Коптельцев, по его словам, и поднимал вопрос об их компенсации[239], но не встретил поддержки ни у кого.

Ради недопущения их к процессу компенсации немецкая сторона не поленилась ввести специальный параграф в Закон о Фонде «Взаимонимание». Абзац 3 параграфа 11 Закона о создании Федерального фонда «Память, ответственность, будущее» от 2 августа 2000 года гласит: «Пребывание в плену не является основанием для получения компенсации». Лишь те военнопленные, кто были не только в шталагах, но и в концлагерях и могли бы это документально подтвердить, признавались правомочными на получение компенсации.

Юридическим прикрытием тут послужили ссылки на международное право, допускающее привлечение части военнопленных к труду, а также погашение всех вопросов о военнопленных в рамках репарационных соглашений и Лондонского соглашения о долгах от 1953 года, к которому, правда, Советский Союз не присоединился.

Этот параграф опускал перед ними шлагбаум по той причине, что все, что с ними связано, уже урегулировано в рамках международного права. При этом делается историческое «сальто-мортале», а именно невероятно вольное допущение о том, что советские военнопленные – это такие же нормальные военнопленные, как, скажем, американские, английские, французские или польские. И все это – после того, как были написаны тома о том, как на самом деле вермахт и СС обходились с пленными красноармейцами! А ведь вот уж кому выпало лиха! Сначала – смерть или смертный страх – от фашистов, затем насильственный труд и презрение – от своих, после репатриации, а теперь, наконец, и третий раунд: унижение и циничное игнорирование – от цивилизованных стран, красиво рассуждающих об исторической ответственности и о моральных ценностях.

Историческая наука решительно не подтверждает такой уравнительной интерпретации, в свете многочисленных исследований немецких и российских историков представляющейся нечем иным, как сознательной фальсификацией и циничный подлог.

Ни в каком параграфе Женевской конвенции 1929 года пленившей стороне не предоставляется право сортировать военнопленных по национальному или функциональному признаку и те или иные отобранные категории, скажем, евреев и комиссаров, – практически на месте, без суда и следствия, «ликвидировать». А режим содержания! А рационы питания (точнее, голодания)! А система наказаний! – все это безоговорочно выводит советских военнопленных из-под действия направленного против них параграфа, но они все равно ничего не получат, потому что в этом заключалась недальновидная и некомпетентная, но в целом довольно отчетливая политическая воля всей российской переговорной команды.

Вот что значит не иметь никакого лобби! А с американской стороны никаких протестов по этому поводу не последовало: в Америке у русских военнопленных никакого лобби тоже нет, так что до их коллективного иска дело не дошло.

Судебный иск 2002 года и другие попытки урегулирования вопроса

Единственным способом вернуться к содержательной постановке вопроса об исторически корректной интерпретации советских военнопленных и их правомочии на получение компенсации за принудительный труд оставался, как представлялось, суд.

В начале ноября 2002 года берлинский адвокат Стефан Ташьян, у которого накопилось несколько сот заявлений от бывших советских военнопленных, преимущественно из Армении, подал в Берлинский административный суд пробный иск от имени двух из них – 82-летнего Ишхана Мелконяна и 79-летнего Паргева Захаряна, проживающих в Армении. Ответчиками выступали Федеральное Министерство финансов и Фонд «Память, ответственность и будущее». Предметом иска являлась даже не сама компенсация, а подтверждение полномочия истцов на ее получение[240]. Адвокат не имел возможности подать иск ранее, поскольку получение необходимых для этого официальных отказов Российского фонда «Взаимопонимание и примирение» вместо декларированных двух-трех недель потребовало почти пяти месяцев, ушедших на согласование текста такого отказа с означенным берлинским Фондом, пикантным образом являвшимся, вместе с Министерством финансов ФРГ, ответчиком по иску С.Ташьяна.

