Землетрясение в Грузии как 14 сюжет в сводке теленовостей из Москвы

Деятели оппозиции на любом из французских телеканалов мелькают не реже, чем сам президент Франции. В случае политического прокола ему тут же воздадут по заслугам. Таиться ни одна телекомпания не будет, так как за любое умолчание или искажение она тут же получит тычки от конкурентов и сама станет объектом скандала. В любой западной стране телевидение вынуждено действовать профессионально, т. е. соблюдать нормы права и морали. У нас же всегда царила монополия власти, растлевающая всех и вся.

О какой морали, чести, совести, стремлении чтить хотя бы уголовный кодекс можно говорить при оценке преступной деятельности Кравченко и его хозяев по политбюро ЦК КПСС? Фальсифицировалась в той или иной степени информация в каждом выпуске программы «Время». Вот мнение Татьяны Ивановой из «Нового времени» (№ 19, 1991) под заголовком «Четырнадцатый сюжет»:

«Сюжет о землетрясении в Грузии был, наверное, четырнадцатым (или тридцатым?) в программе „Время“. Нашлось, стало быть, тридцать (или двенадцать?) более значительных новостей. Более важных. Между тем подобной катастрофы в Грузии не было восемьсот лет. Над несколькими деревнями просто сомкнулась земля, поглотив все и всех — молодых и старых, сепаратистов и коммунистов, правых и виноватых, ленивых и трудолюбивых, красавиц, уродов, младенцев, коров и кошек, начальников и подчиненных.

Десятилетиями мы жили вместе, в одной стране, говорили даже „в одной семье“. Но Москва не вывесила траурные флаги, телеэкран и эфир не перестал смеяться и петь, на главной площади страны никто не отменял демонстрацию, и на главной могиле страны, как это у нас принято издавна, стояли высшие должностные лица, приветствуя демонстрантов, — и никто не сказал: склоните головы, у нас горе…

Гибли люди в двух армянских селах Азербайджана. Гибли люди… Гибли люди — но ни на экране, ни в эфире не раздался голос хоть кого-нибудь из руководства страны: я немедленно разберусь, кто виноват в смертоубийстве, виновные будут наказаны, поплачем о несчастных, но я сделаю все, чтобы больше никого не убивали в моей стране…

Что же это за бесчеловечная, античеловеческая жизнь, думаю я. И когда же ей будет предел? Неужели нас и правда слишком много у нашей власти и потому ей нас нисколько не жалко?

Голодно вам? А работать надо лучше. Убивают вас? А плохо себя ведете. Под землю вы провалились? Ну что же, кто провалился, а кто и не провалился, из-за провалившихся не портить же всем настроение, жизнь-то продолжается.

На одной шестой части света сложились самые удивительные отношения между народом и правительством — самые удивительные, может быть, за всю человеческую историю. Народ и правительство терпеть друг друга не могут. Нет, без взаимной любви-то бывало, да и сейчас бывает. Есть ведь и иные чувства, кроме любви. Возможны взаимное уважение, договор, соображения целесообразности, общие интересы. Да многое возможно. Только так, как у нас, видимо, нигде и никогда невозможно. Чтоб ни уважения, ни договора, ни целесообразности, — ни интересов — ничего. Космическим холодом веет от официальных газет, от казенного телеэкрана, из государственного эфира. Как, впрочем, и от верховных наших трибун. Среди самых бранных слов в государстве на первом месте — демократия, а на втором — популизм.

Популист, как я понимаю, это такой человек, который говорит с людьми о том, что их волнует, и. будучи политиком, обещает в первую очередь заняться именно этим, сделать все, чтобы снять тревоги, недоумения, боль. Популист ищет популярности…

Интересно, чего ищет высшая власть в СССР? Ответа на этот вопрос я не знаю. Но никогда не отдам свой голос за того, кто ищет не популярности, а неизвестно чего. Пусть за него неизвестно кто и голосует.

И свой телевизор, где землетрясение в Грузии — четырнадцатый по счету сюжет, смотрите сами».

А как оценивал «президентское» ЦТ тот, кто на нем работал и был знаком с «кухней» Останкино? Корреспондент «Независимой газеты» (27.4.1991) Сергей Фомин беседовал с неким известным тележурналистом, имя которого газета решила не называть:

«— Михаил Ненашев однажды сказал, что Гостелерадио — структура неуправляемая. Но с приходом Леонида Кравченко поворот руля осуществился за довольно короткий срок. После скандальных запретов и снятий передач произошло общее умиротворение телеэфира. Острые передачи либо исчезли, либо исчезают. Как это делается технологически?

— Вообще-то довольно банальным и скучным образом. Каждый понедельник проходит летучка, на которой обозреваются наиболее значительные программы.

На этой летучке присутствует или председатель, или один из его заместителей. Там делаются замечания по прошедшим в эфир программам, намечаются планы. Все это главные редакторы доносят до сведения сотрудников.

— А если кто-то будет несогласен с этими решениями и захочет делать программу по-своему? Как за этим уследить? Неужели кто-то отсматривает перед показом все программы?

