Конец Сараенка

Конец Сараенка

Такой квадратной спины не было, пожалуй, больше ни у кого в Старой Отраде. Луценко невольно приостановился в воротах. Нет, неспроста явился сюда старый Пантелеев. Интересно, давно он приступки считает? На самом солнцепеке стоит, с непокрытой головой, ну прямо богомолец перед монастырской оградой. Небось, сыновьи грехи надеется замолить, кулацкая душа...

Инспектор поправил фуражку, согнал под ремнем складки с гимнастерки и, хотя ноги гудели от усталости, печатным шагом прошел через двор, поднялся, не оглядываясь, по деревянной лестнице в свою резиденцию.

Он был уверен, что лестница сейчас же заскрипит под грузными шагами. И потому мгновенно вытащил из стола папку с бумагами, подпер голову ладонями и углубился в изучение очередной жалобы на завмага Шевченко. Но прошло пять, десять, двадцать минут, а знойную тишину нарушало лишь назойливое жужжание шмеля где-то за дверью.

Обостренное любопытство заставило молодого инспектора осторожно выглянуть в окно. Старый Пантелеев угрюмо и неподвижно стоял на прежнем месте, вперившись взглядом в нижние ступеньки. Крупные, как слезы, капли пота градом катились с крутого лба на дубленые складки щек. Коренастый, в кремовой, вышитой на груди косоворотке, подпоясанный цветным шнурком, он казался каменной глыбой.

Но было все-таки в фигуре Пантелеева, в его позе просителя что-то жалкое, приниженное. Словом, если хотел старик разжалобить инспектора, то наполовину добился своего. Василий Самсонович неожиданно почувствовал, как защемило вдруг в груди. Это было совсем ни к чему.

Стараясь подавить непрошеное чувство, он усмехнулся и, словно убеждая самого себя, произнес вслух:

— На жалость напирает, куркуль. На выдержку задумал взять! Ну-ну, давай, кто кого...

Василий Самсонович не понимал психологии Пантелеева, и это злило, как все непонятное. Хозяйство у старика было самым крепким во всей Отраде. И при таком богатстве сын — грабитель! Неужто старик жалел Сараенку деньги? А может, наоборот: сам пользовался награбленным?

Чертыхнувшись, инспектор снова сел за стол, повернул мысли в другом направлении. Настроение у него было неважное. И он знал причину. Неделю назад Ивана Ивановича Топилина перевели с повышением в другую область. А новый начальник 6-го отделения Мирон Петрович Василенко воспринял арест Сараенка до обидного равнодушно. Даже не спросил ничего. Выслушал, молча поглядел протоколы, молча же отпустил. Впрочем, откуда ему знать, что означает этот факт для инспектора 4-го участка? Воюет Луценко с преступностью, стало быть, служит человек добросовестно. И ладно. А переживания что? Переживания — дело сугубо личное...

Да, Топилин был другого склада. И опять вспомнилось Луценко, как приехал три года назад в Сталинград с Харьковщины, из родного колхоза «13 лет РККА», как толкался недели три без работы, как устроился, наконец, на строительство Сталгрэса на гравиемойку. Мастер приметил старательность паренька, помог перейти учеником арматурщика. Это сулило уважаемую профессию.

Как-то после рабочего собрания председатель профсоюза Фомин оставил дюжину парней и стал агитировать их вступить в осодмил. Согласились не все. Луценко поднял руку без колебаний. Вечером добровольцы явились в 13-й деревянный дом Сталгрэса, заполнили анкеты, получили удостоверения.

С упоением ходил Луценко после работы в отделение милиции. Изредка ему давали самостоятельные задания, а чаще патрулировал он с кем-нибудь из милиционеров. За лето сделался в отделении своим человеком. И уже не удивился, когда предложили ему перейти на работу в милицию.

Но начальник отдела кадров строительства вскипел.

— У меня что, по-твоему, дорогой товарищ, постоялый двор? — ехидно вопросил он, потрясая заявлением Луценко о расчете. — Что молчишь? Переночевал — и до свидания?! Нет, дорогой товарищ, у нас ударная стройка. От нашей электростанции вся судьба Сталинграда зависит, учти! Мы тебя чернорабочим взяли, а теперь что? Бригадно-ученическим методом обучаем тебя специальности — это раз! Общежитие дали — это два. Спецовку выдали, — он с видимым удовольствием загибал пальцы. Скоро разряд получишь, — прижав большой палец, он взмахнул кулаком. — Ценить надо, а ты норовишь, где поглубже... Летуном хочешь стать? Эдак мы, дорогой товарищ, пятилетку в четыре года не выполним...

