Переписка с вождями

Поначалу казалось, что никаких перемен не последует и новое руководство продолжит сталинский курс.

19 марта «Правда» поместила статью Фадеева «Гуманизм Сталина». В ней говорилось: «Сталин, как никто другой, определил великое гуманистическое значение художественной литературы как силы воспитания и перевоспитания человека в духе коммунизма, назвав писателей инженерами человеческих душ».

Фадеев и Симонов доложили в ЦК, что продолжают очищать Союз писателей от евреев, хотя ставшие у руля страны люди спешили откреститься от наиболее одиозных сталинских акций и уже решили реабилитировать и выпустить из тюрьмы «врачей-убийц».

Странно видеть в этом контексте имя Константина Симонова. В нашей памяти он не ассоциируется с гадкими страницами отечественной истории. Но, увы, и он принял участие в последних сталинских мерзостях. Очень молодым он был вознесен Сталиным на вершину славы и власти. За это придется платить. «И сам Константин Симонов, – писал известный писатель Даниил Данин, – будет публично лизать эту бьющую руку. И еще благодарить за то, что она протянута для лизания!»

Но отдадим должное Константину Михайловичу Симонову – в отличие от многих других своих современников он искренне сожалел о некоторых поступках в своей жизни и, что мог, небезуспешно старался исправить.

А тогда Хрущев был раздражен ненужными фадеевскими инициативами. Новые руководители страны, освободившиеся от Сталина, не собирались играть роль его наследников и вообще хотели, чтобы затянувшаяся панихида по вождю быстрее прекратилась. Заодно они пожелали сменить некоторые лица, прочно ассоциировавшиеся с вождем. Среди них значился и Фадеев.

Смерть Сталина стала для Александра Александровича тяжелым ударом, который, возможно, и предопределил его собственный уход из жизни. Во всяком случае при Сталине он был нужен власти, после смерти вождя новые руководители пожелали увидеть во главе Союза писателей кого-то другого. Фадеев олицетворял ушедшую эпоху, он сам был Сталиным в Союзе писателей.

Он был просто влюблен в Сталина, восхищался им. Возможно, в определенном смысле вождь заменил ему отца, о котором Фадеев никогда не вспоминал, обиженный его уходом из семьи. Он так и не понял, как к нему относился Сталин. Тот выделял литературного начальника, благоволил к нему, но подлинное отношение вождя так и осталось для Фадеева загадкой.

– Иосиф Виссарионович, – говорил о нем Александр Александрович, – как известно, был большим артистом и по-разному мог разговаривать – и с подковыркой, а когда нужно, мог и так человека увлечь, так приласкаться, такой натурой показаться, что, кажется, ты ему должен всю душу доверить.

Фадеев рассказывал Долматовскому:

– Когда я в присутствии Самого расчихался ужасно, Сталин даже всерьез спросил: не надо ли врача?

Однажды писательского генсека вызвали наверх, когда он мыл голову.

«Седина Фадеева, – писал Долматовский, – имела одну особенность – она быстро приобретала неровный желтый оттенок. Почему-то Фадеев очень стеснялся этого. Борьба с желтизной его седины велась при помощи обыкновенной хозяйственной синьки».

Он не успел домыть голову и предстал перед Сталиным с волосами синего цвета. Вождь посматривал на Фадеева с ухмылкой, но ничего не сказал. Хрущева поражало то, что Фадеев приходил пьяный на заседания комитета по Сталинским премиям. Сталин говорил членам политбюро:

– Еле держится на ногах, совершенно пьян.

Но все это сходило Фадееву с рук.

Писательница Валерия Герасимова, первая жена Александра Фадеева и двоюродная сестра известного кинорежиссера Сергея Аполлинариевича Герасимова, рано разобралась в происходящем и возненавидела Сталина. Однажды она с удивлением сказала сыну о бывшем муже:

– Знаешь, Саша искренне любит Сталина.

Александр Фадеев до последнего оставался солдатом

партии. Но и у него отношение к Сталину, особенно после начавшихся разоблачений, быстро изменилось. Увидев после долго перерыва Валерию Герасимову, он вполголоса признался ей:

– Дышать стало легче.

24 марта 1953 года отдел художественной литературы и искусства ЦК направил секретарю ЦК Петру Николаевичу Поспелову записку «О неблагополучном положении в Союзе советских писателей и реорганизации правления ССП». Записку подписал заведующий отделом ЦК Владимир Семенович Кружков. До этого он руководил Институтом Маркса-Энгельса-Ленина. Из этого документа следовало, что Фадеев больше не в фаворе:

«Генеральный секретарь ССП А. Фадеев по существу около двух лет не принимает участия в руководстве писательской организацией, лишь появляясь время от времени в Союзе писателей (год находился в творческой командировке и около года был болен)».

