Война врачей

Вы сговорились между собой представить дело так, будто я болен.

Адольф Гитлер[384]

Осенью 1944 года лейб-медик приближался к вершине своего могущества. После покушения «Пациент А» нуждался в нем как никогда прежде, и с каждой новой инъекцией его влияние возрастало. Никто в «Вольфшанце» не был так близок лично к диктатору, как Морелль, ни с кем он не беседовал так свободно, как с ним, никому не доверял так, как ему. Отныне во время крупных совещаний позади каждого генерала стоял вооруженный эсэсовец, готовый предотвратить любую попытку нового покушения. Приходившие на аудиенцию к Гитлеру должны были сдавать свои портфели. На чемоданчик Морелля это правило не распространялось.

У многих привилегированное положение «единственного лейб-медика», как он сам себя называл, вызывало зависть. Недовольство им росло. Как и прежде, Морелль упорно отказывался обсуждать с кем бы то ни было свои методы лечения. С самого начала и до последнего дня он хранил секреты, связанные с его служебной деятельностью. В царстве призраков «Вольфшанце», где бетонные стены бункеров были пропитаны ядом паранойи, это было небезопасно. Врачей Брандта и Хассельбаха, с которыми Морелль вполне мог бы обсудить лечение Гитлера, он держал в неведении. Лейб-медик окружил себя завесой таинственности. Он напускал на себя вид единственного в своем роде, незаменимого специалиста. Даже всесильный секретарь Гитлера Борман, недвусмысленно заявлявший, что предпочел бы, чтобы Гитлер лечился с помощью других методов, основанных в большей степени на биологии, нежели на химии, обломал о толстого доктора зубы.

Тем не менее, поскольку грядущее поражение в войне становилось все более очевидным, начался поиск виновных. Против Морелля сформировалась коалиция. Гиммлер уже давно собирал компромат на лейб-медика, надеясь уличить его в зависимости от морфина и тем самым сделать уязвимым для шантажа. Неоднократно в узком кругу высказывалось подозрение: не является ли он иностранным шпионом, который тайком травит фюрера?

Еще в 1943 году имперский министр иностранных дел фон Риббентроп пригласил Морелля на обед в свой замок Фушль в окрестностях Зальцбурга и предпринял атаку: в то время как лейб-медик беседовал с супругой имперского министра на безобидные темы, такие как минимальный возраст вступления в брак (предложение: 20 лет), государственные дотации на внебрачных детей, очереди за продуктами питания, отнимающие много времени, фон Риббентроп с неподвижным лицом предложил ему после обеда «подняться наверх, чтобы кое-что обсудить».

Риббентроп, как всегда чопорный и надменный, стряхнул длинным холеным пальцем пепел с египетской сигареты, повел головой все с тем же каменным выражением на лице и засыпал чудо-доктора вопросами. Хорошо ли, что фюреру делают столько инъекций? Колют ли ему что-нибудь кроме глюкозы? И вообще, не слишком ли много его пичкают лекарствами? Морелль лаконично ответил, что он колет «только то, что необходимо». Однако фон Риббентроп настаивал на необходимости «осуществления полной перестройки организма фюрера, дабы он мог восстановить работоспособность». Личный врач распрощался с хозяином и в раздражении покинул замок. «Как легко и просто рассуждают порой дилетанты на медицинские темы», – завершил он описание этой беседы[385].

Но этим дело не кончилось. Первое организованное наступление на Морелля повел Борман, который пытался упорядочить процесс лечения Гитлера или хотя бы взять его под свой контроль. Лейб-медик получил письмо с грифом «Совершенно секретно!». В нем в восьми пунктах были изложены «Меры по обеспечению медикаментозного лечения фюрера», предписывающие проверку выборочных проб лекарств в лаборатории СС, а самое главное, требовавшие от Морелля предоставлять перед началом каждого месяца «данные о том, какие медикаменты и в каком количестве он собирается использовать».

Однако это так и осталось беспомощной попыткой в любых иных ситуациях отнюдь не беспомощного Бормана. Во-первых, своей акцией он придал медикаментозному лечению Гитлера официальный характер, во-вторых, он хотел свести к минимуму переписку на столь щекотливую тему – ведь нужно было поддерживать имидж абсолютно здорового вождя расы господ. Поэтому в пункте 1 письма указывалось, что наркотические средства должны оплачиваться наличными, дабы финансовые потоки были скрыты от потомков. Борман распорядился впредь держать «месячный пакет» наготове в несгораемом шкафу и «по возможности наносить на ампулы порядковые номера (например, для первой партии: 1/44), а на внешней обертке упаковки должна присутствовать установленная надпись с личной подписью фармацевта»[386].

Реакция Морелля на эту бюрократическую попытку упорядочить его деятельность была ошеломляюще простой: он проигнорировал указание могущественного секретаря Гитлера и продолжал действовать по-прежнему, поскольку считал себя неуязвимым, рассчитывая на то, что «Пациент А» ни за что не даст его в обиду.