— Я не поглубже, а в милицию, — упрямо набычился Луценко.

— А что мне милиция! — вспыхнул кадровик. — Я за ихние кадры, дорогой товарищ, не ответчик. Так что иди и работай...

В милицию Луценко заявился после смены, как потерянный. Вот тогда-то помощник начальника Сергей Яковлевич Назаров и представил его Топилину. Начальник 6-го отделения оглядел парня с головы до ног, покачал головой, сказал с усмешкой:

— Нахваливали мне тебя, вроде стоящий ты мужик, гроза преступников! А росточком, я смотрю, ты в гвардию не вышел. Голодовал в детстве, или в роду все такие? — он терпеливо выслушал сбивчивый, смущенный ответ Луценко, захохотал: — И голос у тебя чисто оперный, не милицейский. Арию Ленского слышал? Ну, ладно, не обижайся, это я шуткую. Ты мне вот что скажи, — и он вдруг выставил перед глазами обескураженного парня книгу со знакомым портретом, Тараса Григорьевича чтишь, стихи его читаешь?

От волнения во рту у Луценко все пересохло, и он лишь кивнул утвердительно.

— А ну прочти! — требовательно сказал Топилин, передавая книгу. — Послухаем, как ты Шевченко разумеешь.

Луценко наугад раскрыл книгу, и в памяти его вдруг всплыли любимые строчки «Заповита». Он захлопнул книгу, отставил, как когда-то в школе, ногу назад, распрямился и начал с чувством читать наизусть:

Як умру, то поховайте мене на могилі

Серед степу широкого на Вкраїні милій...

Топилин сурово, как строгий экзаменатор, смотрел на раскрасневшегося парня, а когда тот кончил, сказал быстро:

— Еще что помнишь? Читай! — и тут же повернулся к помощнику: — Чуешь, Назаров, это тебе не в переводе. Натуральные стихи, аж за душу скребут! Нечего не скажешь, толковый хлопец, добре трактует кобзаря. Значит, будет действовать по справедливости. Нам в милиции только такие и нужны. Одним словом, в приказ немедля. Младшим милиционером с месячным испытательным сроком — и чтоб каждый день перед нарядом читал личному составу стихи. А то кормим людей одними политинформациями...

— На стройке возражают, Иван Иванович, — напомнил Назаров.

— Это кто ж там милицию не признает? — грозно переспросил Топилин. — Ну мы ему пропишем рецепт, чтоб уважал Советскую власть. В райкоме партии потолкуем. Укреплять милицию всем надобно.

Лукавая улыбка заиграла на губах Василия Самсоновича, когда он вспомнил, как ахнули в конторе стройки, увидев Луценко в полной милицейской форме...

Да, немало еще хорошего сделал Топилин для него! И так уж повелось с первой их встречи, что как бы ни были они заняты, а полчасика непременно жертвовали любимому кобзарю. А теперь опоздал он, всего-то на пять дней опоздал о арестом Сараенка, не успел оправдаться в глазах Ивана Ивановича. Узнать бы адрес да написать ему...

Стук в дверь оторвал инспектора от воспоминаний. Старый Пантелеев, теребя в руках картуз, медленно двигался к нему от порога. Не поднимая глаз, глухо спросил:

— Павлушке чем пахнет, гражданин инспектор?

Василий Самсонович выпрямился, сказал внушительно:

— Все дочиста по совокупности будет вашему Павлушке: за грабежи, за разбойное нападение, за бабку Тарабрину...

Пантелеев оперся локтями на стол, засопел тяжко, желтыми кошачьими глазищами впился в инспектора.

— Купца я нашел, берет корову, деньги нынче же сполна принесет. Ты скажи, гражданин инспектор, ежели мало тебе одной коровы, мы и за второй не постоим. Вызволи Павлушку!

Многое уже повидал Луценко за два года работы в милиции, но тут изумленно отвалился на спинку стула. Вот оно, значит, как взятки суют! Наливаясь злостью, Луценко полистал купленную недавно на руках потрепанную книжечку — «Уголовный кодекс», которой немало гордился, произнес холодно:

— Дача взятки должностному лицу, гражданин Пантелеев, наказывается лишением свободы на срок....

