2

2

Кто бы и зачем бы ни приехал в Канди, непременно отправится в его знаменитый ботанический сад. На громадной площади еще в прошлом веке заложено это богатейшее собрание тропических деревьев, трав, кустарников, цветов. Как в Батумском ботаническом саду, тут можно зайти в одну из аллей и только к вечеру выбраться за ворота через другую. Густые заросли бамбуков, длинные и прямые аллеи пальм пальмир, пальм капустных, каких-то еще, толстенных и высоченных; их обкиданные лишайниками седые стволы образуют нечто подобное римским колоннадам. Большой орхидейник, в котором тысячи сортов этих впитывающихся в гнилушки растений и цветущих так, будто они не цветы, а немыслимые выдумки сумасшедшего художника. На одной из полян стоит раскидистое дерево. Читаем: «Железное дерево». Посажено оно, оказывается, «последним русским царем» в 1891 году, когда Николай Второй (в ту пору он еще не имел порядкового номера, а был просто наследником русского престола) совершал путешествие по странам Южной и Юго-Восточной Азии и когда в Японии ему крепко стукнули самурайской саблей по незадачливой обывательской головенке.

Шутка истории: неподалеку от железного дерева, посаженного последним русским царем, растет деревце, которое посадил первый космонавт Земли Юрий Гагарин. Возле него, снимая друг друга на кинопленку, кривляются туристы из Западной Германии. Мясистыми оголенными руками они делают как крылышками, будто тоже летают. Малые в зрелом возрасте. Может быть, и в самом деле летали. На Ленинград, например, в зиму с 1941-го на 1942-й. Или на Лондон, Манчестер. Или на Варшаву.

То там, то здесь в зарослях деревьев, в густых обширных кронах идут птичьи собрания. Сколько пернатых участвуют в каждом таком сборище — не подсчитаешь. И какие это птицы — не поймешь. Верный Брем, первый мой учитель природы, — даже и он, описавший сотни птичьих пород, здесь наверняка спасует. Птицы на своих собраниях так орут, будто враз работают сотни сверлильных станков, собранных в одно место. Или скорее не станков, а тысячи ручных дрелей по металлу.

Среди этой расщедрившейся природы понимаешь вдруг, откуда взялись те, скажем, «бабьи сплетни», которые произрастают на окнах наших любительниц комнатных цветов, или безымянные веселые лопухи в горшках и десятки иных комнатных растений. «Лопухи» густо лезут из каждого болотца. «Бабьи сплетни» обвивают стволы деревьев, и все остальные «паши цветочки» на каждом шагу прут наружу из здешней плодородной земли.

В обеденный час, то есть к вечеру, к нам пришли Гунадаса Амарасекара с женой. Молодой человек, которому едва за тридцать, уже хорошо известен цейлонским читателям. Он написал роман «Падшая», вокруг которого поднялся сильный шум. Одни утверждают, что книга эта безнравственна, другие, наоборот, что она направлена против безнравственности. Судить самому трудно. Написан роман на сингальском языке и на русский не переводился. Но трезвые люди, которым верить можно и даже нужно, говорят, что прежде всего это произведение талантливо и что такие, как Гунадаса Амарасекара, — будущее цейлонской литературы.

Жизнь этого человека нелегка. Он пишет, а писание требует уйму времени. Труд же литератора на Цейлоне оплачивается скудно, так скудно, что, дабы не умереть с голоду, молодой писатель вынужден не оставлять и свою первозданную профессию — зубного протезиста, которая тоже требует времени. Но писать он уже все равно никогда не бросит: литература для него все, и он готов говорить о ней бесконечно. Он любит Канди, его окрестности, он рассказывает о городе и готов показать нам каждую его достопримечательность.

Вместе с Амарасекарой, с его женой подымаемся на нашем «Москвиче» в окрестные горы.

Черная тропическая ночь, по-горному прохладная и и самом деле располагающая к тому, чтобы посидеть у камина; всюду мелькающие светлячки, подобная светлячкам звездная россыпь в зените, и всюду веселые городские огни. Так выглядят приморские города на Кавказе и в Крыму, если смотреть на них с гор ночью. И удивительно, что Амарасекара так и говорит:

— Мне кажется, что это похоже на Ялту.

— Вы разве бывали в Советском Союзе?

— Нет, не бывал. Только хотел бы побывать. Но я читал рассказ вашего Чехова «Дама с собачкой».

Вот, оказывается, как можно живописать словом — с такой точностью и выразительностью, что люди, видя только буквы и слова, сложенные из этих букв, зримо ощущают неведомые нм, бесконечно далекие города.