Учитывая возраст истцов, сам иск был рассмотрен ускоренным порядком. 4 марта 2003 года суд огласил свое решение от 28 февраля: иск отклонен, военнопленные проиграли и эту битву. Аргументация судьи не затрагивала содержательную и ограничивалась лишь формальной стороной дела. Во-первых, сама подача иска признана неправомочной, поскольку, государственный надзор осуществляется в интересах не отдельных личностей, но всего общества. Во-вторых, у истцов нет так называемого субъективного права, поскольку между ними и Федеральным фондом «Память, ответственность и будущее» не существует правовых взаимоотношений. А главное – данная компенсация есть исполнение Германией ее морального и исторического долга, но никак не правового; поэтому нельзя обязать ее выплачивать что-либо помимо того, на что она добровольно согласилась.

Иными словами, Закон о фонде сконструирован таким образом, что против его официальных интерпретаторов ничего нельзя предпринять. Историческая же и правовая аргументация истца в судебном решении даже не упоминалась. Таким образом, вчистую проигнорировано само существо ташьяновской постановки вопроса: к бывшим советским военнопленным нельзя подходить с формальными мерками международного права, так как они – отнюдь не разновидность военнопленных, наподобие английских, французских и других, а особая категория жертв нацистских преследований.

Собственно говоря, с решением суда по иску С.Ташьяна Германия не только умыла руки и совесть, но и перепасовала мяч на российскую сторону. Принятое решение оставляет советских военнопленных в рамках международного права и юридически перенацеливает их возможные притязания и усилия в адрес собственного государства, которому Германия в свое время выплачивала репарации (бывшим военнопленным, как известно, не досталось ни копейки из репарационного пирога).

Кроме того, оставался в силе никем вроде не отмененный Указ Президента РФ Б.Н.Ельцина № 63 от 24 января 1995 года «О восстановлении законных прав российских граждан – бывших советских военнопленных и гражданских лиц, репатриированных в период Великой Отечественной войны и в послевоенный период», недвусмысленно предусматривающий поиск средств и выплату компенсации бывшим советским военнопленным. Этот указ надо бы просто-напросто выполнить, самое позднее в 2005 году, накануне 60-летия Дня Победы, выделив средства из Федерального бюджета на юбилейный год. Число претендентов, на радость казне, к этому времени еще более уменьшится. Для этого, правда, потребовалось бы заблаговременно выявить их по линии райвоенкоматов[241].

Судебный иск как юридический способ решения проблемы компенсации бывшим советским военнопленным являлся лишь частью усилий, предпринятых в том же направлении. Так, 27 ноября 2002 года адвокат С. Ташьян и пишущий эти строки направили канцлеру Германии Г. Шредеру и президенту России В. Путину открытое письмо, в котором, обращая внимание на ситуацию с правомочием бывших советских военнопленных и с неоплатной виной не только немецкого, но и российского государств перед этими людьми, выступили с политической инициативой – создать отдельный фонд для выплаты им компенсации, причем с совместным российско-немецким капиталом.

Письма от Путина ни одному из адресатов не поступало. А вот Шредер ответил, что страдания советских военнопленных в немецком плену федеральному правительству хорошо известны, но заметил, что компенсация за них входит в компетенцию правительств тех государств, которым Германия выплачивала репарации.

Шредер, похоже, не отдавал себе отчет в том, что предпринятая им попытка ввести Германию в XXI век с чистой (точнее, очищенной) исторической совестью именно тем самым и не удалась из-за того, что в демократической европейской стране – и исключительно по фискальным соображениям – цинично проигнорировали историческую правду о судьбе советских военнопленных в целом.

Но есть свои «перемены тяжелого» и внутри граждан «второго сорта». И бывшие советские военнопленные прошли свой и только свой трагический и унизительный путь: от стадии «жертв двух диктатур» – через стадию «заложников Холодной войны» – к стадии «жертв нескольких демократий»!

Негосударственные формы компенсации бывшим советским военнопленным

Надо сказать, что внесудебные прецеденты добровольных выплат военнопленным компенсации в той или иной форме уже имелись.

Один из немногих результатов, достигнутых С. Ташьяном в 2002 году, заключался в том, что бывшие военнопленные-евреи начали получать компенсации наравне с узниками гетто. Выплаты производились Claimes Conference после моей переписки и явочным порядком, без широкого афиширования этого жеста. Большая заслуга в этом была Абрама Вигдорова, одного из таких лиц, методично переписывавшегося с всеми структурами.