— У президента Всесоюзной компании есть несколько заместителей, которые курируют те или иные „зоны“ эфира. И весь контроль осуществляется преимущественно ими и через них. Это люди, которые до определенного момента могут содействовать оригинальным идеям, могут быть союзниками авторов, но в критический момент все равно выберут сторону руководителя. Например, Валентин Лазуткин долгое время в определенной степени содействовал созданию Российского телевидения, ища компромисс с союзным руководством. Но теперь его действия в этом направлении стали, скажем так, не слишком энергичны, ибо это стало опасно для его существования в структуре.

Готовые программы отсматриваются, но, разумеется, не абсолютно все, а только наиболее значимые, и те, которые собирают наибольшую аудиторию. Но самое главное — присмотр за людьми. Если автор более лоялен — за ним меньше контроля. Если же нужно снять с эфира уже заявленную в программе передачу, то дается указание в Главную дирекцию программ, в центральную аппаратную. И передача отменяется, при этом диктор, как правило, объявляет, что „по техническим причинам“.

В главных информационных программах главными редакторами в очень тесном контакте с зампредами лично редактируется, а иногда даже пишется дикторский текст, что делал, например, Петр Решетов для программы „Время“ во время событий в Прибалтике. Кстати, у „Времени“ существует жесткий план того, что будет показываться, который, разумеется, каждый раз утверждается наверху. Выполнение его обеспечивает набор довольно консервативно мыслящих редакторов. План может оперативно изменяться „снизу“ и „сверху“. Снизу идут изменения чаще неполитического характера, которые предлагают авторы. Сверху — звонки. Звонят все: Язов, Лукьянов, Дзасохов — все, у кого есть кремлевская „вертушка“.

Все указания осуществляются через телефон. Письменное распоряжение Решетова „приостановить“ производство „Взгляда“ — уникальный случай в истории советского телевидения.

— А как происходит контроль за прямым эфиром?

— У „прямых“ передач существуют „трактовые“ репетиции, во время которых ведущие в студии проговаривают без гостей то, что они собираются сказать. Все это отсматривается по внутренней трансляции зампредами. Кроме этого, прямой эфир отсматривается через системы „Орбита“, которых четыре. Смотрят чаще всего первую. После чего указывается, что нужно „вырезать“ в дальнейшем. В принципе, возможно без контакта с авторами пустить программу на европейскую часть с „вырезками“ и сделать вид, что это прямой эфир.

— Говорят, что прямые передачи выходят в эфир с паузой в 30 секунд, во время которых можно успеть убрать то, что нежелательно…

— Этого как будто нет. Я вел передачи в прямом эфире, и в студии стоял телевизор, который работал с внешней антенны, и всегда было полное совпадение. Но, впрочем, в „придерживании“ сигнала нет необходимости. Тот, кто в это время контролирует эфир, может позвонить в аппаратную или прямо режиссеру. И всегда есть наготове дикторы с соответствующим текстом и рулоны с материалом, который можно запустить на замену.

Кроме этого, существуют и предварительные санкции, когда студию могут просто запереть на замок. Могут выставить милицию и не пустить в студию тех, кого пригласил ведущий. Так, например, было у „Взгляда“, когда на одну из прямых передач пригласили Сахарова. Он не приехал, но милицию у студии выставили.

— Ельцин, выступая на Кировском заводе, сказал, что ЦТ находится под эгидой КГБ…

— Я думаю, он сказал это в полемическом запале. В этом просто нет необходимости. Кравченко контактирует с самыми верхними эшелонами власти лично, но агентура есть. Здание в Останкине — прозрачное.

— А существуют ли вообще жесткие критерии того, что можно показывать и о чем говорить и что — нельзя?

Их трудно назвать. Общая система разрешений и запрещений во многом вку совая. И она во многом определяется процессом постоянных переговоров, в кото рых состоят авторы и руководство через главных редакторов или лично. Личность председателя имеет в этом процессе огромное значение. Он — ориентир допусти мого. Эта утряска особенно сложна в условиях меняющейся политической конъ юнктуры.

— Несколько раз взамен объявленных в программе передач появлялись фильмы на острые политические темы, — например „Лицо экстремизма“, который показали вместо последнего „Взгляда“, „Размышления на балтийскую тему“, „Чуждые голоса“. Эти фильмы какие-то странные. Они сняты не в обычной манере ваших корреспондентов, в них звучит комментарий, тенденциозность и односторонность которого чересчур декларативны. И, что самое главное, они идут без фамилий авторов и марок студий. Откуда берутся эти фильмы?

— Как правило, они делаются по предложению из КГБ, согласованному с высшими эшелонами власти. Причем это не скрывается. Создаются группы журналистов и режиссеров, которые их делают. Производят программы в Останкине, но съемки еще ведомственные. Обрабатывают снятый кем-то материал, по качеству которого видно, что он делался или не на профессиональной аппаратуре, или на аппаратуре другой системы и что собирался он поэтому не на государственном телевидении.

— Любопытно, что на ЦТ закрыт „Взгляд“, „отредактирована“ ТСН, а „Пятое колесо“ выпускает свои программы как ни в чем не бывало. Чем это можно объяснить?

— Может быть, тем, что ЛенТВ все-таки смотрит не вся страна, или тем, что Бэлла Куркова, главный редактор „Пятого колеса“ в Ленинграде, имеет больше авторитета, чем главные редакторы ЦТ. Может быть, есть какая-то договоренность между Собчаком и Горбачевым. Процесс контроля — это все-таки именно процесс, и у него могут быть свои нюансы и парадоксы».