Роль Михаила Горбачева

Советский Союз потерпел крушение в те годы и месяцы, когда на капитанском мостике нашего громадного корабля стоял Михаил Горбачев, направляя его по курсу «перестройки» и «нового мышления». Да, море было неспокойно, угрозы возникали то справа, то слева, то прямо по ходу движения. Не лучшим образом действовала команда корабля, не слишком уверенно держался и сам капитан. К тому же и сам корабль оказался не слишком прочным, он не был приспособлен ни к быстрым скоростям, ни к сильным нагрузкам. В результате капитан не справился с управлением, и наш корабль сел на мель, потеряв флаг и частично разрушившись. Это общий и во многих отношениях очень упрощенный образ событий 1985 – 1991 гг. Однако многие из политических наблюдателей Запада прибегают в своих оценках к еще большим упрощениям. Так, например, один из ведущих обозревателей газеты «Вашингтон пост», Роберт Кайзер, писал: «На протяжении менее 7 лет Михаил Горбачев трансформировал мир. Он все перевернул в собственной стране. Он поверг советскую империю в Восточной Европе одной лишь силой своей воли. Он окончил «холодную войну», которая доминировала в международной политике и поглощала богатства наций в течение половины столетия»[322]. Примерно то же самое говорил и писал бывший государственный секретарь США Дж. Бейкер: «Окончание «холодной войны» стало возможным благодаря одному человеку – Михаилу Горбачеву. Происходящие ныне перемены не начались бы, если бы не он»[323]. «“Холодная война” окончилась потому, что этого хотели Горбачев и его окружение»[324], – писал Л. Холмс. Короче всех эту же мысль выразил американский автор Дж. Хаф: «Все это сделал Горбачев»[325].

Пытаясь конкретизировать роль Горбачева в преобразовании не только своей страны, но и всего мира, одни западные авторы выдвигают на первый план новые инициативы советского лидера во внешней политике: он отказался от поддержки «марксистских режимов» в «третьем мире» и от классовой борьбы как главного смысла мировой политики и мировой истории. Горбачев отказался также от «доктрины Брежнева» по отношению к странам Восточной Европы, он подчеркнул значимость ООН и выдвинул на первый план во внешней политике общечеловеческие ценности, а не узко понятые национальные интересы. Другие авторы выдвигают на первый план внутреннюю политику Горбачева: он отказался от марксизма-ленинизма и вследствие этого остановил гонку вооружений, которая только мешала перестройке.

Российские авторы из числа стойких сторонников М. Горбачева писали не только о его решающей роли в сокрушении тоталитаризма, о его великом историческом подвиге, но и о том, что в конечном счете он все же потерпел поражение в своих начинаниях, разрушив страну и систему, которые он хотел реформировать. Как писал Анатолий Черняев, «всем эпохальным поворотам в истории человечества предшествовали мощные идейные течения, массовые движения, влиятельные организации, сильные политические партии. Схематично: христианство – падение Рима, реформация – национальные государства Европы, рабочее социалистическое движение, марксизм, ленинская партия. Октябрь 1917-го. Ничего похожего в распоряжении Горбачева не было. Он один сдвинул тоталитарную глыбу, которая называлась советским обществом. И сам на это решился, идя на огромный риск для себя лично, ставя под вопрос уготованное ему политическое и материальное состояние. Эта глыба, сорванная с заклепок, покатилась, сокрушая, казалось, незыблемые устои внутри и извне. Сначала, к счастью, непонятый, а потом проклинаемый многими, кого она стала раскидывать и подминать, расчищая дорогу к здравому смыслу, Горбачев эту глыбу не удержал в «нужном» темпе. Да это было и невозможно»[326]. Противники Горбачева, конечно же, более резки в своих оценках. На одном из «круглых столов» в «Горбачев-фонде» при обсуждении последствий Беловежских соглашений известный в прошлом дипломат Леонид Смоляков зачитал, обращаясь лично к Горбачеву, текст некоего обвинительного заключения. «Ваш приход к руководству, – говорил бывший посол по особым поручениям, – сопровождался трудно описуемой эйфорией. Да, мы слепо поверили вам. Но ваш тихий интеллект оказался такой разрушительной силой, что мы, не успев оглянуться, потеряли все, чем гордились. В разговорах о перестройке вы уничтожили важнейшие элементы нашей государственности и дискредитировали силовые структуры. Под трескотню о «новом мышлении» вы сдали без боя Варшавский Договор и внесли в духовный мир страны беспрецедентное «чужебесие», подорвав общие духовные ценности, которые цементировали государство. Забыв о том, что в нашем обществе партия и государство тождественны, вы под видом борьбы за перестройку партии перестраивали по своему разумению всю систему государства. Вы забыли, что, вынимая гнилые кирпичи из здания, надо подумать о подпорках, чтобы здание не рухнуло. Все, что мы имеем сегодня, – это результат провала вашей перестройки. Говорят, что один человек не может разрушить целое государство. Очень даже может, если этот человек Генсек»[327]. Даже такие ближайшие соратники М. Горбачева, как Николай Рыжков и Анатолий Лукьянов, которые прошли вместе с генсеком весь путь перестройки или до декабря 1990 г., или до 19 августа 1991 г., склонны были теперь обвинять во всех провалах одного Горбачева, который или сумел как-то всех обмануть, или даже тайно перешел на сторону противников Советского Союза и КПСС.