Кроме того, на «обороне» против бывших советских военнопленных не настаивали и некоторые муниципальные и иные негосударственные фонды, участвовавшие в выплате компенсации бывшим принудительным рабочим. Так, «своим» военнопленным заплатили Муниципальный компенсационный фонд Марбурга (2000 DM), Католический компенсационный фонд (5000 DM), Кельнское объединение «Эль-Де-Хаус» (500 евро). Еще в 1999 году по 600 DM «своим» военнопленным выплатили белорусский фонд «Взаимопонимание и примирение» (кстати, в январе 2001 года польский фонд «Польско-немецкое примирение» объявил о готовности выплатить 350 евро бывшим польским военнопленным-ефрейторам). Все это говорит о ширящемся общественном признании проблемы и несправедливости ее нынешнего «решения».

Третьим – сугубо общественным путем – явилась гражданская инициатива по сбору пожертвований в пользу военнопленных. Инициатива тут принадлежала госпоже Липпхардт – дочери коменданта одного из шталагов (стационарных лагерей для военнопленных) на территории нынешней Польши: разыскав двух бывших узников этого шталага, она выплачивает им ежемесячное пособие из своих собственных более чем скромных средств. К этой мысли ее привело то же, что Ташьяна к подаче иска, – возмущение политикой Германии в вопросах компенсации советским военнопленным. Отец рассказывал ей кое-что о «своем» шталаге, но она, в отличие от немецких переговорщиков и руководителей берлинского фонда, вняла голосу совести и исторической справедливости и не стала прятаться за фальшивые тезисы международного права, ее лично не обязывавшие ни к чему.

Долго не находилось и организации, готовой взять на себя управление таким благотворительным счетом. Понимание и поддержку фрау Липпхардт все-таки нашла – у председателя берлинского объединения «Kontakte – Kонтакты» Эберхарда Раджевайта и его коллег, занимающимся различными гуманитарными проектами, в том числе и сбором благотворительных средств. 19 февраля 2003 года в Берлине состоялась презентация этой инициативы и пресс-конференция по ее поводу.

Собственно, эта кампания была начата «Контактами» еще перед зданием того берлинского суда, в котором адвокат Ташьян бился за справедливое и правомерное отношение к военнопленным со стороны немецкого государства (иск не был выигран из-за заложенной в закон неподсудности).

Но инициатива «Контактов» была поддержана некоторыми немецкими политиками и принесла определенный успех. Из собранных «Контактами» пожертвований уже сделаны выплаты всем, кого удалось достоверно розыскать и кто был еще жив на момент выплат. 7300 бывших военнопленных в России, на Украине, в Белоруссии и даже в Армении получили, каждый, по 300 евро (Россия, кстати, была единственной страной, поначалу пожелавшей обложить эти суммы налогами!).

К этим 2,2 млн евро добавляются еще 600 тысяч, расходуемые на немонетарную гуманитарную помощь по индивидуальным заявлениям. В архиве «Контактов» – около 4000 писем от получивших помощь с рассказами об их военной и послевоенной судьбе. Начиная с 2006 года самые интересные из них переводятся на немецкий язык и еженедельно рассылаются по широкой подписке.

Время от времени инициативы о компенсации бывшим советским военнопленным, чей насильственный труд так нещадно эксплуатировался во время войны, побарахтавшись в берегах гражданского общества, достигали ушей и глаз бундестага. Постоянным хлопотуном тут был уже единственно Эберхардт Раджевайт и его организация. Помощь, причем не только монетарная, но и, например, медикаментами оказана приблизительно 7600 бывшим советским военнопленным суммарно примерно на 3,6 млн евро. В нескольких городах – в Витебске, Москве, Санкт-Петербурге и Арзамасе – экспонировалась выставка, посвященная судьбе бывших советских военнопленных. На протяжении уже многих лет еженедельно фонд переводит на немецкий язык и рассылает по широкой подписке письма от бывших военнопленных, которые приходили и продолжают приходить на его адрес. Но особенно хочется подчеркнуть ту многолетнюю работу, которую Раджевайт и коллеги неустанно вели в бундестаге с представленными в нем политическими партиям. В конце концов эти усилия возымели определенный успех (и это вина не «Контактов», что успех этот пришел так поздно).