Александр Александрович перестал быть «писателем номер один». Его больше не приглашали в ЦК, мнения не спрашивали, совета не просили. Уязвленный Фадеев попытался вступить в переписку с новым руководством партии и государства.

Летом и осенью 1953 года Фадеев написал три обширные записки в ЦК: «О застарелых бюрократических извращениях в деле руководства советским искусством и литературой», «Об улучшении методов партийного, государственного и общественного руководства литературой и искусством», «Об одной вредной передовице «Правды», о тяжелом положении МХАТа и еще раз о передаче идейно-художественного руководства искусством в руки партийных органов».

Он предлагал, чтобы ЦК напрямую руководил и театром, и кино, и музыкантами, минуя Министерство культуры и другие ведомства. Он писал и много справедливого, но его предложения были отвергнуты со ссылкой на то, что «его пессимистические оценки можно объяснить лишь оторванностью Фадеева от жизни творческих организаций и его болезненным состоянием».

Он пытался попасть на прием к секретарю ЦК Хрущеву и председателю Совета министров Маленкову. Его не принимали. Прежде такое было невозможно. Перед Фадеевым раскрывались двери любых кабинетов. Он переживал, нервничал, злился.

За сатирическую поэму «Теркин на том свете» Твардовского прорабатывали в ЦК и в июле 1953 года в первый раз сняли с поста главного редактора «Нового мира». Александр Трифонович запил и на президиуме ЦК отсутствовал. Фадеев ему за это попенял, хотя ему меньше других следовало на сей счет высказываться. Твардовский обращался к нему за душевной поддержкой. Фадеев не смог выдавить из себя ни слова сочувствия. На президиуме ЦК он тоже распекал Твардовского за мнимые ошибки. А после заседания поучал:

«Остаются только два пути: один, мужественный и честный путь, открытый для каждого сознательного члена партии, – продумать свои ошибки, признать их по совести и сообщить об этом письменно и путем устного разговора с первым секретарем. И второй путь – путь борьбы с партией, скверный и бесчестный путь…»

Федеев предложил освободить ведущих писателей от всех должностей, чтобы они могли писать. Но писательские генералы прекрасно понимали, что только руководящие должности в Союзе писателей, в журналах и издательствах дают им положение и материальные благи.

Издавали не по таланту, а по положению. В первую очередь выходили книги тех авторов, кто был при должности. И чем выше должность – тем больше книг, переизданий, сборников и собраний сочинений. Не говоря о том, что поездки за границу, возможность пользоваться кремлевской медициной и получать кремлевские пайки тоже были привилегией писательского начальства. Поэтому никто не желал расставаться с креслом. А вот самого Фадеева решили убрать, чтобы занять его место.

23 мая 1953 года Фадеев отправил подробное письмо Суркову, который вместо него руководил Союзом писателей:

«Дорогой Алексей Александрович!

Прошу извинения перед тобой и перед секретариатом в том, что я не смог ознакомиться с проектом организационной перестройки ССП и возвращаю пакет нераспечатанным. Я болен. Я болен не столько печенью, которая для врачей считается главной моей болезнью, сколько болен психически. Я совершенно пока что неработоспособен…»

Алексей Сурков перепечатал фадеевское письмо и немедленно переправил его секретарю ЦК Петру Поспелову с припиской: «Приношу глубокое извинение за дилетантскую машинопись. Снимал копию «в целях конспирации в аппарате» сам лично, а машинистка я не очень квалифицированная».

29 мая 1953 года руководители Союза писателей Сурков, Симонов и Тихонов отправили Никите Хрущеву послание, в котором резко возражали против фадеевских идей, его «неверной панической оценки состояния литературы и неполадок в руководстве ею»:

«Для нас ясно, что на характер и тон письма не могло не повлиять болезненное состояние, в котором находится в настоящее время А.А. Фадеев…

На протяжении последних трех лет, в силу своей все прогрессировавшей болезни и по другим обстоятельствам,

А.А. Фадеев фактически отошел от повседневного руководства Союзом писателей, что создавало ненормальную обстановку…

Мы считаем, что в интересах самого А.А. Фадеева и для того, чтобы наконец наладилась нормальная работа Союза писателей, следует удовлетворить желание тов. Фадеева – работать только над своим романом и освободить его от обязанностей генерального секретаря Союза писателей».

