Процесс над Чурбановым

Канун так называемого «чурбановского процесса» был моментом высшего успеха и триумфа Гдляна и Иванова. Но, какн это случается со всеми покорителями вершин, пройдя пик, они начали движение вниз.

Перед началом процесса над Юрием Михайловичем Чурбановым и бывшими руководителями Министерства внутренних дел Узбекистана из официальных уст несколько раз прозвучало: это процесс не политический, а уголовный. Судят не эпоху Брежнева, а конкретных людей, которых считают виновными в серьезнейших преступлениях.

Предупреждение пропало втуне. На скамье подсудимых сидел зять Леонида Ильича Брежнева, бывший первый заместитель министра внутренних дел, бывший генерал-полковник, и общество явно жаждало расплаты – за беззастенчиво-роскошную жизнь прежней верхушки, омерзительную на фоне общей бедности. «Судили в Верховном суде страны не просто генералов, судили коррупцию. Брежневскую коррупцию. Для которой мягкотелость и снисходительность «вождя» обернулись надежной ширмой» (газета «Московская правда»).

О сладкой жизни подсудимых, о том, сколько они награбили добра, сколько жизней искалечили, нам уже до суда рассказали. И даже самые снисходительные и выдержанные не сомневались, что приговор будет наисуровейшим.

Полагали, впрочем, что приговор уже фактически вынесен и судебные заседания будут носить, в сущности, формальный характер. Потому многие даже и не огорчились, узнав, что из зала суда практически никакой информации поступать не будет. Секретным решением ЦК, которое подписал тогдашний секретарь ЦК Анатолий Иванович Лукьянов, газетам запрещено было печатать что-либо кроме заметок корреспондента ТАСС, который писал только то, что ему говорили. В результате приговор оказался полной неожиданностью для всей страны.

Больше всего общественное мнение было потрясено тем, что одного из подсудимых вообще оправдали, а другого освободили из-под стражи, отправив его дело на доследование. Ход суда над Чурбановым и его подельниками практически никому не был известен, отсутствие информации открыло оперативный простор для любых умозаключений. А те, кто был на процессе и знакомился с делом, были растеряны. Они не понимали, что происходит, почему общество поднимает на щит следователей, которые, по мнению специалистов, очень плохо справились со своей задачей. Гдлян и Иванов не сумели подкрепить свои версии фактами и доказательствами.

На встрече в Центральном доме литераторов в Москве публика с гневом обрушилась на председательствовавшего на процессе генерала юстиции Михаила Алексеевича Марова и народных заседателей. Им не давали говорить. Экзальтированная дама-прокурор с хорошо поставленным командирским голосом обвиняла судей в том, что своим приговором они сорвали всю дальнейшую работу следственной группы.

– Увидев, что подсудимый Бегельман, который очень помог следствию, не получил обещанного снисхождения, наши подследственные отказываются от показаний, – жаловалась дама-прокурор.

– А у вас, кроме их показаний, больше нет никаких доказательств? – невинным голосом поинтересовался работник Верховного суда.

– Почему же нет? – обиженно взвилась дама-прокурор.

– Тогда что вам беспокоиться? Докажете их вину, и суд накажет преступников.

– Нет, но как же мы теперь будем работать? – продолжала возмущаться дама-прокурор.

Прокуратура продолжала считать, что признание обвиняемого – единственное доказательство, которое следствию следует добыть.

В журнале «Новое время», где я работал, мы опубликовали отчет о процессе:

«Сколько обвинительных эпизодов рухнуло. Сколько взяток не подтвердилось! По сути, это был первый большой процесс, который проходил в условиях перестройки, поставившей целью формирование правового государства. Материалы следствия не были приняты на веру, как это бывало; процесс проходил в острой состязательной борьбе обвинения и защиты. И если защита убедительно опровергала аргументы обвинения, обвинению приходилось отступать, отказываясь от удобной привычки считать лучшим доказательством признания обвиняемых».