Вот хроника событий последних двух-трех лет.

6 июня 2013 года правительству был направлен совместный запрос и предложение фракций социал-демократов и зеленых об одноразовой и чрезвычайной выплате оставшимся в живых бывшим советским военнопленным подушной компенсации в размере 2500 евро[242], но эта инициатива была погашена негативным отношением и решением правившей тогда коалиции христианских и либеральных демократов. 2 апреля 2014 года уже фракция левых в немецком бундестаге текущего созыва направила федеральному правительству запрос, в котором, помимо прочего, поинтересовалась: а не стремится ли правительство к тому, чтобы выплатить компенсации бывшим советским военнопленным, чей насильственный труд так нещадно эксплуатировался во время войны?[243] 10 октября 2014 года фракция зеленых внесла в бундестаг предложение об одноразовой и чрезвычайной компенсации в размере 2500 евро[244].

4 мая 2015 года, выступая во время посещения мемориала «Шталаг 326» и открытия в нем доски с именами 900 советских военнопленных, президент ФРГ И. Гаук подчеркнул символическую важность признания тем самым глубины их страданий при национал-социализме.

6 мая стараниями фонда «Контакты/Kontakte» состоялась встреча с участием представителей всех политических партий, представленных в бундестаге 18-го созыва. Правда, представитель Христианско-демократического союза Стефан Майер снова высказался за «нулевое», или «глобальное» решение вопроса, имея при этом в виду учет интересов и «немецких принудительных рабочих в СССР».

Что ж, хотя в советской политике по отношению к немецким военнопленным и не просматривалось стратоциидальности, но и с советской стороны имелись серьезные нарушения Женевской конвенции (особенно в плане сроков задержания в плену и недопущения представителей Красного Креста в лагеря). И уж во всяком случае правомерными выглядели бы и притязания «вестарбайтеров» – гражданского немецкого населения стран Юго-Восточной Европы и бывших восточных земель Рейха, интернированных и депортированных в начале 1945 года в СССР исключительно с целью трудового использования – на компенсацию с советской (российской) стороны.

Но увязывать эти претензии друг с другом, требовать их синхронности – чистая демагогия, от которой Германия наконец-то отказалась.

Главное событие произошло 18 мая 2015 года, когда под председательством Г. Лётцш (фракция левых) состоялось заседание Бюджетного комитета бундестага. На него, по инициативе партий левых и зеленых, был вынесен вопрос о компенсации бывшим советским военнопленным: каждая из фракций бундестага пригласила на это заседание своих экспертов. В дебатах приняли участие правоведы, специалисты по международному праву К.Й. Арнольд и Й.А. Фровайн и историки К. Штрайт, Р. Келлер, Б. Физелер и Т. Пентер, дружно подчеркнувшие, что судьба советских военнопленных в Германии практически ничем не отличалась от судьбы узников концлагерей, тогда как по возвращении на родину их ожидали новые репрессии и дискриминации.

Условно новым и поэтому, возможно, решающим стало суждение правоведа и эксперта от Христианско-демократической партии (ХДС) Фровайна. По-прежнему придерживаясь традиционного для ХДС мнения (а именно: юридически вопрос о такой компенсации в свое время уже был полностью погашен в рамках репарационных выплат), на этот раз он добавил к этому новую компромиссную ноту. А именно: в свете того, что случай с советскими военнопленными настолько вопиющ, а самим им не досталось из тех выплат ни единой копейки, можно сделать добровольное исключение и выплатить им символическую одноразовую компенсацию.