Фадеев не ожидал этого от товарищей-писателей. Онто хотел, чтобы ему продлили отпуск, оставили при должности, но не заставляли приходить на работу. Но товарищи быстро уловили, что после смерти Сталина отношение к Фадееву изменилось, и спешили, устранив его, поделить власть.

Обращение писателей старший помощник Хрущева Григорий Трофимович Шуйский переправил секретарю ЦК Николаю Николаевичу Шаталину, отвечавшему за кадры. Тот прочитал и передал профильному секретарю – Петру Поспелову, догматику, сыгравшему ключевую роль в первом изгнании Александра Твардовского из журнала «Новый мир» в 1954 году.

30 мая Поспелов доложил Хрущеву:

«За последнее время в ЦК КПСС поступил ряд сигналов о неблагополучном положении в Союзе советских писателей СССР. Особую тревогу вызывает письмо генерального секретаря ССП СССР т. Фадеева А.А. к своему заместителю т. Суркову, оглашенное на заседании Секретариата Союза писателей.

В этом письме т. Фадеев А.А. панически преувеличивает отставание советской литературы, считая, что она за последние годы катастрофически катится вниз. В качестве меры преодоления этого отставания он предлагает освободить всех ведущих писателей от руководящей работы в ССП СССР, а также от других общественных поручений…

Панический и бесперспективный тон письма т. Фадеева А.А. может быть объяснен только его крайне тяжелым болезненным состоянием.

В письме на Ваше имя заместители генерального секретаря ССП СССР Сурков А.А., Симонов К.М. и Тихонов Н.С. правильно оценивают ошибочную позициют. Фадеева А.А. в вопросе о состоянии советской литературы и намечают полезные мероприятия по улучшению работы ССП.

Считаю возможным поддержать предложения т.т. Суркова А.А., Симонова К.М. и Тихонова Н.С.:

а) об освобождении т. Фадеева А.А. от обязанностей генерального секретаря ССП в связи с его серьезным заболеванием, оставив его в качестве члена Секретариата Союза…»

1 сентября на заседании президиума ЦК КПСС было решено изменить руководящую структуру Союза писателей на съезде, намеченном на 1954 год. Пилюлю смягчили и создали для Фадеева почетный пост председателя союза. Но фактически его отстранили от руководства Союзом писателей. Он жаловался в письме известному в те годы литературному критику, лауреату Сталинской премии Владимиру Владимировичу Ермилову: «Я не понят в лучших своих стремлениях, и относятся ко мне как к нервнобольному или неуравновешенному и капризному человеку».

Фадеев продолжал отправлять Хрущеву и другим руководителям партии и правительства обширные записки со своими предложениями о реорганизации системы управления литературой и искусством. По инерции его записки докладывались Никите Сергеевичу, но они вызывали, скорее, неудовольствие и раздражение.

Изумленный Фадеев пожаловался партийному руководству на то, что к нему не прислушиваются даже на партийном собрании московских прозаиков:

«Мои попытки улучшить состав намечаемого партийного бюро секции прозы за счет творчески ценных кадров вызвали грубые окрики по моему адресу председательствовавшего на собрании члена партийного комитета т. Маковского».

Александр Борисович Маковский, будущий член ЦК и главный редактор «Литературной газеты», всегда тонко чувствовал конъюнктуру и в прежние времена не позволил бы себе перечить самому Фадееву. Но времена стремительно менялись, и руководитель союза оказался в меньшинстве. Об этом руководитель секции московских прозаиков Степан Злобин, хороший писатель и порядочный человек, писал Хрущеву:

«Фадеев, как и прочие, ощутил, что партийные организации творческих секций превращаются в подлинную партийную демократическую силу, способную сломать хребет бюрократическому существу установившихся в ССП порядков.

Основоположник административных начал руководства литературой, тов. Фадеев в ответ на такое проявление «непокорности» партийной организации быстро добился через ЦК партии указания об упразднении секционных партийных организаций».

Но Фадеев не был однозначным человеком. Он воспользовался послесталинской оттепелью, чтобы исправить несправедливости, к которым сам был причастен. 21 октября 1953 года в Москве открылся первый за несколько лет пленум правления Союза писателей. Фадеев подготовил вступительную речь. Он считал нужным восстановить справедливость в отношении таких талантливых писателей, как Валентин Катаев (известный романом «Белеет парус одинокий»), Вениамин Каверин (автор «Двух капитанов»), Эммануил Казакевич (по его повести «Звезда» уже в наше время поставлен ставший популярным фильм), Василий Гроссман (чей главный роман «Жизнь и судьба» был опубликован только после его смерти). Все они подверглись несправедливой и разносной критике в сталинские годы.