Сам Горбачев никогда не признавал того, что он стремился к развалу Советского Союза, или даже того, что его деятельность объективно помогла этой катастрофе. Всю ответственность за разрушение СССР он возлагал или на Ельцина и демократов, или на путчистов из ГКЧП, или даже на правительство, возглавляемое сначала Н. Рыжковым, а потом В. Павловым. «Путчисты и беловежцы, это по сути одни и те же люди, – говорил Горбачев на встрече с американскими читателями своих мемуаров в Бостоне. – Поэтому я не могу взять на свой счет развал Советского Союза. Такова история»[328]. Открывая в «Горбачев-фонде» дискуссию на тему «5 лет Беловежья: итоги и перспективы», Горбачев обозначил свою точку зрения очень ясно. «У меня складывается мнение, – сказал он, – что многие, задним числом используя наукообразный язык, придают неотвратимый характер тому, что было случайным. Но ведь все предпосылки для реформирования Союза в 1991 г. были уже созданы. В чем же все-таки причина распада? Моя точка зрения в следующем. Первопричина всего происходящего – в политике Ельцина и его команды, пришедших к власти в Российской Федерации летом 1990 г. и взявших линию на подрыв Союза ССР, объявивших войну законов, положивших начало парадам суверенитетов»[329]. Выступая в 1999 г. в одном из американских университетов, Горбачев в ответ на вопрос: что бы он сделал, если бы заранее знал о замыслах организаторов ГКЧП и о поведении Ельцина, – ответил: «Я бы не ушел в начале августа 1991 г. в отпуск». Это вызвало смех даже в американской аудитории.

На мой взгляд, деятельность Горбачева в годы его правления прошла через ряд этапов, различных как по мотивам, так и по результатам. При этом разрушение СССР или КПСС никогда не было ни явной, ни скрытой целью его работы. На самом первом этапе Горбачев стремился по крайней мере ослабить напряжение «холодной войны» и ускорить развитие советской экономики. Затем он принял решение – способствовать развитию демократии в СССР и в КПСС и всего того, что входило тогда в понятие «социализм с человеческим лицом». Развитие гласности и пересмотр многих прежних догматических и ложных оценок истории СССР – также заслуга Горбачева. Однако Горбачев действовал неосторожно. Он переоценил свои силы и недооценил силы вероятного противодействия. Он мало размышлял о возникших трудностях и путях их преодоления, он не опирался на народную поддержку и пытался действовать в столь большом спектре проблем или, напротив, игнорируя столь большое число проблем, факторов и обстоятельств, что катастрофа становилась неизбежной. Горбачев просто не обладал необходимыми навыками управления столь сложной машиной, какой являлись Советское государство и КПСС. В последние два года перед крушением СССР главными мотивами Горбачева стали уже не реформы, а проблемы удержания власти, и не столько власти КПСС, сколько своей личной власти. Его главной заслугой в этот период является тот простой факт, что он удержался от массированного применения силы. Ошибки Горбачева многочисленны, и его роль в распаде Советского Союза очень велика, хотя и не столь велика, как об этом говорят и пишут его недоброжелатели. Я могу указать ниже лишь некоторые из таких ошибок и просчетов, которые мне представляются наиболее серьезными.

