Тост, произнесенный стоя на коленях

Авторы книги «Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны» Давид Гай и Владимир Снегирев пишут со слов советского посла Табеева:

«Папутин сильно пил. В Афганистане напивался постоянно. К тому же страдал манией преследования: ему казалось, что во всех помещениях установлена прослушивающая аппаратура, что за ним постоянно следят… Видно, о его запоях кто-то сообщил в Москву. Звонит мне из ЦК Пономарев: «У нас сигнал на Папутина». «Проверю», – осторожно отвечаю я Борису Николаевичу. «Не надо ничего делать. У него командировка заканчивается – пусть выезжает»…

Папутин о сгустившихся над ним тучах как бы не подозревает. Самое поразительное состоит в том, что в тот последний раз Виктор Семенович вернулся из Афганистана в хорошем настроении.

Люди, отвечавшие за сотрудничество с Афганистаном, были заинтересованы в том, чтобы это сотрудничество постоянно расширялось. Афганцы умели быть благодарными – дарили подарки, вручали ордена, принимали по-царски. В Кабул ездили с удовольствием – пожить на вилле, отдохнуть; и уезжали не с пустыми руками. Папутину президент Амин подарил пистолет. Этот подарок окажется роковым.

Валерий Харазов рассказывал мне, как Папутин, прилетев в Москву, позвонил ему, рассказал о впечатлениях, передал привет от общих знакомых:

– Все, что надо было сделать, сделали, порядок.

Словом, был вполне доволен поездкой. А когда под

Новый год Харазов получил от Папутина отправленное заранее поздравление, сам Виктор Семенович был уже мертв. Что же случилось в эти дни, после его возвращения из Афганистана?

Валерий Харазов считает так:

– Ходили слухи, что он покончил с собой, потому что знал: его снимут, чтобы освободить место Чурбанову. Но я не верю, что в этом дело. Я думаю, он покончил с собой из-за Афганистана. Он же принадлежал к тем, кто считал, что надо сотрудничать с Амином. Когда наши убили Амина, это стало для него ударом…

Есть и другие версии.

Те, кто его знал, отмечали, что в Папутине не было высокомерия, он держался вполне по-дружески, не так, как некоторые чиновники его уровня, которые, кажется, бога за бороду держат. Виктор Семенович любил компании, вокруг него вились разные люди, в том числе не самые достойные.

Писатель Эдуард Хруцкий рассказывал мне, что в день возвращения Папутина из Афганистана он оказался в аэропорту и разговаривал с начальником транспортной милиции. Тот приехал встречать первого заместителя министра. Только появился Папутин, ему позвонили прямо в машину. Он положил трубку и удивленно произнес:

– Какой-то полковник из КГБ меня желает видеть. Что же, интересно, случилось?

Утверждают, что у КГБ были к Папутину какие-то претензии. Один милицейский генерал, который в те годы был начальником управления в МВД, утверждал, что в служебном сейфе Папутина хранились драгоценности. Когда первый заместитель министра вернулся из Афганистана, то обнаружил, что в его отсутствие сейф вскрывали и драгоценности забрали. Он понял, что вокруг него сгущаются тучи…

Есть люди, которые считают, что Папутина вовлекли в какие-то сомнительные истории. Соблазнов у высокопоставленного партийного чиновника было хоть отбавляй.

Николай Григорьевич Егорычев, который в те же годы был первым секретарем Московского горкома, вспоминал:

– Я получал как первый секретарь горкома пятьсот рублей. Оклад давали к отпуску. Потом Брежнев давал еще оклад к Новому году. Денег никогда в доме не было, так что машину купить я не мог. Но меня это не огорчало, и мысли о том, как бы где-то что-нибудь получить, у меня не было.