Мы говорим, естественно, о реализме, о бесплодности и бесперспективности формалистических ухищрений в литературе и в искусстве, и постепенно выясняется, что хотя и живем мы друг от друга на расстоянии восьми тысяч километров, разделенные величайшими в мире горами — Гималаями, бескрайними просторами Средней Азии, Индии, пучинами многих морей и океанов, а во взглядах наших очень и очень много общего.

Затем Амарасекара рассказывает о тех сказочных праздниках, которые устраиваются в Канди, — о перахерах — ночных шествиях слонов с факелами, огнями, громом барабанов. Праздничные слоны — их бывает несколько десятков — ярко и богато разукрашены. На спинах пестрые ковры, на головах расшитые накидки с прорезями для глаз, на бивнях наконечники из чеканного серебра; над всем этим торчат стержни с султанами из конского волоса.

Поводыри и те, кто едет на слонах, тоже, конечно, в необычных, экзотических одеждах. Пылают факелы, трещат хлопушки, сыплются бенгальские огни. Слоны шествуют но улицам не спеша, величественно, торжественно.

— Три года назад, — сказал Амарасекара, — произошла большая неприятность. Один из слонов наступил на уроненный поводырем факел. Взревев, слон кинулся бежать. А толпа была густая. Представьте себе, что такое полсотни слонов и тысяч до ста народу на улицах. Все пришло в смятение: и эти тысячи и остальные слоны. Более девятисот человек было ранено, были и задавленные насмерть. Но этот случай, конечно, редкий. А вообще-то перахера — красочный, впечатляющий праздник. На него даже наше правительство приезжает полюбоваться из Коломбо.

На грохот культовых барабанов мы спустились с гор, мимо рва с водой, которая кишела черепахами, и вошли в буддийский храм. Там только что началась очередная религиозная церемония. Служители били в эти рокочущие барабаны, густо и пряно пахло чем-то очень похожим на жасмин, приносимым в дар храму, люди стояли на коленях, упершись лбами в пол. Они молились, они поклонялись. Кому? Будде? Но Будда, как утверждают сами буддисты, не был богом. Он был человеком. И учение его выросло, они же сами говорят, в немалой мере из чувства протеста против культовых крайностей брахманистской религии. Будда, по словам его последователей, не признавал так называемого «высшего существа», творца всего живого, вседержителя. Почему же из него, из противника царей небесных, из самого сделали бога?

Канди — вполне пригодное место для того, чтобы поразмышлять о буддизме, о судьбах одной из мировых религий, имеющей сегодня более 200 миллионов паствы. Когда-то в Индии, в Сарнатхе близ Бенареса, в местах, связанных с зарождением буддизма, я выслушал неторопливый рассказ двух ученых-буддистов о жизни самого Будды, об истории его учения, о философии буддизма. В Сарнатхе, или в «Оленьем парке», две тысячи пятьсот лет назад Будда произнес перед пятью учениками и двумя оленями свою первую проповедь — плод долгих, многолетних исканий и мыслей. В тот день, как сказано в книгах, он «привел в движение колесо дхармы», или «закона жизни». Миру явилось новое религиозное учение, предвосхитившее религию христиан уж как минимум на добрых четыре века.

Мне назвали и дату рождения Будды, или, точнее, последнего его перерождения, так как он якобы уже множество раз бывал на земле в самых внезапных образах, назвали род Готама из племени Шакьев, родясь в котором Будда принял на этот раз образ царевича Сиддхартха.

Шло бесконечное число удивительнейших историй, сходных в общих чертах с теми, какие приписываются христианами Иисусу Христу. Если в рождении Христа невинен был голубь, то мать Будды, Майя, увидела во сне, как ей в бок вошел белый слон, вследствие чего и родился Будда. Различные чудеса совершали и Будда и впоследствии Иисус Христос. Оба конечно же проповедовали непротивление злу насилием. Умер Будда, правда, по-иному. Его не распинали, не убивали. Восьмидесяти-летним старцем Будда лег под деревом бодхи, или бо, ставшим с тех пор священным деревом, принял позу льва и сказал перед тем, как навсегда смежить веки: «Теперь, монахи, мне нечего больше сказать вам, кроме того, что все созданное обречено на разрушение! Стремитесь всеми силами к спасению». Стояло полнолуние месяца вайшакха (мая), отчего и 2500-летие буддизма было, естественно, отпраздновано в буддийском мире именно в мае 1956 года.