Ошибочно расставленные приоритеты. Уже в 1985 – 1986 гг., начав свою деятельность в качестве лидера партии и государства, Михаил Горбачев не сумел правильно расставить приоритеты. Главной политической и экономической проблемой в стране была тогда проблема низкого материального уровня большинства рядовых граждан страны. Решения именно этой проблемы ждали от нового лидера рабочие, крестьяне и служащие. Это было то основное звено, взявшись за которое можно было вытянуть и всю цепь других проблем. Да, нужно было расширять демократию, работать над ослаблением тягот «холодной войны». Но в центре внимания руководства страны и партии должны были стоять вопросы зарплаты и пенсий, уровня жизни, улучшения продовольственного снабжения провинции и т.п. Только такая политика могла обеспечить новому руководству страны прочную поддержку населения и создать, таким образом, предпосылки для проведения других реформ. Даже в 1989 г., когда стали проводиться открытые и массовые опросы населения, свыше 60% всех опрошенных на первое место среди проблем, требующих решения, называли необходимость улучшить материальные условия жизни населения и только 15% опрошенных на первое место ставили требование о расширении политических прав. На вопрос о главных целях социализма 40% опрошенных говорили о материальном благосостоянии, 30% – о возрождении деревни и сельского хозяйства, 25% – о справедливости без привилегий и 18% – о демократии. Однако именно в деле материального благосостояния перестройка не дала ничего.

С самого начала Горбачев выдвинул на первый план в экономике проблему развития машиностроения, а во внутренней политике борьбу против алкоголизма и за «здоровый образ жизни», а также против «нетрудовых доходов». Но проблема развития машиностроения являлась приоритетом еще в годы первой пятилетки, а борьба за «здоровый образ жизни» с помощью административных мер не могла вызвать ничего, кроме массового недовольства.

Стремясь исправить ситуацию, Горбачев в 1987 – 1988 гг. выдвинул на первый план лозунги демократизации и гласности, а также программу политических реформ. Это вызвало поддержку большей части интеллигенции, но не рядовых граждан, материальное положение которых продолжало ухудшаться. В условиях демократизации и того ослабления власти, которое проистекало из-за непродуманных и поспешных политических реформ, недовольство населения страны не только вышло на поверхность, но и оказалось направленным против самого Горбачева и руководства КПСС. Именно Горбачев стал с конца 1989 г. главной мишенью демократической критики, что стало для него большим личным потрясением...

Не вся консервативная критика в адрес Горбачева была ошибочной. Но в дискуссиях 1989 – 1990 гг. и некоторые из интеллектуалов предлагали Горбачеву изменить приоритеты. Ему давали советы более энергично решать вопросы, связанные с материальными нуждами населения. При этом делались ссылки не только на опыт Яноша Кадара в Венгрии 60 – 70-х гг., но и на более близкий и масштабный опыт Дэн Сяопина в Китае в 80-е гг. Каждый шаг вперед в экономических и политических реформах должен не ухудшать, а улучшать материальное положение трудящихся. Для этого нужно использовать и новые демократические, и прежние авторитарные рычаги власти, а также авторитет партии. Выгодные стране и населению экономические реформы должны опережать политические реформы. М. Горбачев во многих случаях соглашался с такими советами и принимал необходимые решения. Была прекращена антиалкогольная кампания и начало, хотя и медленно, увеличиваться производство пива, вина и более крепких напитков. Были приняты решения о расширении индивидуальной трудовой деятельности, кооперативной деятельности, частной торговли. В городах и рабочих поселках появились первые кооперативные кафе, закусочные и рестораны. Была разрешена свободная покупка и продажа частных домов в пригородных зонах. Началась приватизация городских квартир. Были отменены многие неразумные ограничения в использовании садово-огородных и приусадебных хозяйств. Расширялось дачное строительство. Все это были шаги в правильном направлении. Однако параллельно шли, быстро нарастая, и другие, скорее разрушительные, чем созидательные процессы. Речь шла о безоглядном внедрении в советскую экономику рыночных реформ и о разрушении всех прежних институтов власти, построенных в первую очередь на авторитете КПСС.

