813. Г.А. Потемкин — Екатерине II
813. Г.А. Потемкин — Екатерине II
Матушка Всемилостивейшая Государыня! Кому больше на сердце Очаков, как мне. Несказанные заботы от сей стороны на меня все обращаются. Не стало бы за доброй волею моей, естли бы я видел возможность. Схватить его никак нельзя, а формальная осада по познему времяни быть не может, и к ней столь много приуготовлений. Теперь еще в Херсоне учат минеров, как делать мины. Также и протчему. До ста тысяч потребно фашин и много надобно габионов. Вам известно, что лесу нету поблизости, я уже наделал в лесах моих польских, откуда повезут к месту. То же и на протчие потребности приказал отпускать.
Я возвращаюсь на Очаков. Сие место нам нужно, конечно, взять, и для того должны мы употребить все способы верные для достижения сего предмета. Сей город не был разорен в прошлую войну. В мирное ж время турки укрепляли его безпрерывно. Вы изволите помнить, что я в плане моем наступательном по таковой их тут готовности не полагал его брать прежде других мест, где они слабее. Естли бы следовало мне только жертвовать собою, то будьте, Государыня, уверены, что я не замешкаюсь минутою, но сохранение людей столь драгоценных обязывает итить верными шагами и не делать сумнительной попытки, где может случиться, что потеряв несколько тысяч, пойдем не взявши, и расстроимся так, что уменьша старых солдат, будем слабы на будущую кампанию. Притом, не разбив неприятеля в поле, как приступать к городам. Полевое дело с турками можно назвать игрушкою, но в городах и местах тесных дела с ними кровопролитны. Они же, потеряв баталию, и так города оставляют.
Изволите, матушка, писать, как бы я думал пристойно наградить Александра Васильевича. Прежде, нежели донесу свою мысль, опишу подробно его подвиг. Назначив его командиром Херсонской части, не мог я требовать от его степени быть в место главного корпуса в Херсоне — на передовом пункте. Но он после атаки от флота турецкого наших двух судов, ожидая покушения на Кинбурн, переселился совсем туда, и еще до прибытия 22-х эскадронов конницы и 5 полков донских он тамо выдерживал в разные времяна и почасту стрельбу и бомбардирование, отвращал покушения десантов на наш берег. А как скоро прибудут полки, то долженствовало допустить неприятеля высадить войски; и сие положено было, что пришли помянутые полки, то он, приближа их к Кинбурну, за двои сутки спрятал в укреплении людей и в окружности запретил показываться1. Неприятель возомнил, что в Кинбурне людей или нет, или мало, подошел на близкую дистанцию всеми судами и открыл сильную канонаду и бомбардирование. Чрез полторы сутки он все сие выдержал, не отвечая ни из одной пушки, дал неприятелю высаживать свои войски и делать ретраншементы. А как уже они вышли все на наш берег и повели первый удар на крепость, тут первый был из крепости выстрел, и то уже картечный. Приказал Генералу Реку атаковать, который из нескольких укреплений их выгнал, был ранен в ногу. Остался он один. Семь раз наших прогоняли. Три раза подкрепляли от нас новыми. Настала ночь. На тесноте места сперлось множество конницы и пехоты, и, смешавшись с неприятелем, сделали кучу, которую было уже трудно в строй привести. Он своим постоянным присутствием в первых всегда рядах удержал людей на месте. Солдаты сами повторяли бегущим: «Куда вы? Генерал впереди!» Сими словами обращены назад. Ранен будучи пулею и получа картечную контузию, не оставил своего места. Наконец, опроверг неприятеля, и наши так остервенились, что по сказкам турок, греков и протчих выходцев из Очакова единогласно показывают, что было более 5 тысяч, а спаслось до осьмисот, из которых все почти переранены, а больше половины умерло, возвратясь. Такого числа у турок никогда не побивали. Истребление самых лутчих воинов произвело следствие, что их многочисленный флот ушел, лишь показался наш на Лимане. Кто, матушка, может иметь такую львиную храбрость. Генерал Аншеф, получивший все отличности, какие заслужить можно, на шестидесятом году служит с такой горячностию, как двадцатипятилетний, которому еще надобно зделать свою репутацию. Сия важная победа отвратила от нас те худые следствия, какие бы могли быть, естли б нам была неудача удержать Кинбурн.
Все описав, я ожидаю от правосудия Вашего наградить сего достойного и почтенного старика. Кто больше его заслужил отличность?! Я не хочу делать сравнения, дабы исчислением имян не унизить достоинство Св[ятого] Андрея: сколько таких, в коих нет ни веры, ни верности. И сколько таких, в коих ни службы, ни храбрости. Награждение орденом достойного — ордену честь. Я начинаю с себя — отдайте ему мой. Но, естли Вы отлагаете до будущего случая ему пожаловать, который, конечно, он не замедлит оказать, то теперь что ни есть пожалуйте2. Он отозвался предварительно, что ни деревень, ни денег не желает и почтет таким награждением себя обиженным. Гвардии подполк[овником] (в Преобр[аженском] по штату три) или Генер[ал]-Адъю[тантом] — то или другое с прибавлением бриллиантовой шпаги богато убранной, ибо обыкновенную он имеет. Важность его службы мне близко видна. Вы уверены, матушка, что я непристрастен в одобрениях, хотя бы то друг или злодей мне был. Сердце мое не носит пятна зависти или мщения.
Перед расположением войск на квартеры я, наведя мост на Буг, пошлю отряды за Очаков и к Бендерам очистить степь. А как реки замерзнут, то много безпокойств будет здесь для охранения жилищ, тем паче, что новый Хан3, конечно, зделает попытку впасть. Я буду стараться самих их алармировать с помощию Божиею. Непристойно мне оставить такие хлопоты другому, и для того, сколь ни нужно было бы по службе и по своим делам побывать, хотя бы курьером, в Петербурге, но останусь здесь; и так счастье видеть Вас сим мне отдаляется. Впротчем, слава Богу, я прихожу в крепость. Поеду по границе и в Тавриду для многих устроений. Во всю жизнь
вернейший и благодарнейший
подданный
Князь Потемкин Таврический
1-е ноября [1787]. Елисавет