Гдлян и Иванов, откликаясь на этот отчет, написали статью, которую мы тоже напечатали. Возмущенные следователи писали:

«Нам кажется, что процесс над Чурбановым и его соучастниками был использован для того, чтобы путем дискредитации следствия остановить его продвижение вперед, не допустить законного завершения дела путем привлечения к ответственности всех виновных лиц, особенно из центра… Но мы должны разочаровать коррупционеров и их покровителей. Следствие остановить не удалось и не удастся!»

Реакция общества была почти истерической. Люди говорили, что чурбановский процесс превратился в суд мафии над перестройкой, что всех обвиняемых надо было расстрелять, потому что они – истинные враги народа. Простых рабочих отправляют за решетку за украденный килограмм мяса или конфет, а тех, кто ворочает миллионами, оправдывают…

Симпатия и уважение к следователям в один день превратились в безграничное, почти истерическое восхищение. В день вынесения приговора по «чурбановскому делу» Гдлян и Иванов из следователей превратились в политиков. Они практически забросили следовательскую работу, но клялись, что будут вести борьбу до конца. Где бы они ни выступали, любая аудитория встречала их на ура.

Гдлян любил рассказывать о том, как на него готовились покушения. То протянули стальной трос, чтобы его самолет не взлетел. То ему в постель подкладывали кобру. Они с Ивановым оказались мастерами политического шоу, они замечательно использовали возможности средств массовой информации. Гдлян первым решился что-то рассказать стране и был вознагражден сторицей. Ибо состояние общества было таково, что одинокий обличитель всегда может рассчитывать на полную поддержку. Когда во взяточничестве обвиняется крупный государственный деятель, общество даже и не требует доказательств.

Все накопившееся в обществе раздражение- из-за пустых полок, очередей, тесноты, скудости, неоправдавшихся надежд, невыполненных обещаний – трансформировалось в кинетическую энергию поддержки Гдляна и Иванова. Они ясно указали причину общих бедствий, нехваток и недостатков – мафия, сплоченные, поддерживающие друг друга темные силы, обирающие страну.

Тельман Гдлян рисовал нам весьма впечатляющую картину:

– У нас есть совершенно секретная схема этих мерзавцев, где все они прошли по вертикали, по горизонтали. Одни давали, другие брали, третьи покрывали огромные суммы.

Гдлян и Иванов словно принимали на себя груз наших проблем, они обещали реальную справедливость, когда каждому воздастся по делам его. Как нам всего этого хотелось! Недаром мировой кинематограф так выделяет фигуру честного следователя, в одиночку ведущего борьбу с многочисленными неуязвимыми врагами. Магическая эта фигура завораживающе действовала на нас. Тельмана Гдляна охотно выдвинули в Москве кандидатом в депутаты. В предвыборной программе Гдлян обещал добиться, чтобы «неприкасаемые лица», независимо от их чинов, должностей и званий, ответили перед народом.

Власть перешла в контрнаступление. Из обвинителей Гдлян и Иванов превратились в обвиняемых. Они больше не герои, не смелые следователи, а нарушители законности, карьеристы, болтуны и провокаторы. Комиссия Президиума Верховного Совета СССР пришла к выводу, что оба следователя насаждали порочную практику «огульных обвинений во взяточничестве, принуждения подозреваемых и свидетелей к даче так называемых «признательных» показаний путем необоснованных арестов, шантажа и запугивания… Гдлян, Иванов и приближенные к ним следователи нередко допускали оскорбления арестованных, унижение их человеческого достоинства и запугивание расстрелом».

Это произошло так стремительно, что люди не успели сообразить, с чего все началось. Наверное, с решения Верховного суда по делу Хинта, тоже весьма неожиданного. В начале восьмидесятых Тельман Гдлян вел дело подпольного бизнесмена Хинта, который был сурово наказан. А весной 1989 года пленум Верховного суда СССР полностью реабилитировал Хинта и его коллег. Хинт был не бизнесменом-махинатором, а честным человеком, изобретателем, опередившим свое время. Гдлян тут же заявил, что реабилитация Хинта – результат сговора эстонских националистов с московскими партийными взяточниками.