— Знамо дело, — упрямо перебил Пантелеев, — наказывается, ежели прознают, а мы тута с глазу на глаз...

Луценко в два прыжка подскочил к двери, распахнул, властно указал на лестницу. Старик, сутулясь, прошаркал по полу, переступил через порог, но опять обернулся:

— Не постою за второй, гражданин инспектор... — уныло повторил он.

Дверь с силой захлопнулась перед его носом.

* * *

Спрыгнув с коня, Луценко с трудом размял затекшие ноги, устало потянулся. Двое суток не слазил он с седла, рыская по заволжским сенокосным угодьям, и все понапрасну.

Черт бы подрал хитрого завмага Якова Михайловича! Рыльце у него в пушку — вот и юлит перед инспектором, лезет с непрошенными советами. Главное, сказал так определенно да еще оглянулся: не подслушивает ли кто. Не там, говорит, уважаемый Василий Самсонович, ищите. Имею абсолютно точные сведения. Скрывается преступник за Волгой, неподалеку от Рыбьего пруда...

Инспектор тяжко вздохнул. Он водил взмыленного коня по двору, прежде чем поставить его в конюшню, а мысли неотступно вертелись вокруг неудачных поисков. С той минуты, когда ему сообщили о побеге Сараенка, Луценко вообще уже не мог думать ни о чем другом.

Пуще всего его угнетали встречи с отрадненцами. Правда, многие вслух выражали ему сочувствие, опасались, что дружки Сараенка снова примутся за старое. Но сколько обнаружилось и таких, которые открыто потешались над инспектором!

Старый Пантелеев нарочно искал встреч с Луценко. Завидев еще издали инспектора, он демонстративно помахивал бутылкой, потягивая молоко прямо из горлышка, довольно поглаживал себя по осанистому брюху. И в желтых его кошачьих глазищах горели злорадные огоньки. А у Луценко от бессильного бешенства кровь бросалась в лицо, молотками стучала в виски.

Вернуть преступника в тюрьму было сейчас для инспектора делом чести. И он искал Сараенка уже третью неделю, искал неутомимо, искал днем и ночью. И не один, конечно. Оба его старших милиционера, все осодмильцы были заняты тем же. Эти поиски принесли нежданную удачу. В ночном обходе без кровопролития захватили вооруженного наганом беглого бандита Лешку Кучака, когда тот, крадучись, пробирался дворами в свое убежище — старый погреб.

В другое время Василий Самсонович изрядно бы гордился такой бескровной победой. Но теперь даже этот успех не грел его. Сам того не замечая, он в этом изматывающем поиске быстро взрослел, мужал, становился настоящим милицейским инспектором — бесстрашным и осторожным, проницательным и находчивым, терпеливым, как охотник, и выносливым, как старый бродяга. Волей-неволей учился он расчетливости в своих действиях, предусмотрительности, выдержке, умению с помощью нехитрых подручных средств перевоплощаться то в немощного старичка, зачастившего в отрадненскую церковь, то в бойкого залетного спекулянта, принюхивающегося к ценам на ходкие товары на бекетовском толчке.

Из сплава этих качеств рождались самые необходимые — железное упорство и особая интуиция оперативного работника. Немало убедительных доводов приводили Василию Самсоновичу и сослуживцы, и председатель колхоза Иван Федорович, и другие уважаемые люди, уверяя, что скрылся бандит где-нибудь далеко за пределами Сталинграда. Инспектор спорить не спорил, но упорно стоял на своем, хотя вряд ли смог бы обосновать свое мнение.

Чутье подсказывало инспектору, что беглец где-то поблизости. И Луценко караулил его везде, где мог он появиться. Каждую ночь сменялись засады на чердаке по соседству с двором Пантелеевых, в хлевушке, что притулился к забору Надьки Фельдшеровой, у опустевшей уже погребицы, несомненно, известной Сараенку, и даже у домов двух его прежних любовниц. Только свою квартиру оставил Луценко без наблюдения. И чуть не поплатился за это жизнью.

Он женился совсем недавно. Ася жила с матерью на Пролетарской. Василий Самсонович так истосковался по домашнему уюту, что первое время все вечера проводил дома. Но после побега Сараенка Ася тщетно выстаивала на крыльце до полуночи и позже. Молодая женщина не привыкла еще к милицейской службе мужа. В тоскливом ожидании ей невольно мерещились всякие ужасы. И только старик сосед Федор Михайлович, который спасался на крыльце от бессонницы «козьими ножками», разгонял ее страхи.