Значительная часть интеллектуалов-демократов из окружения Горбачева убеждала его ускорить проведение как экономических, так и особенно политических реформ. Эти люди утверждали, что ни в городе с его централизованной «командно-административной» экономикой, ни в деревне с ее колхозами и совхозами никаких элементов рыночной экономики создать невозможно, особенно при сохранении действующих в стране политических структур. Этого не позволит сделать консервативный партийный аппарат. Поэтому нужно в первую очередь ослабить всевластие партийного аппарата и создать противостоящие ему и обладающие реальными полномочиями новые институты общественной власти. Как утверждал один из «прорабов перестройки», Игорь Клямкин, «в России нужно проводить демократизацию и осуществлять через нее пробуждение общества. При этом демократизация должна стать той формой, через которую будут пробивать себе пути и тенденции к усилению личной властиреформатора. Власть реформатора должна быть вычленена из старых аппаратных структур». (Курсив мой. – Р.М.)[330]. «Вся власть Советам!» – с таким большим лозунгом стоял Андрей Сахаров перед входом в зал заседания Съезда народных депутатов СССР. Но теперь этот лозунг был направлен против «руководящей и направляющей роли КПСС».

Михаил Горбачев с большим вниманием и сочувствием относился к подобного рода советам и рекомендациям. Его также тяготила опека Политбюро, ЦК КПСС и других партийных структур. Его личная власть была велика, но она была ограничена влиянием и волей его партийных товарищей. Вся та политическая реформа, которую М. Горбачев начал осуществлять еще в 1988 г., по изменению избирательной системы и по созданию Съезда народных депутатов СССР и постоянно действующего Верховного Совета СССР, была построена, в сущности, на схеме Игоря Клямкина и его единомышленников. Такая же схема лежала и в основе тех конституционных реформ, результатом которых стал в СССР институт президентской власти в 1990 г. Направление этих реформ было правильным, однако скорость их проведения была многократно превышена. В реальных условиях 1988 – 1990 гг. осуществить схему Горбачева – Клямкина оказалось невозможно ни по политическим, ни по практическим соображениям. Без опоры на уже существующие в стране партийные структуры создать какой-то новый и более сильный институт власти, чем власть генсека, оказалось невозможным. Как «вождь-реформатор» М. Горбачев мог бы обеспечить себе независимую всенародную поддержку лишь в том случае, если бы он мог опереться на очень большой и лично им завоеванный политический капитал. Однако в условиях 1988 – 1989 гг. такой капитал и такой политический авторитет можно было завоевать только реальными успехами в экономике, в повышении жизненного уровня населения, уровня безопасности граждан, а также успехами во всех других жизненно важных для народа сферах деятельности. Такого политического капитала у Горбачева в 1988 г., а тем более в 1989 – 1990 гг. уже не было. Поэтому то ослабление влияния и власти партийного аппарата в СССР, которое действительно происходило с появлением Съезда народных депутатов СССР, а через год и съезда народных депутатов РСФСР, сопровождалось ослаблением власти и влияния самого Горбачева. Деятели из партийного руководства были решительно недовольны Горбачевым за его демократизм. Но и радикальные демократы из новых структур власти были решительно недовольны Горбачевым за его консерватизм. Он оказался без политической поддержки как слева, так и справа, но не сумел сформировать при этом и авторитетный политический центр. При этом сам по себе пост Президента СССР не мог обеспечить Горбачеву ни авторитетной, ни авторитарной власти. Горбачев не слишком хорошо понимал природу происходящих в недрах общества политических процессов, но все же чувствовал растущую оппозицию. Поэтому он не решился на проведение всенародных выборов на пост президента. Горбачев не был уверен в своей победе. Но что он мог сделать как президент без мандата всего народа? К тому же и среди народных депутатов СССР, а не только среди членов ЦК КПСС авторитет Горбачева продолжал уменьшаться. И как генсек, и как Президент СССР Горбачев оказался в 1991 г. в тупике, из которого он уже не мог найти рационального выхода.