В конце сентября 1944 года отоларинголог Гизинг отметил в тусклом свете бункера странный цвет лица Гитлера и заподозрил у него желтуху. В тот же день он обнаружил на своем кухонном столе рядом с «яблочным компотом с глюкозой и зеленым виноградом»[387] коробку с малоизвестным продуктом – «пилюлями от кишечных газов доктора Кёстера». Гизинг был озадачен, обнаружив, что в состав данного препарата входят полученные из красавки, или другого растения семейства пасленовых, атропин и стрихнин. Последний представляет собой высокотоксичный алкалоид, входящий в состав вороньего глаза, который парализует нейроны спинного мозга и используется в качестве крысиной отравы. В душе Гизинга зародилось ужасное подозрение. В самом деле, побочные эффекты этих пилюль от кишечных газов при высокой дозировке соответствовали симптомам, которые проявлялись у Гитлера. На центральную нервную систему атропин оказывает сначала возбуждающее, а затем угнетающее воздействие, после чего развивается состояние, характеризующееся резким ускорением ассоциативного процесса, чрезмерной словоохотливостью, зрительными и слуховыми галлюцинациями, а также бредом, который может повлечь за собой буйство и насильственные действия. Кроме того, стрихнин вызывает повышенную светочувствительность, светобоязнь и общую слабость[388]. Гизингу все было ясно: «Гитлер на протяжении длительного времени демонстрировал эйфорию без всяких на то оснований, и его приподнятое настроение при принятии решений после крупных политических или военных неудач в значительной мере можно объяснить подобным образом»[389].

Отоларинголог пришел к выводу, что именно в пилюлях от кишечных газов кроется причина мании величия Гитлера и ухудшения его физического состояния, и провел эксперимент на себе: в течение нескольких дней он глотал маленькие круглые пилюли, выявил у себя те же симптомы и решил перейти в наступление. Гизинг намеревался занять место Морелля, предъявив ему обвинение в том, что он умышленно травит фюрера. В то время как к границам Германии с запада и востока приближались англо-американцы и русские, в «Вольфшанце» фармакологическое безумие переросло в войну врачей.

В этой интриге Гизинг выбрал в качестве союзника лейб-хирурга Гитлера, который был давно настроен против Морелля. В то время Брандт находился в Берлине, но по призыву Гизинга он без каких-либо колебаний первым же самолетом вылетел в Восточную Пруссию и тут же вызвал обвиняемого к себе. Мореллю следовало опасаться неприятностей по поводу юкодала, но, когда противники попытались устроить ему западню в связи с отпускавшимися без рецепта пилюлями от кишечных газов, он воспринял это с безразличием. Морелль мог сказать, что он никогда не прописывал эти пилюли и что Гитлер приобретал их сам через своего слугу Линге. Однако хирург Брандт, мало смысливший в биохимии и сосредоточившийся на побочных эффектах стрихнина, не желал успокаиваться и пригрозил: «Думаете, Вам кто-то поверит, если Вы будете утверждать, будто не имеете к этому никакого отношения? Полагаете, что Гиммлер отнесется к вам иначе, чем кто-то другой? Сейчас вешают так много людей, что церемониться с Вами никто не будет»[390]. Спустя неделю Брандт добавил: «В моем распоряжении имеются доказательства, прямо указывающие на отравление стрихнином. Могу сказать вам откровенно, последние пять дней я остаюсь здесь исключительно из-за болезни фюрера»[391].

И все же что это была за болезнь? В самом деле желтуха? Или, может быть, типичный гепатит, возникший вследствие того, что Морелль недостаточно тщательно дезинфицировал шприцы? Гитлер, чьи шприцы дезинфицировались только спиртом[392], выглядел, во всяком случае, не лучшим образом. Его печень, подвергавшаяся в течение последних месяцев атакам со стороны множества токсичных веществ, выделяла желчный пигмент билирубин, о чем свидетельствовало пожелтение кожи и белков глаза. Брандт рассказал о своих подозрениях Гитлеру, а у Морелля 5 октября 1944 года из-за сильного волнения случилось кровоизлияние в мозг. Гитлер встревожился сверх всякой меры: Предательство? Яд? Неужели его все эти годы обманывали? И кто обманывал – выбранный им самим Морелль, самый близкий, самый верный из всех? Но, если отдать на растерзание своего личного врача, который еще совсем недавно делал ему столь благотворные инъекции юкодала, не останется ли он беззащитным перед могущественным государственным аппаратом? Диктатор почувствовал: ему угрожает серьезная опасность, поскольку вся его власть зиждилась на природном магнетизме, который остался в прошлом, а наркотики помогали искусственно воссоздавать этот самый магнетизм.