А ведь стоило только пальцем пошевелить. Помню, поехал на радиозавод, где освоили выпуск маленьких транзисторных приемников. Осмотрел производство, мне понравилось, как они работают. Я похвалил директора. Попрощались, иду к машине, вижу – вокруг нее какие-то люди возятся. Спросил шофера:

– Что такое?

– Какие-то сувениры в багажник положили.

Егорычев повернулся к директору. Он, улыбаясь, говорит:

– Это образцы нашей продукции, Николай Григорьевич.

Егорычев ему жестко сказал:

– Немедленно все забирайте назад. И имейте в виду: мое мнение о вас сейчас резко ухудшилось. Если узнаю, что вы кому-то что-то даете, мы вас снимем с работы.

Горком и обком располагались в одном здании на Старой площади. Но в обкоме нравы были другие. Некоторые высокопоставленные чиновники не отказывались от материальных благ, которые подносили угодливые подчиненные. Из лучших хозяйств области высшим руководителям регулярно подвозили свежие продукты особого качества.

После смерти жены тогдашний первый секретарь обкома Василий Иванович Конотоп женился на своей секретарше. Говорили, что она спешит взять от жизни все. Шептались, что и второй секретарь Московского обкома Папутин тоже обладал большими возможностями, и он вроде бы ими пользовался. А уж когда он перешел в Министерство внутренних дел, то там ведь при министре Щелокове и вовсе творилось нечто невообразимое. Недаром самого Щелокова едва не посадили за коррупцию.

Один крупный в прошлом партийный работник говорил мне откровенно:

– Они в МВД очень избаловались, распределяли между собой барахло, конфискованное у осужденных. Может быть, Папутина на чем-то подловили? Видные милицейские генералы в те годы скупали за копейки конфискованное имущество осужденных преступников. Я видел у некоторых генералов дома такие собрания картин, что им место в музее. Думаю, были какие-то личные причины, какая-то личная трагедия, которая привела Папутина к самоубийству. Может быть, против него имелись какие-то компрометирующие документы?

Но в ЦК такого рода сигналы не поступали. Это говорил мне один из бывших руководителей отдела административных органов ЦК КПСС. А в те годы в ЦК точно знали, кто чем занимается, чиновники охотно писали друг на друга доносы. Когда речь шла о священных коровах, таким бумагам хода не давали. Но их и не уничтожали. Хранились все письма, пришедшие в ЦК. Если приходила «телега» на кого-то из номенклатурных работников, то, если давалась санкция, сигнал проверялся, если нет – отправляли в архив. Любую бумагу можно было быстро найти.

Наиболее важные документы лежали в личном деле номенклатурного работника, которое заводилось в отделе организационно-партийной работы ЦК КПСС. В делах хранились так называемые справки-объективки – сухая официальная информация плюс ритуальные пустые слова: политически грамотен, идеологически выдержан, морально устойчив… Перед утверждением номенклатурного сотрудника высокого ранга в отделе писали свои характеристики. Перед этим опрашивали человек шесть, которые знали кандидата, и их мнения подшивали в дело. В КГБ за справками не обращались, аппарат ЦК сам проверял человека.

Все дела номенклатуры лежали в секторе учета кадров. Сотрудник ЦК, допущенный к этим секретам, мог туда сходить, через окошечко попросить дело и быстро посмотреть. А если предстояла длительная работа, то по телефону заказывали дело, и его приносил технический работник ЦК под расписку.

Отдел организационно-кадровой работы располагался на шестом этаже в первом подъезде ЦК, прямо над кабинетом Брежнева. Рядом с отделом был кинозал, Леонид Ильич, когда приходил посмотреть фильм, обязательно заглядывал в орготдел, чтобы поздороваться с Зинаидой Ивановной Ключевой, которая ведала подбором и расстановкой руководящих кадров в Казахстане, когда там работал Брежнев. Зинаида Ключева держалась скромно и не кичилась тем, что к ней запросто заходил генеральный секретарь.