Еще летом 1990 г. группа канадских политологов из центра русских и восточноевропейских исследований Университета в г. Торонто провела своеобразный «мозговой штурм» на тему о причинах политического поражения Горбачева. Канадские исследователи пришли к выводу, что главной причиной неудач советского лидера было ошибочное распределение приоритетов. «Горбачев отверг грубые сталинские методы, – говорилось в итоговом анализе ученых из далекого Торонто, – но в 1985 – 1987 гг. его экономическая политика отражала традиционный подход к планированию. Несмотря на нехватку потребительских товаров, он настоял, чтобы страна выбрала уже заезженную макроэкономическую стратегию – концентрацию всех возможных ресурсов на направлении технической модернизации и роста производительности труда. Ключевую роль были призваны играть такие отрасли тяжелой индустрии, как машиностроение, химическая и электронная промышленность, сооружение энергетических объектов. Сделанный позже «полушаг» к гласности не привел к диалогу с народом и только усилил неприязнь к бюрократам. После пяти лет пребывания Горбачева у власти результаты налицо. Горбачев оттолкнул от себя широкие слои населения, парализовал партию и правительство, чем вверг систему авангарда в общий кризис. С опозданием ресурсы, брошенные на модернизацию промышленности, были переориентированы на производство потребительских товаров. Но это изменение приоритетов произошло слишком поздно, чтобы избежать катастрофической нехватки основных потребительских товаров. Сегодня Горбачев уже не пользуется политической поддержкой, чтобы добиться согласия на свой курс, но он не имеет и тех механизмов, с помощью которых он мог бы навязать свою волю стране и народу. В советской системе власти партия традиционно представляла собой Совет директоров компании под названием «СССР». Партия была также фабричным мастером и профсоюзным активистом. Возложив на партийных функционеров ответственность за современный кризис, Горбачев деморализовал аппарат партии и спровоцировал неистовое возмущение в ее низах. Но без эффективного участия партии в разрешении экономических неурядиц и без рыночных структур, способных заменить партийные механизмы, советская экономика оказалась зажатой в капкан»[331]. Этот анализ и эти выводы представляются мне наиболее точными. Нельзя не отметить, что все это говорилось еще за полтора года до распада СССР.

Чрезмерная поспешность демократических реформ. Выдвинув в 1987 – 1988 гг. на первый план лозунги демократизации, Горбачев действовал слишком поспешно. Подобно Хрущеву, Горбачев был крайне нетерпелив и склонен к импровизациям. У него никогда не было никакой ясной даже для него самого программы политических реформ. Но переход от авторитарного или даже тоталитарного строя к демократизации, от абсолютной централизации к децентрализованной рыночной экономике – это не только огромного масштаба практическая и политическая проблема, но и проблема научно-теоретическая. Демократический режим – это сложнейшая система отношений, процедур и традиций, которая не может появиться в стране просто по желанию ее лидеров. Демократическая структура власти гораздо сложнее, чем структура авторитарная, и быть демократическим лидером гораздо труднее, чем диктатором или монархом. Демократические системы в западных странах развивались исторически на протяжении 200, а то и 300 лет – через борьбу и революции, а также благодаря накоплению опыта и развитию культуры. Призывая народ Китая к созданию в стране современного общества, Дэн Сяопин говорил о необходимости столетнего срока, который нужен для этого. Это реалистический подход. Нельзя в один-два года создать демократический режим.

Некоторые из российских ученых из примитивно патриотических и коммунистических кругов пытались вообще отрицать демократизм Горбачева. Известный своими парадоксальными концепциями Александр Зиновьев писал уже после крушения СССР: «Во всех своих книгах и с первых же дней появления Горбачева на политической арене я утверждал и настаиваю на этом до сих пор, что горбачевизм возник как попытка перехода от демократического брежневизма к диктаторскому режиму сталинского типа. Эта суть горбачевизма проявилась в стремлении навязать стране насильственным путем сверху такой образ жизни и такое направление эволюции, какое хотело высшее начальство. Горбачев стремился создать систему сверхвласти вне партийного аппарата и над ним. Отсюда возня с бесконечными реформами, практически разрушившими страну, ее экономику, государственность, идеологию. Отсюда требования чрезвычайных полномочий лично Горбачеву, установление «президентской» системы власти, фактически аналогичной диктаторской вождистской власти Сталина»[332]. Такое отождествление целей, порядков и системы власти при Горбачеве и при Сталине я считаю совершенно неправомерным. Но также совершенно неправомерными представляются мне и утверждения группы ученых из РУСО (Российские ученые социалистической ориентации) Ю.К. Плетникова, В.А. Сапрыкина, В.В. Трушкова и А.А. Шабанова, которые пытались рассматривать перестройку Горбачева как сознательно проводимый «ползучий антисоветский контрреволюционный переворот». По мнению этих ученых людей, «политическим центром, возглавившим контрреволюционный процесс, выступила переродившаяся верхушка КПСС во главе с М.С. Горбачевым, А.Н. Яковлевым, В.А. Медведевым и Э.А. Шеварднадзе, которым помогали партаппаратчики Черняев, Шахназаров, Биккенин, Загладин и другие». Социальной базой этой новой контрреволюции и «ударной силой в погроме социализма» стали дельцы «теневой экономики», коррумпированное чиновничество, аппараты МИДа и международных отделов ЦК КПСС, «связанных по службе с Западом», первая поросль «новых русских» – челноков и кооператоров, маргинальная часть населения крупных городов, а также деклассированные группы из всех слоев населения. Контрреволюция опиралась также на значительную часть рабочих и особенно на шахтеров, среди которых был велик процент уголовных элементов, на часть творческой элиты, на аппарат средств массовой информации, на националистов в союзных республиках и на часть инженерно-технической интеллигенции, недовольной низкими зарплатами[333]. Что же это был за «развитой социализм», или «демократический брежневизм», у которого появилось так много сильных противников, захотевших его сокрушить?!