Что бы правоведу хотя бы промолчать! Ведь «решение в рамках репараций» и есть признание случая советских военнопленных нормальным, так что немецкая линия юридической обороны, если прочерчивать ее по Фровайну, никак не изменилась, а корректива лишь в том, что Германия настолько добра, что открывает калитку и для такой, юридически не обязательной, компенсации! Что ж, к столь лестной автоинтерпретации нельзя не добавить признание не только принципиальности, но и своевременности! Ведь с той стороны калитки уже никто не стоит, а в лучшем случае лежит: несколько десятков – максимум сотен – человек, на смертном одре или в свежей могиле!

Сказанное выше относится только к суждению правоведа. Кристиан Штрайт написал мне в частном письме, что важным фактором перемены ветра в самой правящей ХДС стало замещение поколений: «Более молодые депутаты ощущают на себе груз прошлого гораздо отчетливей»[245].

Так что за обсуждаемой компенсацией, сколь бы запоздалой она ни была, разумеется, не один только фискально-циничный расчет и не одна только ХДС, а политический консенсус, достигнутый, к сожалению, только сейчас. Немецкие историки[246] и паламентарии отдают себе полный отчет и в чисто символическом значении этого акта, и в его вопиющем запоздании.

Бюджетный комитет предложил – и парламент это одобрил – заложить в бюджет компенсацию на сумму в 10 млн евро, исходящую из единовременной выплаты в 2500 евро на претендента и из ориентировочного числа – 4000 потенциальных претендентов.

Фонд «Воспоминание, Ответственность и Будущее», кандидатура которого напрашивалась в операторы этой компенсации, от этой миссии и акции отмежевался, еще раз сославшись на свой (даром что антиисторичный) мандат, запрещающий им даже заикаться о военнопленных, если только они не были еще и в концлагерях. Такая принципиальность никогда не мешала Гюнтеру Заатхофу, председателю фонда, делать понимающее выражение глаз и произносить красивые слова на эту тему в аудиториях, которые не обязывали его к никаким официальным шагам не то чтобы по исправлению, а хотя бы по признанию этой вопиющей несправедливости по отношению к советским военнопленным.

Дальнейшие же шаги были такими. 30 сентября Министерство финансов ФРГ издало «Инструкцию о правомочии бывших советских военнопленных на выплату им компенсаций» Правомочны на это бывшие военнослужащие Красной армии, взятые вермахтом в плен между 22 июня 1941 года и 8 мая 1945 г. Правомочие не подразумевает правовой обязательности и правосудности. Размер компенсаций составляет 2500 евро[247]. Интервал времени подачи соответствующих заявлений – не ранее 20 мая 2015 года и не позднее 30 сентября 2017 года.

Право на компенсацию носит сугубо личный характер и не передается по наследству, однако в случае, если претендент умер, но успел лично подать заявление, его прямые наследники правомочны на ее получение, но также в случае, если они не заявят о себе в течение полугода со дня смерти претендента. Иные формы наследования не предусмотрены. Если претендент уже получил компенсацию ранее (как узник концлагерей, например) – это не препятствие. Препятствием могут послужить только замешанность в военных преступлениях (де-факто – коллаборационализм) или сообщение о себе заведомо недостоверных данных (так, возможен и отзыв компенсации через суд).

Нет ни единого указания на то, что обсуждаемая компенсация – на самом деле никакая не компенсация, а гуманитарный жест или гуманитарное урегулирование. Тем самым решение бундестага от 20 мая 2015 года, принятое после исторической экспертизы, – это юридический прецедент, одновременно означающий: вся предыдущая политика Германии в вопросах о компенсации (точнее: не-компенсации!) бывшим советским военнопленным не только позорна, но и беззаконна.

Миссия Министерства финансов ФРГ – это организация, координация и надзор за деятельностью рабочего исполнительного органа – оператора компенсаций советским военнопленным, каковым назначено Федеральное управление центральных служб и открытых имущественных вопросов (Bundesamt f?r zentrale Dienste und offene Verm?gensfragen), выполнявшее аналогичные функции при выплате пенсий бывшим узникам гетто. И на этот раз ассистировать ему будут германские дипломатические представительства, в которые, собственно, и должны обращаться все правомочные лица.

По состоянию на конец 2015 года в посольства поступило около 800 заявлений, из них 400 из России.