Пленум Верховного суда вынес частное определение в адрес следователя, который, выходит, засадил невиновного: «Факты нарушения социалистической законности… заслуживают… обсуждения вопроса о целесообразности дальнейшего использования Т.Х. Гдляна на таком важном участке следственной работы, как следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР».

Гдляном и Ивановым занялись комиссия во главе с председателем Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Борисом Карловичем Пуго и отдельно комиссия Президиума Верховного Совета СССР. Теперь уже деятельность Гдляна и Иванова однозначно оценивали со знаком минус. Газеты снова соревновались во внимании к этим следователям, но на сей раз составляя реестр их прегрешений.

Общественное мнение реагирует на это очень быстро. 26 марта 1989 года Тельман Гдлян легко обошел шестерых соперников и стал народным депутатом СССР. Москвич Николай Иванов победил три десятка претендентов на выборах в Ленинграде.

Тем временем появилось сообщение о том, что бывший второй секретарь ЦК Компартии Молдавии Виктор Смирнов, арестованный на основании материалов Гдляна и Иванова, невиновен. 22 мая 1989 года союзная прокуратура прекратила дело в отношении Смирнова «за отсутствием в его действиях состава преступления». Он был освобожден, и прокуратура извинилась перед ним «за серьезные нарушения законности». На съезде народных депутатов Генеральный прокурор СССР говорил об ошибке, допущенной по отношению к Смирнову…

А это как надо понимать? Значит, Гдлян и Иванов напрасно обвиняли делегатов партийной конференции во взяточничестве? Или же один Виктор Смирнов ни в чем ни виновен, а остальные все-таки виновны? Или невиновны все, кого обвиняли Гдлян и Иванов? И опять не было никакой информации. А хотелось знать, на каком основании был выдан ордер на арест Смирнова и нужно ли было вообще выбирать такую меру пресечения… Или, с другой стороны, на каком основании его признали невиновным.

Что же буквально за одну ночь превратило хороших Гдляна и Иванова в плохих? Не связано ли это с тем, что Иванов публично перечислил несколько высокопоставленных лиц, чьи имена мелькали в материалах следствия по «узбекскому делу»?

Выступая в мае 1989 года по ленинградскому телевидению, Николай Иванов заявил, что в уголовном деле «замелькали фигуры членов политбюро Соломенцева, Лигачева и бывшего председателя Верховного суда СССР Теребилова». С этой минуты критика в адрес следователей Гдляна и Иванова рассматривалась массовым сознанием как попытка вывести из игры бесстрашных борцов с мафией, свившей гнездо в Москве.

Прокуратура уверяла: не было покушения на Гдляна и Иванова. Не верили прокуратуре. Верховный суд пришел к выводу, что следователи нарушали закон. Не верили Верховному суду. Поскольку не были преданы гласности документы о расследовании дел «хлопковой мафии», протоколы «чурбановского процесса». Власти так и не сумели доказать, что Гдлян и Иванов – худшие следователи в стране.

Правоохранительные органы ставили Гдляну и Иванову в упрек и бесконечное необоснованное содержание под стражей, и выжимание показаний, и, по существу, шантаж подследственных. Но трудно предположить, что Гдлян и Иванов вдруг после многих лет беспорочной службы переродились и стали нарушать закон. Скорее, напрашивается другой вывод: они всегда пользовались одними и теми же следовательскими методами. И в своей епархии поднялись до самой вершины пирамиды.