Тут против Фадеева выступили те, кто принимал участие в травле этих писателей. Поэт Николай Матвеевич Грибачев (известный фразой о том, что писатели – автоматчики партии) пришел в ЦК, где заявил:

– Если Фадеев возьмет под защиту группу писателей одной национальности, то это может дезориентировать писателей.

Все понимали, что имелись в виду писатели-евреи. Антисемитизм, широко распространившийся в руководстве Союза писателей в последние сталинские годы, превратился в механизм изгнания более одаренных и успешных коллег. Скажем, Валентин Катаев, не был евреем, но «идеологически чуждые» писатели приравнивались к евреям… Невозможно не вспомнить, что в нацистской Германии это называлось борьбой с «белым еврейством», то есть с еврееями не по крови, а по духу.

19 октября Фадеев отправил в ЦК срочное письмо Маленкову и Хрущеву:

«В связи с тем, что пленум правления Союза писателей откроется утром 21 октября, прошу ЦК дать мне указание или совет, встречает ли посланный в ЦК 16.10 с.г. проект моего вступительного слова принципиальные возражения со стороны ЦК. Ибо без рассмотрения в ЦК проекта моего вступительного слова, оно не может быть произнесено на пленуме».

Как член ЦК, Фадеев просил принять его. Но вот принимать его как раз и не хотели.

В один из февральских дней 1954 года он пришел к милейшему Корнею Ивановичу Чуковскому и, испытывая неодолимое желание высказаться, каялся в своих грехах:

– Какой я подлец, что напал на чудесный, великолепный роман Гроссмана. Из-за этого у меня бессонные ночи. Все это Поспелов, он потребовал у меня этого выступления… И за что я напал на почтенного милого Гудзия?

Фадеев возмущался невежеством писателей – Софронова, Бубеннова, Мальцева, которых сам же награждал премиями и восторженными рецензиями:

– Я говорю им, как чудесно изображена Вера в «Обрыве», и, оказывается, никто не читал. Они ничего не читают. Да и писать не умеют…

Фадеев пытался что-то исправить. Написал в Воениздат письмо, рекомендуя выпустить отдельной книгой роман Василия Гроссмана «За правое дело», в разгроме которого когда-то принял участие, и честно это упомянул:

«Автор этих строк очень сожалеет, что в его статье в «Литературной газете» («Некоторые вопросы работы Союза писателей») тоже были допущены неоправданно резкие оценки, вызванные привходящими и устаревшими обстоятельствами литературной дискуссии того времени. На XIV пленуме правления Союза писателей мною были сделаны первые попытки оценить роман объективно».

Во время второго съезда писателей в 1954 году Твардовский записал в дневнике: «Фадеев сидит с мнимой важностью и мнимой непринужденностью в президиуме, где он уже не председатель».

В 1955 году должность генерального секретаря в Союзе писателей ликвидировали (поскольку в партии отменили пост генсека). Первым секретарем сделали Алексея Александровича Суркова как человека, никогда не отклонявшегося от партийной линии. Фадеев перестал был писательским министром и оказался всего лишь одним из одиннадцати секретарей.

На XX съезде партии Шолохов, давно ожидавший этого момента, свел счеты с Фадеевым:

– Фадеев оказался достаточно властолюбивым генсеком и не захотел считаться в работе с принципом коллегиальности. Остальным секретарям работать с ним стало невозможно. Пятнадцать лет тянулась эта волынка. Общими и дружными усилиями мы похитили у Фадеева пятнадцать лучших творческих лет его жизни, а в результате мы не имеем ни генсека, ни писателя. Некогда ему было заниматься такими «пустяками», как писание книг… Если к таким литературным руководителям, как Фадеев или Сурков, никто из их товарищей по профессии за решением творческих вопросов не ходил, не ходит и ходить не собирается, то, спрашивается, зачем же нам такие руководители нужны?

Твардовский записал в дневнике 7 июля 1955 года:

«Фадеев то и дело задремывает на заседании. В машине: «А вот на XX съезде нас с тобой уже не изберут, и будет нам полегче (пить?)».

На XX съезде партии Фадеева избрали уже не членом ЦК, а всего лишь кандидатом.

Корней Чуковский писал: «Он был не создан для неудачничества, он так привык к роли вождя, решителя писательских судеб – что положение отставного литературного маршала для него было лютым мучением».

Но ведь после смерти Сталина в опале оказался не только Фадеев, но и, скажем, Константин Симонов, который был его заместителем в Союзе писателей и главным редактором «Литературной газеты». Но Симонов пережил потерю должности, опалу, стал много писать, обрел новую литературную славу, не менее громкую. А Фадеев ничего не написал и застрелился.