898. Г.А. Потемкин — Екатерине II

898. Г.А. Потемкин — Екатерине II

17 октября [1788]

Матушка Всемилостивейшая Государыня. Представления мои, отправляемые теперь, были уже готовы несколько тому дней, но движения разновидные флота турецкого, слухи о намерении неприятеля от Аккермана и Бендер на помочь притить к Очакову, подтверждаемые и сообщением Графа Петра Александровича, удержали меня отправить. Я послал две партии к Хаджибею и Паланке от донских и верных казаков и чрез них объяснить истину. Хотя еще они не возвратились, но с середины, от постов по той дороге имея благополучные рапорты, теперь посылаю. Кажется, партии достигли Хаджибея, потому что во всю сию ночь, да и днем еще слышна была от той стороны пушечная пальба. Движение во флоте продолжается, но не видно решимости, и потому неможно узнать, уходить он хочет или готовится на высадку войск.

Лодки их канонерные, стоявшие под Очаковом, которые в прошедшем сражении были повреждены, исправлены. Я приказал их взять или сжечь Принцу Нассау, но он пытался два раза, и не удалось или, лутче сказать, счастье не послужило. И он, отведав трудность, под претекстом болезни уехал в Варшаву. Сии суда чрез два дни после того ушли из Очакова к своему флоту мимо флотилии и спящего Адмирала Пауль Жонса, который пред тем пропустил в день под носом у себя три судна турецких в Очаков, из коих самое большое село на мель. Я ему приказал его сжечь, но он два раза пытался и все ворочался назад, боялся турецких пушек. Дал я ему ордер, чтобы сие предприятие оставить, а приказал запорожцам. Полковник Головатый¹ с 50 казаками тотчас сжег, несмотря не канонаду, и подорвал судно порохом, в нем находившимся.

Всемилостивейшая Государыня, мне польза Ваших дел столь дорога, как моя жизнь. Сей человек неспособен к начальству²: медлен, неретив, а, может быть, и боится турков. Притом душу имеет черную. Я не могу ему поверить никакого предприятия. Не зделает он чести Вашему флагу. Может быть, для корысти он отваживался, но многими судами никогда не командовал. Он нов в сем деле, команду всю запустил, ничему нет толку: не знавши языка, ни приказать, ни выслушать не может. А после выходят все двоякости. В презрении у всех офицеров. Я в сей крайности решился ему объявить, что Вы изволите его требовать в Петербург для поручения ему экспедиции на Севере. Сие я осмелился зделать для пользы дел Ваших. Я бы мог его подчинить Мордвинову, но он не идет ни к кому в команду. Поверьте, матушка, что он ничего не смыслит. Может быть, с одним судном, как пират, он годен, но начальствовать не умеет, а в пиратах может ли равняться он Ламбарду? Изволите видеть, что тот наделал. И естли Бог его не покинет, он наделает чудес.

Из реляции Генерала Текеллия усмотрите, что Селим-Гирей командует противу своих и взял знамя³. К ободрению сего чингисханского отросля не угодно ли будет Большой орден Владимирский так устроить для него, как Вы прислали Андреевский его дяде, чтобы не было тут креста. Сие много нужно, чтоб ему придать важности. Я жду известий от Анапы нетерпеливо. Мой Сенявин много навел страху на Анатолийских берегах. Позвольте дать ему крест Георгиевский 4 степени. У меня есть лишние. О Кавалерах и получивших шпаги за сим донесу. Не могу порядочных собрать аттестатов от Нассау, а много и штурмы препятствовали. По нескольку дней коммуникации не было.

Благодарю, матушка Государыня, за камень и за шубку. Первое — от щедрот монарших — милость. А вторая — от матернего попечения. И сие мне дороже бисера и злата. Изволите писать, получил ли я блюдо и шпагу. Неужели, Вы подумали, что я упустил благодарить. Для чего не подумали, матушка, что я ласкался заплатить Вам достойным образом и ждал того. Но что делать, и второй заговор в Очакове открыт, и начальники казнены. Я о сем мучусь больше всех. План прилагаю положению теперешнему. С возвратившимися партиями ежели узнаю, что ничто ко мне нейдет, усилю канонаду и буду форсировать ретраншемент, что Бог даст. Но французы по милости своей такую в сем ретраншементе расположили ружейную оборону, что все крепости их перещеголяли. Теперь подойдя близко, мы стали их ружьями бить, то и утихли. На сих днях ранен у нас в голову подполковник Князь Лобанов⁴.