Как раз те ученые-буддисты Сарнатха рассказывали о том, что Будда был материалистом, отвергал существование высшего создателя — бога; что буддийская религия самая гуманная из всех религий, у нее не было и нет богов злобных, кровавых, требующих жертв; что буддизм много сделал для просвещения народов Азии, для развития наук и искусств; что буддисты будут вечно прославлять индийского правителя Ашоку из величайшей династии Маурьев, который приказал жизнь и учение Будды увековечить врубленными строками на каменных колоннах, на стенах храмов, на скалах. К сожалению, от них осталось немного.

Я пересказал Гупадасе Амарасекаре все, что мне было известно о Будде и буддизме. Он ответил:

— Да, сарнатхские ученые правы. Они одного только нам не сказали: что в самой-то Индии буддизм полнокровной жизнью жил сравнительно недолго. Он уступил позже индуизму. Полторы тысячи лет яркое священное пламя буддизма горело главным образом у нас, на Цейлоне. «Типитака», или, на языке пали, «три корзины» священных записей раннего буддизма, — это наша древняя религиозная литература. Сделаны ее записи еще в начале эры. Затем тягчайший ущерб буддизму на Цейлоне был нанесен захватчиками, колонизаторами. Они разоряли храмы, уничтожали библиотеки, составленные из связок пальмовых листьев, на которых в древности записывались религиозные тексты, разворовывали памятники с буддийскими надписями. Если что и не предавали огню и разрушению, то непременно тащили в музеи своих столиц. Город Канди сыграл выдающуюся роль в деле сохранения, поддержания буддизма на острове. После тех разгромов, какие учинили у нас португальцы и голландцы, когда буддизм уже почти утрачивал дыхание, один из кандийских королей отправил своих посланцев в Спам за толкователями и хранителями буддийской веры. Зуб Будды, который тщательно бережется в этом храме Далада Малигава, тоже был когда-то перенесен из другой части Цейлона. Иначе и его постигла бы участь многих драгоценных святынь.

Позже, возвратись в Москву, в интересной книге своего однофамильца А. Н. Кочетова «Буддизм» я нашел сведения о том, как по различным разрозненным текстам, собранным в монастырях Цейлона, Бирмы, Сиама, Непала, совсем еще недавно, менее сотни лет назад, уточняли и вырабатывали канонический текст «Типитаки» — главнейшего сочинения буддийской религии. Для этого в Мандалае в 1871 году был созван V буддийский собор. Не семьдесят два мудрейших, как было в свое время с Библией, а 2400 ученых монахов занялись тщательной сверкой и очисткой собранных отовсюду текстов. Канонический текст врубили затем в 729 мраморных плит. Для каждой плиты в Мандалае соорудили храмик, из этих храмиков образовался обширный комплекс Кутодо — хранилище буддийского канона.

До помянутой книги заглянул я еще и в справочную литературу — в Большую Советскую Энциклопедию и первого и второго изданий. Как, мол, тут все-таки быть, как относиться к Будде с точки зрения строго научного толкования — был ли он на самом деле или это такой же миф, как миф об Иисусе Христе?

Том 7-й первого издания, вышедший в 1927 году, так ответил мне на этот вопрос:

«Будда (буквально «просвещенный»), Сидхардха Го-тама, Шакья-Мупи, религиозный реформатор Индии, которому приписывают основание буддизма (см.). Шил приблизительно в 560–480 до хр. э.; происходил из царского рода. Скудные биографические данные о Б. искажены и заслонены множеством легенд позднейшего происхождения».

Ну что ж, это близко к тому, что слышал я и в Сарнатхе возле огромной Дхемек-ступы, которая веков тринадцать назад накрыла собой еще более древнюю ступу, возведенную царем Ашокой на месте первой проповеди Будды в «Оленьем парке», и к тому, что рассказывал в Канди Гунадаса Амарасекара.

В томе 6-м второго издания, подписанном к печати в 1951 году, сказано в какой-то мере и то и вместе с тем уже совсем иное:

«Будда — в буддийской религии мифическое существо, достигшее состояния нирваны (см.). В буддийском пантеоне насчитывается свыше тысячи будд. В болео узком значении Б. — титул Гаутамы, мифического основателя буддийского религиозного учения. В легендах о нем говорится, что Сиддхартха Гаутама, он же Шакья (Сакья) — Мупи (отшельник из рода Шакьев), был сыном владетельного индийского князя Шуддходана в сев. — вост. Индии, жил в 6–5 вв. до н. э., в возрасте 29 лет покинул дворец и стал проповедником нового учения, нрпзывавшего к уходу от активной: общественной жизни, аскетизму, непротивлению злу и покорности судьбе (см. Буддизм)».

Итак, здесь Будда — уже мифический основатель. Биографические его данные не просто скудны, искажены и заслонены, а и вовсе сплошная выдумка, миф.