Эта история показала, насколько общество легковерно, с какой легкостью оно спешит зачислить сегодняшнего кумира в герои и свергнуть с пьедестала кумира вчерашнего. Люди сразу соглашались, когда их убеждали во всемогуществе темных сил и мафии. Нам еще ничего не доказали, а мы уже поверили и подхватили идею «наведения порядка». Пусть кто-нибудь за нас все сделает, освободит нас от необходимости думать и что-то предпринимать… В тогдашнем восхищении Гдляном и Ивановым ощутим был не только стихийный протест против власти, но и неосознанная тяга к «сильной руке».

На втором съезде народных депутатов СССР отчитывалась комиссия, изучавшая материалы, связанные с работой следовательской группы Гдляна-Иванова. Страна, полночи не сводившая глаз с телеэкрана – шла прямая трансляция заседания съезда, – хотела услышать одно: кто прав – следователи или их критики? Хорошие следователи Тельман Гдлян и Николай Иванов или плохие? Раньше определенно были хорошими: стали «особо важными» при Генеральном прокуроре, получили интереснейшее и перспективное дело, набрали себе группу помощников в две сотни человек.

А каковы критерии оценки работы следователей? Судя по тому, что им ставили в заслугу в «благополучные» годы следствия, – исключительно материальные, денежные. Следователи уподоблялись золотоискателям: чем больше золота, денег, драгоценностей сдал государству, тем выше ценят. Группа Гдляна-Иванова исправно выдавала на-гора конфискованное (или «добровольно» сданное) и была на хорошем счету.

С цифрами потом, правда, получилась некоторая путаница. В докладе съездовской комиссии говорилось о двух миллиардах, нажитых хлопковой мафией. Гдлян вроде утверждал, что вернул государству сто сорок миллионов. Председатель комиссии Вениамин Александрович Ярин называл иные цифры: пятнадцать миллионов найдены следователями КГБ, двадцать – группой Гдляна-Иванова. Это, конечно, не два миллиарда и не сто сорок миллионов, но тоже солидная сумма. И за нее нужно быть благодарным. Однако независимый прокурор Мартинсон сообщил, что в обвинительных заключениях фигурировала только четверть суммы. А что же остальные пятнадцать миллионов? Ничейные деньги? Или отобраны не у преступников, а у честных людей, которым нечего инкриминировать? Или следователи настолько беспомощны, что, даже имея столь веские улики, не в состоянии обличить взяточников?

И не смыкается ли этот непрофессионализм с постоянным нарушением процессуальных норм, выявленным комиссией? А это – выжимание показаний запрещенными законом методами. Аресты заведомо невиновных членов семей, в том числе женщин, у которых семь-восемь детей. Многолетнее – вместо установленных в ту пору законом девяти месяцев – содержание под стражей подозреваемых, которые либо не давали нужных показаний, либо на свободе могли от них немедленно отказаться.

Наивно полагать, что такой стиль работы следственная группа освоила только в Узбекистане. Не являлись ли Гдлян и Иванов типичными следователями, которые стали плохими лишь потому, что взялись со своими методами за тех, кто принадлежит к правящей верхушке? Пока они «разбирались» с рядовыми дехканами или даже провинциальными секретарями райкомов и обкомов, ни генеральный прокурор, ни его заместители не видели в их действиях «нарушений социалистической законности». Как знать: не реши Гдлян и Иванов в один прекрасный день заняться политикой, набирая у будущих избирателей очки рискованной охотой на крупную дичь, они, быть может, и сейчас ходили бы в прокуратуре в передовиках…

В независимом Узбекистане ту кампанию по борьбе с коррупцией в республике вспоминают с возмущением, а Шарафа Рашидовича Рашидова считают «выдающимся сыном узбекского народа».

Его именем названы улицы, школы, колхозы. В сентябре 1992 года указом президента Узбекистана Ислама Каримова был образован Фонд Шарафа Рашидова. Учредители фонда – Академия наук Узбекистана, Министерство народного образования. В Ташкенте на проспекте Рашидова стоит памятник Шарафу Рашидовичу. Но когда разговор заходит об обстоятельствах его смерти, люди замолкают и многозначительно качают головой: темное это дело…