Отдел оргпартработы занимался партийными кадрами. Когда Виктора Папутина перевели в МВД, его дело передали в отдел административных органов, который ведал Министерством внутренних дел (а также КГБ, Министерством обороны, прокуратурой и судом). Папутин не был профессиональным милиционером. В Министерство внутренних дел он попал случайно и не был рад этому назначению. Для любого профессионала эта должность была бы пределом мечтаний, а для него – неприятным сюрпризом.

Виктор Семенович Папутин родился в 1926 году в деревне Зиновкино Московской области, окончил Тульский механический институт. С 1940 года – ученик слесаря, помощник мастера, мастер производственного обучения в ремесленном училище. На фронт не попал. В 1944 году его взяли на комсомольскую работу. На следующий год он вступил в партию. Из начальников цеха стал секретарем парткома завода. С этой должности его в 1959 году назначили первым секретарем Подольского горкома партии.

В октябре 1962 года Никита Хрущев разослал членам президиума ЦК записку «О перестройке партийного руководства промышленностью и сельским хозяйством». Он предложил разделить партийные органы на промышленные и сельскохозяйственные. Так в каждой области и каждом крае вместо одного обкома появились два – один занимался промышленностью, другой – сельским хозяйством. Раздел власти проходил болезненно, породил интриги и склоки и вызвал дополнительную ненависть к Хрущеву, потому что партийные чиновники лишались насиженных мест.

В рамках этой реформы Папутина назначили секретарем парткома Ленинского производственного совхозно-колхозного управления. После того как Хрущева отправили в отставку, с этим неудачным начинанием покончили, и Папутин вернулся на прежний пост первого секретаря Подольского горкома. В 1967 году его повысили: перевели в Московский обком КПСС и сразу сделали вторым секретарем. Его избрали депутатом Верховного Совета СССР, хотя по табели о рангах ему полагался депутатский значок республиканского парламента. На XXIV съезде КПСС избрали кандидатом в члены ЦК – это было тоже признаком личного доверия и предвещало большую карьеру.

Вероятно, именно это и насторожило его непосредственного начальника – первого секретаря обкома Василия Ивановича Конотопа. Он был старше Папутина на десять лет, опытнее, хитрее, знал, как опасно держать под боком молодого и растущего партийного работника.

Конотоп окончил Харьковский механико-машино-строительный институт, после войны жил и работал в Подмосковье. После войны его сделали парторгом ЦК на паровозостроительном заводе, потом первым секретарем Коломенского райкома, секретарем Московского обкома. Четыре года он возглавлял облисполком. В 1963 году стал первым секретарем обкома. Назначил его Хрущев, но Конотоп вовремя переориентировался на Брежнева, сумел потрафить новому хозяину, оттого и сохранил за собой должность.

Василий Конотоп был жесткий, властный, авторитарный человек, не терпел возражений и споров. Он ревниво относился к тем, кто был посильнее как работник, и постепенно выживал из аппарата самостоятельных людей, которые могли составить ему конкуренцию. Избавился от секретаря обкома по сельскому хозяйству Евгения Сизенко, которого собирались послать советником в какое-то третьеразрядное посольство, а потом все-таки перевели первым секретарем в Брянск.

Конотоп убрал и другого секретаря по сельскому хозяйству – Валентина Месяца. Его назначили первым заместителем министра сельского хозяйства России, что было явным понижением. Кстати, и Сизенко, и Месяц все-таки сделали карьеру. Сизенко стал союзным министром мясомолочной промышленности, Месяц возглавил союзное

Министерство сельского хозяйства, а в 1985 году, когда к власти пришел Горбачев, сменил Конотопа на посту первого секретаря Московского обкома.

Конотоп довел несколько человек до тяжелых сердечных приступов, ставших причиной их смерти. При этом к себе Василий Иванович требовал почтения и уважения. Один из руководителей московского управления КГБ рассказывал мне, как после какого-то приема в Кремле несколько областных начальников поехали к одному из них домой – добавлять. Крепко выпили, и все один за другим стали произносить здравицы в честь Конотопа, который с удовольствием это слушал. Один из секретарей обкома произносил свой тост, стоя на коленях перед Конотопом.