На самом деле Михаил Горбачев не стремился к проведению «контрреволюционного переворота» и к созданию какой-то «сверхвласти». Его цели были неясны ему самому, они не шли дальше расплывчатых добрых пожеланий, и их не мог внятно сформулировать никто из упомянутых выше помощников Горбачева, с которыми я имел возможность не раз встречаться и разговаривать в 1989 – 1990 гг. Да, Горбачев ослаблял власть партийного аппарата. Когда я был избран членом ЦК КПСС и стал часть своего времени проводить на Старой площади, партийный аппарат уже не имел почти никакой власти и работал по инерции и вхолостую. Но и аппарат Президента СССР не обладал почти никакой властью, он просто не был еще сформирован. Не было реальной власти и у Верховного Совета. Создавался не режим «сверхвласти», а режим безвластия, и этот вакуум власти заполняли другие люди и учреждения, которые еще два-три года назад не имели никакого влияния в стране. В любом случае это были не люди Горбачева, и сам он смотрел на идущие в стране и в партии процессы с немалым недоумением, отмахиваясь от неприятных для него вопросов. Еще летом 1990 г. в журнале «Искусство кино» один из известных деятелей советской культуры, В. Вильчек, писал: «Понимал ли Горбачев, что, открывая путь к демократии, он открывает невольно и ящик Пандоры? Думал ли он, что прежняя противоестественная система в условиях бессильной свободы начнет стремительно разрушаться, превращаясь не в нормальное современное общество, но в собственную противоположность, порождая вокруг погромы, хаос, вседозволенность и агрессивность? Был ли другой, менее рискованный путь? Многие социологи утверждают, что другого пути не было, что страна должна пройти через смуту и хаос. Эти социологи полагают, что, начиная перестройку, Горбачев был еще в плену представлений, типичных для либеральных партийцев. Но теперь он понимает, что процессы вышли из-под контроля, они объективны и закономерны, а его историческая миссия состоит в том, чтобы тактическими маневрами максимально обезболить и обезопасить их. Так создается легенда, в контексте которой все, что ни делал бы Горбачев, – логично. Я думаю, – заявлял В. Вильчек, – что эта легенда ложна, что Горбачев допустил ряд крупных просчетов, что его не реалистически центристская или компромиссная, а половинчатая и аморфная программа реформ, а также нерешительность действий обернулись потерей темпа, утратой инициативы, опасным безвластием, вакханалией центробежных и деструктивных сил. Если Горбачев не овладеет инициативой, то приведет страну не к новому федерализму и демократии, а к распаду, к охлократии, к национал-социалистской диктатуре сегодняшних кумиров толпы»[334]. Горбачев, как мы знаем, не сумел овладеть инициативой, и распад Советского Союза стал уже к концу 1990 г. практически неизбежным.