В субботу Ася затеяла большую уборку и, притомившись к вечеру, решила лечь пораньше, не дожидаясь мужа. Но спала, как говорится, вполглаза. И когда ночью кто-то вдруг тихонько стукнул в окно, у Аси екнуло сердце. Она прильнула к стеклу и увидела испуганное лицо старика соседа...

Василий Самсонович был немало изумлен, когда жена встретила его за квартал от дома. Задыхаясь от бега и волнения, Ася жарким шепотом рассказала мужу все. К ее удивлению, Василий Самсонович хмуро усмехнулся.

— Я ж говорил, что никуда он не денется, — сказал он негромко, словно радуясь своей правоте, и вытащил наган из кобуры. — Значит, на охоту вышел... Ну ладно, спасибо, Асенька, тебе да Федору Михайловичу... Иди за мной, но не следом...

Предосторожность оказалась излишней. В глубине двора, между деревьями, где сосед явственно видел фигуру человека с обрезом, уже никого не было. Зато на рассвете картина прояснилась. Политые с вечера грядки были истоптаны чьими-то сапогами, на потрескавшейся коре старой вишни виднелись свежие царапины. Очевидно, преступник клал оружие на развилку между ветвями.

Василий Самсонович по свежим следам проследил путь бандита до церкви и тут крепко пожалел, что нет под рукой ищейки. Парочка служебно-розыскных собак в областном управлении применялась лишь в особо важных случаях. А в районных отделениях милиции только мечтали о подобной роскоши...

— Замучил лошадь! — грубо сказал, над ухом инспектора вынырнувший откуда-то конюх и перехватил уздечку. — Два дня ездил, а споймал кого? Мозоль на задницу! Вам всем только и делов скакать! Жеребец вона как подбился, небось, давно пить-есть просит...

Уже обсохший Чалый пронзительно заржал и нетерпеливо потянул в сторону конюшни. Грубияна конюха инспектор недолюбливал, как и все сотрудники, но в данном случае тот был прав. И потому Луценко молча отпустил уздечку и медленно направился к начальнику отделения, ничего хорошего не ожидая. Но Василенко против обыкновения широко улыбнулся, сказал весело, с явной насмешкой:

— Ну, докладывай, инспектор! Привез свою пропажу?

«Какая же она моя?! — внутренне возмутился Василий Самсонович. — Назначили дежурным по КПЗ лопуха, он упустил преступника, а я в ответе, все дочиста недовольны — и конюх, и начальник». Но вслух сказал тихо и четко:

— Никак нет, Мирон Петрович. В районе Рыбьего пруда бежавший Павел Пантелеев мной не обнаружен.

— То-то, не обнаружен, — усмехнулся Василенко. — А письма тебе шлет. Нахальные притом и доплатные. Полюбуйся вот...

Василий Самсонович развернул мятый треугольник, сделанный из выдранного тетрадного листа. Крупные карандашные каракули разбежались вкривь и вкось:

«Передайте Ваське Луценко, он у меня сыграет в ящик, пусть за мной не бегает. Сараенок».

Инспектор в сомнении поскреб подбородок: докладывать теперь начальнику про ночной визит бандита или умолчать во избежание лишнего нагоняя? Вопрос был затруднительным. Василий Самсонович опять медленно сложил угрожающее послание треугольником, машинально разглядывая почтовый штемпель, и вдруг догадка обожгла его.

— Мирон Петрович, а ведь письмо в Красноармейске кинуто. Стало быть, там где-то Пантелеев зацепился. Не таковский он человек, чтобы ради письма туда мотаться.

Василенко одобрительно хмыкнул.

— Дельно рассуждаешь, инспектор. Езжай без промедления, а я позвоню Серову — начальнику седьмого отделения. Помогут они тебе там...

Товарищи из седьмого отделения посоветовали Василию Самсоновичу не показываться больше в Красноармейске, дабы не спугнуть случайно бандита. Они сами через два дня установили местопребывание Сараенка. Устроился он подмастерьем у столяра-кустаря да выговорил себе право ночевать рядом с мастерской в сараюшке, где сено сушилось для хозяйских коз.

Сараенок еще хорохорился, когда на рассвете его арестовали. Но песенка его была спета. После суда он уже никогда больше не появлялся в Старой Отраде.