С тех пор как состояние здоровья Гитлера стало быстро ухудшаться, постепенно разгоралась борьба «диадохов», и война врачей превратилась в войну за высокую должность в высших эшелонах власти национал-социалистского государства. Ситуация обострялась. Гиммлер сказал Брандту: он легко может представить себе, что Морелль пытался убить Гитлера. Рейхсфюрер СС вызвал Морелля в свой офис и бросил ему в лицо: он отправил на виселицу столько людей, что для него это уже не составляет большого труда. В то же самое время в Берлине на допрос к шефу полиции безопасности и СД Кальтенбруннеру был вызван доктор Вебер, замещавший Морелля в его клинике на Курфюрстендамм. Вебер, всеми силами защищавший своего патрона, заявил, что не представляет, чтобы тот мог быть причастен к заговору. Для этого Морелль якобы слишком робок.

В конце концов был произведен химический анализ спорного вещества. Результат: концентрация атропина и стрихнина в нем настолько мала, что они не способны вызвать отравление – даже при больших дозах, которые были прописаны Гитлеру. Для Морелля это была победа. «Мне бы хотелось, чтобы это дело с пилюлями было предано забвению, – поставил точку Гитлер. – Вы можете говорить о Морелле все, что угодно, – он остается моим единственным личным врачом, и я полностью доверяю ему»[393]. Гизинг получил выговор, и Гитлер отослал его со словами, что все немцы имеют право выбора врача и он в том числе. Кроме того, как известно, вера пациента в своего врача и его методы лечения способствует выздоровлению. Он остается вместе со своим верным личным врачом. Все указания на слишком вольное обращение Морелля со шприцем Гитлер отметал в сторону: «Мне известно, что прогрессивные методы лечения Морелля не признаны на международном уровне и что он еще не пришел к однозначным результатам в некоторых из своих исследований. Но так происходило и прежде со всеми новшествами в медицине. Я нисколько не сомневаюсь в том, что Морелль пройдет свой путь, и окажу ему финансовую поддержку, как только у него возникнет необходимость в ней»[394].

Гиммлер, который всегда немедленно без каких-либо колебаний брал под козырек, когда речь шла о воле Гитлера, тут же сориентировался. «Да, господа, – сказал он Хассельбаху и Гизингу. – Вы плохие дипломаты. Ведь вам известно, что фюрер безоговорочно доверяет Мореллю, и это его доверие поколебать невозможно». Когда Хассельбах попытался убедить его в том, что любой врачебный, да и гражданский суд признает Морелля виновным по меньшей мере в причинении вреда здоровью вследствие халатности, Гиммлер резко оборвал его: «Господин профессор, вы забываете, что я как министр внутренних дел являюсь также шефом главного ведомства здравоохранения и не допущу, чтобы Морелля привлекли к суду». Не захотел глава СС слушать и возражение Гизинга по поводу того, что Гитлер – единственный глава государства в мире, который еженедельно принимает от 120 до 150 таблеток и получает от восьми до десяти инъекций различных медикаментов.

Эта эпопея закончилась для Гизинга тем, что Борман выдал ему чек на сумму 10 000 рейхсмарок за его услуги. Ничем закончилась она также для Хассельбаха и влиятельного Брандта – а вместе с ними и для их союзника Шпеера, надеявшегося стать преемником Гитлера. Три врача были вынуждены покинуть Ставку фюрера, и Морелль остался там единственным представителем этой профессии. 8 октября 1944 года он узнал радостную для себя новость: «Фюрер сообщил мне, что Брандт возвращается в Берлин к своим основным обязанностям»[395]. «Пациент А» держался за своего личного врача железной хваткой. Подобно любому наркоману, боготворившему своего драгдилера, Гитлер не мог расстаться с щедрым доктором, которого даже не нужно было ни о чем просить.

В заключение беседы диктатор сказал своему личному врачу: «Эти глупцы не подумали, чего они тем самым добились бы! Я вдруг остался бы без врача, а эти люди должны знать, что за те восемь лет, которые мы с вами находимся вместе, вы неоднократно спасали мне жизнь. А что было до этого! Все врачи, которых ко мне приводили, отказывались меня лечить. Я умею быть признательным, мой дорогой доктор. Когда мы оба пройдем через эту войну, увидите, как щедро я отблагодарю вас!»[396]

Следующую, весьма самонадеянную и откровенную реплику Морелля можно воспринимать в качестве попытки оправдаться перед потомками: «Мой фюрер, если бы все это время вас наблюдал обычный врач, вы бы уже давно не смогли бы полноценно работать и рейх пришел бы в упадок». По словам Морелля, Гитлер долго с благодарностью смотрел на него, затем пожал руку и сказал: «Мой дорогой доктор, я просто счастлив, что у меня есть вы».

Так закончилась война врачей. «Пациент А» и на этот раз не позволил отстранить себя от власти. Ценой, которую он за это заплатил, стало дальнейшее разрушение организма, осуществлявшееся под руководством его личного врача, полномочия которого он в очередной раз подтвердил. Дабы успокоились нервы, глава государства получил «юкодал-юпаверин, глюкозу внутривенно плюс гомозеран внутримышечно»[397].