Идеологическая слабостьГорбачева. В Советском Союзе идеология была одной из главных опор общества и государства, и всякая крупная реформа нуждалась поэтому в идеологическом обосновании. Это не было невыполнимой задачей для лидера КПСС, так как общие принципы социализма можно было бы совместить и с требованиями разумной рыночной экономики, и с новым отношением к частной собственности. Но Горбачев не был идеологом и очень плохо знал проблемы социалистической теории в любом их изложении. Когда-то Горбачев усвоил главные догмы того суррогата социалистической идеологии, который получил наименование марксизма-ленинизма, но дальше этого не продвинулся, да и не пытался продвинуться. В области теории и во всем том, что относится к экономическим наукам, к наукам политическим, к социологии, к наукам, изучающим различные аспекты государственного строительства, М. Горбачев был крайне поверхностным человеком. Да, Горбачев выдвинул лозунг и требование «нового мышления». Но никакого нового мышления он не создал. В его книге о перестройке и новом мышлении не было ни одной заслуживающей внимания новой мысли, а тем более новой концепции. Горбачев не раз заявлял, что Советский Союз развивался до 1985 г. где-то в стороне от основных направлений мировой цивилизации и что теперь возникает необходимость «реинтеграции СССР, оказавшегося в изоляции после 1917 г., с остальным миром в некое новое мировое сообщество». Автор книги призывал граждан СССР жить дальше «по законам мирового права и цивилизованного мира». Но все это были пустые, а часто и вздорные абстрактные концепции. Они были также ошибочны и даже опасны, как и стремления и требования советских лидеров 20-х гг., которые хотели навязать всему миру концепции диктатуры пролетариата и принципы Советской власти. Наивной, примитивной и пустой абстракцией был и призыв Горбачева ко всем странам мира строить свои отношения на нравственных принципах. Западные специалисты некоторое время подозревали в этих концепциях советского лидера какую-то непонятную для них «хитрость». Позднее они с удивлением писали о «бесхитростности» Горбачева. Но это была не похвала, а удивление его наивности. Даже самые оптимистически настроенные политологи Запада признавали, что по большому счету Горбачев не внес никаких изменений в традиционные постулаты советской доктрины, относящиеся к проблемам международной политики. Он привнес в эту политику новый тон, умеренность и благоразумие, а также выдвинул ряд новых тем для дискуссий. Но как пойдут дела дальше? На этот вопрос в 1987 – 1988 гг. среди западных специалистов никто не брался ответить. Пессимисты утверждали тогда, что все ограничится только косметикой и что «новое мышление» – это лишь новый прием пропаганды. На старый товар всегда можно найти спрос, если время от времени рекламировать его как «новый» и «усовершенствованный». Падение Берлинской стены, «бархатные революции» в Восточной Европе и особенно объединение Германии – все эти события были встречены в западных странах с воодушевлением, но и с недоумением. Как объяснить это неожиданное отступление СССР? Что за этим скрывается и как на все это реагировать? Чего ждать дальше? Даже и после этих неожиданных событий один из известных американских политологов, Пол Маранц, писал, что в политике Горбачева нет той определенности, какая была у Сталина, Хрущева или Брежнева. «С момента ухода с мировой арены этих советских руководителей прошло уже много лет, но в драме, начавшейся с приходом к власти Горбачева, все еще разыгрывается первое действие»[335]. Оказалось, однако, что первое действие в этой драме стало и последним действием: Советский Союз просто распался.

Л.И. Брежнев также не был идеологом, но у него был определенный идеологический штаб, возглавляемый Михаилом Сусловым. Ко всему прочему Брежнев не собирался и не предполагал проводить никаких реформ, которые требовали какого-то нового идеологического обоснования. Вполне можно было обойтись концепцией «развитого социализма» и «доктриной Брежнева», а также призывами к мирному сосуществованию и разрядке. Но Горбачев стал поворачивать партию и страну в каком-то новом направлении, не озаботившись ни созданием штаба, ни проведением разведки. При нем вообще не было никакого «главного идеолога». До середины 1987 г. руководство идеологическими подразделениями ЦК КПСС было поручено Егору Лигачеву. Во второй половине 1987 г. Лигачеву, как члену Политбюро, было поручено руководство сельским хозяйством, а решение идеологических проблем было разделено между Лигачевым и Александром Яковлевым. Но это были разные люди, с разными взглядами, и между ними постоянно возникали конфликты. В конце 1988 г. Горбачев почти полностью переключил А.Н. Яковлева на международные дела. Главным партийным идеологом стал Вадим Медведев, который в сентябре 1988 г. стал и членом Политбюро. Это был очень порядочный, знающий, но недостаточно волевой человек с характером академического ученого. По специальности он был экономистом. Но в это время в стране уже бушевали такие стихийные и бурные идеологические процессы, которые ни В. Медведев, ни Горбачев контролировать уже не могли. Если верить мемуарным свидетельствам людей, которые работали в годы перестройки с Горбачевым в одной команде, то можно сделать вывод, что главным идеологическим авторитетом для Горбачева была его жена – Раиса Максимовна, которая окончила в свое время философский факультет МГУ и была даже кандидатом философских наук. Ее кандидатская диссертация была посвящена некоторым социальным изменениям в ставропольской деревне.