В другой раз все областное начальство съехалось поздравить первого секретаря с юбилеем. Славили, пили, закусывали. Ближе к ночи все смотрят-уже поздно, надо расходиться. Стали подниматься, тут Конотоп как закричит:

– Куда пошли? А ну, назад! Сидеть и пить! Я скажу, когда можно будет расходиться.

И никто не решился уйти.

На чем Конотоп держался? На умении услужить, быть полезным. Все, что предлагал сначала Хрущев, потом Брежнев, он исполнял беспрекословно. Никита Сергеевич вынужден был даже сдерживать излишнее рвение Конотопа, который бросался исполнять любое указание начальства. Тех, кто имел свое мнение и высказывал его на бюро, Конотоп постепенно съедал. Действовал аккуратно, методично, так, что не придерешься. Так он выжил и Виктора Папутина. Дождался удобного повода и воспользовался им.

Поскольку органы внутренних дел время от времени укрепляли партийными кадрами, то в подходящий момент Конотоп посоветовал цековским кадровикам усилить руководство МВД перспективным секретарем обкома. Момент представился в апреле 1974 года, когда скончался первый заместитель министра внутренних дел Владимир Петрович Петушков, занимавший это кресло двадцать лет.

В 1974 году Папутина из обкома перевели в Министерство внутренних дел первым заместителем министра. Формально это не было понижением, а в зарплате он даже выиграл. В обкоме Виктор Семенович получал четыреста пятьдесят рублей, еще один оклад давали к отпуску, сто рублей платили как депутату Верховного Совета. А в министерстве, когда ему присвоили генеральское звание и стали платить и за звание, и за выслугу лет, то получилось вдвое больше.

– Денег платили столько, – говорил мне полушутя другой заместитель министра внутренних дел, – что их тратить было не на что.

Но фактически перевод в МВД ставил крест на карьере Папутина. Он был кандидатом в члены ЦК, депутатом Верховного Совета. Первому замминистра таких регалий не полагалось. С поста второго секретаря Московского обкома Папутина могли сделать руководителем любой другой области. С должности первого заместителя министра внутренних дел особенно повышать было некуда. А в самом МВД перескочить с поста первого зама в кресло министра было практически невозможно. Во-первых, Николай Анисимович Щелоков, личный друг генерального секретаря, уходить на пенсию не собирался, во-вторых, стремительную карьеру в министерстве делал зять Брежнева Юрий Михайлович Чурбанов. Ему, наверное, и быть следующим министром…

Когда Чурбанов в 1972 году женился на Галине Леонидовне Брежневой, он был всего лишь подполковником и заместителем начальника политотдела мест заключения МВД СССР. Чурбанов родился в 1936 году, сын номенклатурного работника средней руки. Высокий, статный, он быстро попал в райком комсомола. В 1961-м активного комсомольца мобилизовали в органы правопорядка. Он служил инструктором по комсомолу в политотделе главного управления мест заключения МВД РСФСР (союзное Министерство внутренних дел Хрущев упразднил в январе 1960 года, его восстановит Брежнев). Потом Чурбанова перевели в ЦК комсомола, где он заведовал сектором по работе с подростками в отделе пропаганды. Но дальше в ЦК он не продвинулся и оказался на незавидном месте – в политотделе мест заключения МВД.