Александр Николаевич⁵ с своей благодарностию припадает к стопам Вашим. Он еще засыпан был землею от бомбы, пред ним упадшей. Его батарея всех ближе к неприятелю. Я могу смело сказать, что он служит, как должно. Земля здесь так худа, что работают все топорами, и по ней ходить можно, как по камню. Я два раза прошел траншеями, так надавил подошвы, что пузыри вышли, и теперь сижу без ног.

Граф Петр Александрович отрядил Графа Салтыкова к Кишиневу, но я не знаю, где он, когда вышел и что будет делать. Послал проведать. В письме его ко мне⁶ жалобы на подчиненных — касается его. Не сведал я и о том, какой неприятель противу Петра Александровича и где, и для чего он его терпит вблизости. Хочу спросить, но не знаю, будет ли приятно.

К охранению границ отрядил я 5 полков пехотных, вокруг Кременчуга формированных, все из рекрут, которых хотелось мне сберечь. Что изволите писать о шведском Амадисе, что он ко всем адресовался, сие, матушка, не просто. Лига сформирована противу Вас. От разума Вашего зависит избавить Россию от бедствий, а, может быть, и Европу от диктаторства прусского⁷. Я из усердия моего скажу, что, показывая будто Вы не догадываетесь о сем скопе, объявить ему, что Вы непрочь от мира со всеми, лишь бы и союзник Ваш был включен. Позволь, матушка, сказать, куда наша политика дошла. Что в войне с турками, где бы все долженствовало соглашать, мы разодрали так сказать все. Бурбонцы строили на нас ков, который доднесь идет по их плану. Даже касательно шведской эпизоды. Они турков приуготовили и не могли уже отвратить. Другие тем воспользовались, желая поставить себя нам нужными. Первые объявили себя банкрутами и суще безсильными, другие в словах самых лутчих, и мешают нам везде. И верно помешают. Чем им воспретить, ежели война не утихнет? Прусский Король, искав продолжения трактата, накладывал сам на себя узду. Можно бы тогда его и с Императором согласить, и польские дела привесть по-желаемому. С Англиею, разорвав трактат коммерческий столь выгодный и столь натуральный, зделались мы как будто в ссоре. Союзник наш один Датский двор, которого задавят, как кошку. Я обо всем предсказывал и предупреждал от безпредельного усердия к Вам. Неугодно было принять. Но зделалось, по несчастию, по-моему, и вперед будет. Какая тут моя личная польза или виды? Боже, дай, чтобы кончилось здесь. Я возьму покой. Пусть останется все во всю волю — интриговать, как хотят. Союзник наш, где сам ни присутствует, везде идет худо. Пошел навстречу туркам. Притом те четырьмя пушками принудили его делать траверзы в лагере. И, наконец, испугавшись, ушел. Извощикам показалось, что неприятель гонится. Обрезали постромки и разбежались. Два полка пехотные, тоже подумав, что неприятель гонится, зачали стрелять по своим и перебили много. Чуть было и самого в куче не застрелили⁸. Ушел от неприятеля три марша, и поверьте, что турков немного. Отдал им на раззорение Трансильванию и Мегадию. Словом сказать, жгут и режут. Королева французская⁹ сказала, когда Ласси вздумал оборонительным кордоном удерживать границы: «que Lassy etranglerait avec son cordon et le Banat et la Transilvanie»,[359] что и правда.

Изтощил все способы я здесь стеснять и принуждать неприятеля к сдаче. Должен решиться иттить силою, что Бог даст. В том Его воля. Но я не пощажу своей жизни. Главное мое препятствие — капитан-паша со флотом, который прилип ко мне, как шпанская муха, и все норовит в тыл мой высадить, а паче, ежели и сухим путем будет помощь.

Простите, матушка Всемилостивейшая Государыня, я по смерть

вернейший и благодарнейший

подданный

Князь Потемкин Таврический

P.S. Копии с сообщений и писем Г[рафа] Петра Алекс[андровича] и Принца Линя представляю при сем¹⁰.