Идеологическая беспомощность Горбачева вызывала недовольство в руководящих кругах КПСС на всех уровнях. Но она вызывала недоумение и даже опасения среди наиболее вдумчивых западных публицистов и историков. Один из этих людей, Роберт Шиэр, писал в своей книге: «Вызов, брошенный Горбачеву, беспрецедентен для лидера авторитарного государства. Ему придется иметь дело не столько с конкретными задачами, сколько с вопросами, на которые нет конкретных ответов. Нет сегодня таких ответов. Ученые-обществоведы пока не предложили ничего связного. Политическая экономия социализма переполнена устаревшими концепциями и не поспевает за диалектикой жизни. Но жизнь не похожа на кинофильм типа «Красные». Она, как правило, более сложна и глупа. Как может новый советский лидер заменить прежние стимулы новой трудовой этикой? Для писателей гласность может оказаться такой же приятной, как глоток водки. Но для тех простых людей, которые стоят в длинных очередях за настоящей водкой, его запреты могут оказаться слишком давящими. Негодование этих людей от горбачевских ограничений может быть даже большим, чем их гнев по поводу вскрытых разоблачений в адрес Сталина или по поводу коррупции в высших сферах. Наибольшее опасение вызывает то обстоятельство, что Горбачев будет отброшен назад, столкнувшись вместо оппозиции КГБ или военных с инерцией и протестом общества. Никто лучше самого Горбачева не осознает, насколько далеко зашли события. По его признанию, он должен руководить обществом, которое близко к неуправляемому. Но будут ли молчать люди, чьи привилегии и власть могут быть утрачены в ходе реформ Горбачева? Никто не сомневается в искренности Горбачева. Но он сам говорит, что атмосфера в обществе становится все более напряженной и что многие начинают задавать вопрос: “А был ли смысл вообще начинать все это?”»[336].

Слабость команды Горбачева. Не сумев решить идеологических проблем «перестройки» или дать ей сколько-нибудь убедительного идеологического обоснования, М. Горбачев не сумел и создать сильной команды лидеров, способных помочь ему в руководстве страной и партией. Об этом я уже писал выше и нет необходимости повторяться. Однако нет смысла обвинять в этом самого Горбачева. В руководстве партией и государством к середине 1980-х гг. активно происходил процесс, который социологи называют нередко «вырождением элит». Формирование партийных кадров в КПСС проходило много ступеней, и на каждой из этих ступеней действовали принципы отрицательного отбора. Уже в руководство обкомами партии проходили, как правило, не наиболее сильные, способные и самостоятельные люди, а жесткие, часто беспринципные, но слабые в интеллектуальном отношении политики. Исключения, конечно, были, но они были редки. Л. Брежнев об этом не задумывался, но для Ю. Андропова это было предметом тревоги. К 1985 г. в руководстве страной и партией просто не было в наличии таких лидеров, которые могли бы осуществить назревшие реформы по-настоящему эффективно. Болезни, которые взялся лечить в нашем общественном и государственном организме Горбачев, были слишком запущенны. Браться за их лечение нужно было еще в 50-е гг. Но и возвеличивать Горбачева как реформатора нет никаких оснований. Горбачев не поднялся и не мог подняться до уровня Дэн Сяопина. Надо, однако, принять во внимание, что Дэн Сяопин не только сам проявил качества великого и мудрого реформатора. Он смог опереться на те кадры, на ту элиту, которые сформировались в Китае еще в 40 – 50-е гг. в труднейших условиях революции и национально-освободительной борьбы. Мао Цзэдун удалил этих людей от власти в 60-е гг., сослав в дальние сельские районы, где и сам Дэн Сяопин не один год работал простым пастухом. Но эти люди сохранились физически и политически, и они смогли осуществить руководство страной после смерти Мао Цзэдуна. В Китае сохранилась та преемственность в революционных кадрах, которая была разрушена еще при Сталине. Террор Сталина был слишком опустошителен, и его деспотия оставила после себя не только моральный, но и политический вакуум. Этот отрицательный кадровый отбор, это вырождение элит были продолжены в эпоху застоя и геронтократии в 1970 – 1985 гг. Что мог сделать в этих условиях Горбачев?