После свадьбы (они с Галиной Леонидовной поженились 17 апреля 1971 года) Чурбанова сразу произвели в полковники и нашли ему место поприличнее – назначили заместителем начальника политуправления внутренних войск. Через три года после свадьбы Чурбанов стал начальником политуправления, получил генеральские погоны и орден Красной звезды. Еще через год Чурбанов стал заместителем министра внутренних дел и генерал-лейтенантом. Довольный Брежнев позвонил зятю в машину:

– Я только что подписал решение политбюро о твоем назначении…

Вслед за высокой должностью последовало и высокое партийное звание. Сотрудник международного отдела ЦК КПСС Карен Брутенц, работая в Завидово над очередной речью генерального секретаря, случайно оказался свидетелем разговора Брежнева с секретарем ЦК КПСС по кадрам Иваном Капитоновым. Льстивый, но осторожный Иван Васильевич спрашивал, можно ли выдвигать в состав ЦК членов семьи генерального секретаря.

Леонид Ильич, даже несколько обиженный, ответил вопросом на вопрос:

– А что, разве члены моей семьи – лишенцы?

На ближайшем съезде Чурбанова избрали членом Центральной ревизионной комиссии КПСС, а на XXVI съезде – кандидатом в члены ЦК. Затем в состав высшего партийного руководства ввели и сына Брежнева – Юрия Леонидовича, первого заместителя министра внешней торговли.

Говорили, что министр внутренних дел Щелоков тяготился присутствием Чурбанова, потому что тот не был профессионалом и бездельничал. Люди знающие утверждают, что Чурбанов реально работал, особенно когда был заместителем министра по кадрам. С помощью брежневского зятя министерству удалось провести через ЦК важные решения, например, о повышении окладов. В милиции за звание платили в два раза меньше, чем в армии, и в четыре раза меньше, чем в КГБ. Щелоков с Чурбановым сумели уравнять милицейских офицеров с армейскими.

Офицеры внутренних войск тоже вспоминают Юрия Михайловича добром – он добился не только увеличения денежного содержания, но и решения правительства о введении новой формы: внутренние войска избавились от синих форменных фуражек, которые вызывали раздражение. Юрий Михайлович очень заботился о своем внешнем виде: постоянно наведывался в парикмахерскую, держал в кабинете лишнюю пару хорошо выглаженных форменных брюк.

Офицеров, которых вызывали к Чурбанову, предупреждали: туфли должны быть начищены, шнурки аккуратно завязаны:

– Если Юрию Михайловичу твой вид не понравится, тебя просто не назначат на должность.

Это уже потом стали говорить, что Чурбанов, став первым замом, сильно изменился, что у него появились гонор и высокомерие. Чурбанову ставили в вину доведение до самоубийства генерал-лейтенанта Сергея Михайловича Крылова, члена коллегии МВД, который был начальником академии, а до этого возглавлял штаб министерства (бывшее организационно-инструкторское управление). В штаб стекались сведения обо всем, что происходило в стране. Эта информация немедленно поступала Щелокову.

Энергичный и талантливый, но не совсем уравновешенный Крылов был ближайшим помощником Щелокова, имел право входить в кабинет министра без доклада. Он писал ему доклады и статьи. Крылов привлекал к себе в штаб молодых ученых, выпускников Высшей школы МВД. Крылов и его команда помогли Щелокову освоиться в проблемах борьбы с преступностью.

Но Крылова, который претендовал на первые роли в МВД и настроил против себя многих влиятельных генералов, в аппарате невзлюбили и со временем выставили из министерства, как и начальника Главного управления уголовного розыска генерал-лейтенанта Игоря Ивановича Карпеца.

Карпец был доктором юридических наук, профессором, и его тоже отправили в науку – назначили директором научно-исследовательского института МВД. Карпец не только собирал в уголовном розыске профессионалов, но и уважительно относился к своим офицерам, прислушивался к их мнению, пытался отучить аппарат от наушничества, а начальство – от привычки ломать людей через колено. Профессор Карпец вспоминает, что ему самому непросто было освоиться в аппарате: «Работа в нем требует не только профессионализма, но и умения молчать либо говорить так, чтобы кто-то мог подтвердить, что ты сказал именно то, а не что-то иное…»

