903. Екатерина II — Г.А. Потемкину

903. Екатерина II — Г.А. Потемкину

Друг мой Князь Григорий Александрович. Письмы твои от 17 ноября вчерашний день я получила и из оных вижу, что у вас снег и стужа, как и здесь. Что Вы людей стараетесь одевать и обувать по зимнему, что весьма похваляю. О взятьи Березани усмотрела с удовольствием. Молю Бога, чтоб и Очаков скорее здался. Кажется теперь, когда флот турецкий уехал, уже им ждать нечего.

Пленному, в Березани взятому двубунчужному Осман-паше жалую свободу и всем тем, кому ты обещал. Прикажи его с честью отпустить. Из Царяграда друзья капитан-паши домогаются из плена нашего освободить какого-то турецкого корабельного капитана, как увидишь из рескрипта, о том к тебе писанного. За него бы требовать Ломбарда, который с ума сходит и зарезался было. Желаю весьма получить добрые вести о Текеллии.

Ненависть противу нас в Польше возстала великая. И горячая любовь, напротив, — к Его Королевскому Прусскому Величеству. Сия, чаю, продлится, дондеже соизволит вводить свои непобедимые войски в Польшу и добрую часть оной займет. Я же не то, чтоб сему препятствовать, и подумать не смею, чтоб Его Королевскому Прусскому Величеству мыслями, словами или делом можно было в чем поперечить. Его Всевысочайшей воле вся вселенная покориться должна.

Ты мне повторяешь совет, чтоб я скорее помирилась с Шведским Королем, употребя Его Королевское Прусское Величество, чтоб он убедил того к миру. Но естьли бы Его Королевскому Прусскому Величеству сие угодно было, то бы соизволил Шведского не допустить до войны. Ты можешь быть уверен, что сколько я ни стараюсь сблизиться к сему всемогущему диктатору, но лишь бы я молвила что б то ни было; то за верно уничтожится мое хотение, а предпишутся мне самые легонькие кондиции, как, например: отдача Финляндии, а, может быть, и Лифляндии — Швеции; Белоруссии — Польше, а по Самаре-реке — туркам. Я естьли сие не прийму, то войну иметь могу. Штиль их, сверх того, столь груб, да и глуп, что и сему еще примеру не бывало, и турецкий — самый мягкий в рассуждении их.

Я Всемогущим Богом клянусь, что все возможное делаю, чтоб сносить все то, что эти дворы, наипаче же всемогущий прусский, делают. Но он так надулся, что естьли лоб не расшибет, то не вижу возможности без посрамления на все его хотения согласиться; он же доныне сам не ведает, чего хочет, либо не хочет.

Теперь Аглинский Король умирает, и естьли он околеет, то авось-либо удастся с его сыном (который Фокса и патриотической аглинской партии доныне слушался, а не ганноверцев) установить лад¹. Я ведаю, что лиге немецкой очень не нравились поступки прусские в Дании.

Позволь сказать, что я начинаю думать, что нам всего лутче не иметь никаких союзов, нежели переметаться то туды, то сюды, как камыш во время бури. Сверх того, военное время не есть период для сведения связи. Я ко мщению несклонна, но что чести моей и Империи и интересам ее существенным противно, то ей и вредно: провинции за провинциею не отдам; законы себе предписать — кто даст — они дойдут до посрамления, ибо никому подобное никогда еще не удавалось; они позабыли себя и с кем дело имеют. В том и надежду дураки кладут, что мы уступчивы будем!

Возьми Очаков и зделай мир с турками. Тогда увидишь, как осядутся, как снег на степи после оттепели, да поползут, как вода по отлогим местам. Прощай, Бог с тобою. Будь здоров и благополучен. О Максимовиче жалею очень.

Но[ября] 27,1788