138. 2 февраля 1936 г.

Париж, авеню де Версаль, 130 —

Берлин, Несторштрассе, 22

Душенька моя дорогая, любовь моя, ты молчишь; пожалуйста, пиши; меня изредка – на улице или среди разговора – прямо насквозь пронзает мысль о тебе и о мальчике (вообще, когда я думаю о нем, то это какое-то райское таяние внутри души), радость моя, пиши. Меня раздражает, что я адрес Лонга забыл записать, но думаю, завтра получу его от тебя и тогда сразу напишу, ужасно вышло бестолково. Знаешь что, пришли мне копию «Mlle О»! Радио у Влад. Мих. в соседней комнате играет «Эй, ухнем». Получил от тебя два «Отчаяния» – ничего издано, вроде трехцветного знамени. Пришлют ли они мне еще экземпляры? Как насчет раздачи знакомым? Кому дать? Список? Получил от Зины письмо, – говорит, что принимаются деятельнейшие меры к нашему тамошнему обоснованию. Я перевидал уже массу людей. Третьего дня (четверг) я себя так отвратительно чувствовал, что думал – грипп, едва мог двигаться; но затем отменно выспался и развил кипучую д. вчера и сегодня. Дастакиян оказался симпатичнейшим человеком, блондином в очках, средних лет и скорее коротыш, – его все очень любят, он руководит кинематографом Кянджунцевых. У них все то же, они так же беспечно-приветливы, я у них пообедал и после этого поехал в этот их кинематограф, где Саба вел себя подчеркнуто по-хозяйски, а Ирина так же очаровательна, как была (и совершенно влюбилась в портрет мальчика). За нами сидели (он – похудевший, постаревший, она – со слепым фоксом на коленях)… Калашников с женой. Мне придется с ними встретиться (Ира мгновенно ему продала два билета). После фильмы Кянджунцевы уехали на своем лимузине, а я с Достакияном отправились в кафе Мюра поговорить, кое-что обсудили по дороге, а в кафе встретились с Алдановым и Керенским, так что деловой разговор не вышел. Керенский пришел в ужас от моей аполитичности. Сегодня Достакиян был у меня, и я ему подробно рассказал мою фильму («H?tel Magique»), он очень одобрил ее и на днях сведет меня с Шифриным и еще кем-то, посмотрим (я очень стараюсь). Вчера днем я был в редакции и сказал насчет безобразия, которое прилагаю, они обещали, что образумятся. Передал Игорю рассказ Матусевича и отказался от интервью. Меня навещали Шерман, Вишняк, Федотов. Первый прекрасно толкует «Приглашение» и в понедельник выступает с докладом обо мне. (Послано ли «Отчаяние», в пни, это важно!) Он так же плюется и рукой прикрывает рот. У Зельдовичей буду в понедельник днем – получил от нее письмо и звонил к ней. Написал Сюпервьелю и Д. Рошу. Что делать с далями? Дело в том, что книжный магазин Гиршфельд делит с Пескиным, – меня поэтому не очень тянет туда (или позвонить ему?). Послать ли маме? Зеке пишу, – я сегодня посетил старика, Сарра очень похорошела. Душка моя дорогая, я даже успел поработать над «Mlle О» и побывать на Монпарнассе, где после смерти Поплавского поэты ходят с лицами кротких мучеников. Зашевелились тенишевцы. Говорил по телефону с Берберовой. Завтра я у Ходасевича. Сегодня выступление Милюкова, на которое я, конечно, не пойду. Живу я в чудеснейших условиях (ванна лучше нашей) и постепенно отхожу, а то просто не могу тебе сказать, как я себя чувствовал в первые два дня. Любовь моя дорогая, я пишу это письмо очень торопливо, не могу как-то сосредоточиться. В метро воняет, как в промежутках ножных пальцев, и так же тесно. Но я люблю хлопание железных рогаток, росчерки («merde») на стене, крашеных брюнеток, вином пахнущих мужчин, мертво-звонкие названия станций. Знаешь, с удовольствием думаю об обработке «It is me». Ты уже послала «Despair»? Люблю тебя и очень целую тебя и мальчика моего[120]. На днях напишу Анюточке. В