Чурбанов невзлюбил Крылова и заставил министра назначить полную проверку академии. Как всегда в таких случаях, нашлась масса недочетов. Чурбанов вызвал к себе Сергея Михайловича и, дав волю своему гневу, устроил ему разнос. Это был все тот же 1979 год. На Крылова, человека со сложной психической конституцией, разговор в кабинете Чурбанова произвел чудовищное впечатление. Крылов вернулся в академию, где шло торжественное собрание по случаю ленинской годовщины, и застрелился…

«И это не было проявлением слабости духа, – пишет его друг известный журналист Лев Александрович Вознесенский, – о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что он сумел выстрелить себе в сердце дважды. Напротив, этим поступком он, подобно офицерам далекого прошлого, когда честь была не только словом, но и главным принципом жизни, такой высшей ценой защитил свое доброе и светлое имя».

Сергей Михайлович оставил предсмертную записку, адресованную другу:

«Нет сил жить. Если у человека убита вера и надежда, он труп.

Господи! Как я работал! Как горел, как боролся! И чем благороднее была цель, чем вдохновеннее труд, тем больше ненависть власть имущих.

Я оплодотворил своим талантом и фантастическим трудом интеллектуальную пустыню органов внутренних дел. Я сделал общественной величиной это ничтожество, имя которому Щелоков, – и за все это я плачу жизнью. Это мир рабов, холуев и карьеристов».

При Крылове академия МВД приобрела новое качество, он привлек к преподаванию специалистов высокого уровня, внедрял математические методы управления, создал кафедру литературы и искусства. Он сказал Льву Вознесенскому:

– Я хочу создать такой корпус высших офицеров органов охраны общественного порядка, для которых преступить закон, поднять руку на человека было бы внутренне невозможно.

А Чурбанов и его люди новшеств не принимали, все высмеивали, им нужен был ординарный милицейский вуз…

«Где-то в середине семидесятых, – вспоминал недавно кинорежиссер Станислав Говорухин, – сидели мы с одним милиционером в сауне бассейна «Москва» – там, где стоял прежде и стоит нынче храм Христа Спасителя. Милиционер этот был большим начальником и высокообразованным человеком. Заговорили о любимых книжках, и он произнес фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Образованным человеком должен считаться не тот, кто много читает, а тот, кто много перечитывает…»

Мы возвращались тогда из сауны с Высоцким (он тоже был в нашей компании), и Володя сказал: «Такие люди долго не живут». И как в воду глядел – вскоре Сергей Крылов, генерал-лейтенант милиции, начальник милицейской академии – застрелился. Пришел на службу, провел совещание, потом удалился в комнату отдыха, снял китель и нажал на курок.

Но завет его я помню…»

Валерий Харазов, которого я уже цитировал в этой книге, был в те годы вторым секретарем ЦК в Литве. Он рассказывал, как к ним в Вильнюс приезжал Чурбанов, заместитель союзного министра внутренних дел по кадрам.

Республиканский министр доложил Харазову:

– Возим Юрия Михайловича с сопровождением, одна машина ГАИ впереди, одна сзади.

На следующий день Чурбанову должны были показать исправительно-трудовую колонию. Харазов повез туда московского гостя на своей машине и, разумеется, без милицейского сопровождения. На дороге возникла небольшая пробка, машина остановилась. Избалованный Чурбанов раздраженно произнес:

– Ну что у вас за министр? Не мог дать машину ГАИ в сопровождение.

Харазов повернулся к нему и спокойно сказал:

– Юрий Михайлович, вы же со мной едете. А я никогда не езжу с сопровождением.

Чурбанов замолчал: с партийным руководителем республики он пререкаться не мог. Зато, едва добрались до места назначения, он, не успев ничего увидеть, сорвал злость на начальнике колонии:

– Да что у вас тут происходит? Бардак! Распустились! Я вас одним росчерком пера сниму с должности!..