Чей же тогда зуб веками хранится в драгоценных ларцах кандийского храма Далада Малигава? Что показывали несколько лет назад королеве Елизавете?

В конце-то концов какая разница чей!

Смотришь на всю сложную церемонны храмовой службы, на тех, кто управляет ею, организует ее, на священнослужителей, и думаешь: а культы-то всякие, дурманящие сознание человека, не сами боги и не сами владыки насаждают, а те, кто от этого имеет выгоду, — служители культов, сделавшие из этого служения бизнес. В цейлонской газете мы прочли на днях о том, как в одном из индуистских храмов Южной Индии верующие долгое время поклонялись кобре, в определенный час появлявшейся на статуе Шивы. Служители храма всячески способствовали поклонению новому божеству, поскольку вера в старое уже маленько поистратилась. Для полного торжества нового идола храм посетило очень высокое в штате лицо. Кобра пожаловала его появлением в неурочный час.

Сила служителей такова, что во имя своего бизнеса они сделают культ даже из самого атеизма. Придумают бога безбожия и опять-таки заставят неверующих бить лбами в пол перед портретами великих безбожников. Культы, по-моему, исчезнут только тогда, когда служителям предоставят полную волю раздувать свои кадила, но раздувать, увы, безвозмездно, без всякой для себя выгоды.

Церемония в храме Далада Малигава, или в Храме Зуба, закончилась тем, что молящиеся и мы вместо с ними прошли через тесное, задымленное, душное помещение главного святилища, где в ларцах из серебра и золота, вставленных один в другой, хранится зуб Будды, как в католических храмах старой Европы хранятся куски дерева от креста, на котором распяли Иисуса, и кое-где даже части его тела, как в моем родном Новгороде в древних церквах и соборах хранились мощи наших новгородских святых.

Я уже сказал, что зуб Будды нам не увидеть, его показывают только в определенные дни в году. Но журналист Сирисепа, заместитель редактора газеты «Ланкадипа», не раз, по его словам, видывал этот зуб, и, по рассказам Сирисены, зуб Будды довольно-таки крупен, покрупнее, чем у каждого из нас, и от времени желт.

После храма мы решили подкрепиться. На стандартную гостиничную еду нас не тянуло. В этих англизированных, в общем-то хороших отелях, к сожалению, и пища англизированная — английские порядки за полтора века крепко въелись в местную почву. Как всегда, утром поридж — овсяная каша без всего, даже без соли, эгз энд бэкон — яйца с беконом, джем и поджаренный белый хлеб — тосты. Во время ленча (или во время нашего обеда) какой-нибудь протертый супчик из овощей, жареная рыба и кусок мяса; то же в обед (или, по-нашему, на ужин). Однообразно, уныло, безрадостно. Где же, спрашивается, свои, цейлонские блюда? Они, понятно, есть. Но не в этих отелях. Они в закусочных, в небольших ресторанчиках, в различных забегаловках, куда англичане не хаживали и где цейлонцы сохранили свою отличную национальную кухню. Мы уже едали в Коломбо рис с острейшими подливками — карри — из мяса, креветок, рыбы, овощей. А тут Гунадаса Амарасекара сказал, что покажет нам, где готовят отличные хоперсы, тем более что это совсем недалеко.

Хоперсы оказались такого вкуса, что оторваться от них было совершенно невозможно. Это лепешки из топкой рисовой муки, изготовляемые примерно так, как у нас пекут блины. А затем к ним подается все то же карри. Накладывай карри на блин, заворачивай и ешь. Потом это все тебе даже спиться будет. Умеет народ вкусно готовить, даже когда для этого и не очень многое надобно.

С помощью Гунадасы Амарасекары мы за короткое время побывали в различных интересных местах Канди, видели местные кустарные изделия из чеканного серебра и меди — блюда, пепельницы, ножи, разные красивые безделицы, которыми славится этот горный район.

Затем заехали в университет в Перадении, расположенный поблизости от Канди, в цветущем уголке науки, где избирательным методом преподает историю делающий свое дело мистер Ллуэллин. Время было каникулярное, и мы увидели только пустые аудитории.

В тот день, когда мы собрались в обратный путь, дождило и было прохладно. Казалось, что так на всем острове. Но едва мы спустились с гор, миновав чайные плантации, о которых разговор будет в другой главе, едва вокруг нас отшумели горные водопады, едва кончились леса с неведомыми деревьями и вновь появились кокосовые пальмы, как холодок отступил назад. Дождь, правда, и там лил. Но был он теплый, непростудный. Земля дымилась от испарений, и с близкого океана несло влажным оранжерейным теплом.