24. Евреи в Москве

История евреев России начиналась в Москве. Это утверждение будет верным, если принять в качестве точки отсчета российской государственности правление Ивана III. Известны и более ранние примеры появления евреев на территории будущей империи, от Новгорода до южных окраин. Но Иван III мог по праву называть себя «государем всея Руси», заложив основы внутренней и внешней политики Московского царства.

Появление еврейской линии в русской истории связано с политикой внешней. Одним из ее больных вопросов в XV веке были взаимоотношения с Крымским ханством. Посредником в сложных дипломатических переговорах между Москвой и Крымом стал еврей Хозе Кокос, богатый купец из Кафы, как тогда называлась генуэзская крепость на территории Феодосии. Активная переписка между ним и великим князем касалась не только высокой дипломатии – Хозе решал практические задачи, связанные с выкупом пленных и отправкой их на родину, в Московию, а также с возвращением из Крыма в русские церкви православных святынь. Одним из курьезных элементов переписки стала проблема языка общения, языка первого диалога московского государя с евреем. Не имея при себе переводчиков с иврита, великий князь высказал требование, чтобы Кокос «жидовским письмом грамот не писал». Поскольку эта переписка продолжалась более десяти лет, надо полагать, что проблема языкового барьера была решена.

Первых евреев, пытавшихся поселиться в Москве на постоянной основе, можно отчасти считать, используя историческую аналогию, жертвами «дела врачей». Они приезжали в Московское царство, имея возможность найти здесь применение своему искусству врачевания. Первый из них – Леон, венецианский еврей, – в 1489 году был зван в Москву для лечения старшего сына великого князя. Собственных квалифицированных медиков в оторванной от центров европейской культуры Руси тогда не было, и проблему решали приглашением заморских лекарей. Но познания Леона в медицине не помогли спасти царевича – речь шла не о болезни пациента, а об отравлении наследника престола (предположительно, коварной мачехой). Обвинение в трагическом исходе, что было вполне предсказуемо, пало на приезжего врача, и он, по обыкновению тех лет, был казнен.

Столь же трагически в конце XVII века закончилась служба в Москве его коллеги, польского еврея Стефана фон Гадена, в судьбе которого было немало замысловатых поворотов. Из Польши фон Гаден попал в Киев, оттуда приехал в Москву в качестве врача, хотя сведений о его медицинском образовании не сохранилось. Проделав путь от цирюльника и лекаря до доктора, переходя при этом последовательно вначале в лютеранство, потом в католичество, затем в православие, он сделался придворным доктором царя Алексея Михайловича. В период борьбы за власть между Нарышкиными и Милославскими фон Гаден был обвинен в отравлении царя Федора и во время бунта поднят на копья и изрублен ворвавшимися в Кремль стрельцами.

Обратим внимание однако, что, в отличие от жертв «дела врачей» середины ХХ века, медикам в средневековой Руси при расправе не ставили в вину их еврейское происхождение.

Нечасто это обвинение предъявлялось и в период правления Петра I. В его ближайшем окружении, названном Пушкиным «птенцами гнезда Петрова», были люди с самыми разными корнями. Один из них, Петр Шафиров, сын польского еврея, сопровождал молодого царя, когда тот устремился в Москву для подавления очередного стрелецкого бунта. Впоследствии Шафиров оказывал России услуги поистине неоценимые: однажды он даже спас жизнь Петру, обеспечив дипломатическими усилиями выход армии вместе с государем из турецкого окружения во время Прутского похода. Однако позднее, когда в результате придворных интриг Шафиров оказался под судом, ему все же припомнили еврейское происхождение, которое он якобы скрыл. Обвинение, впрочем, было легко опровергнуть: его отец, попавший в русский плен во время войны с Польшей, крестил сына, и Шафиров с полным правом считался православным.

Но подлинная еврейская страница в истории Москвы началась, конечно же, после присоединения западных земель, или, иными словами, с наступлением эпохи Черты. Одними из первых на московский рынок устремились купцы из белорусских городов и местечек, и это сразу же вызвало недовольство московского купечества, которое обратилось к властям с просьбой изгнать конкурентов. Интересным было содержание прошения – фактически первого документа, претендовавшего на регулирование пребывания евреев в древней столице. Московские купцы честно заявляли, что не имеют религиозных и национальных претензий к иноверцам, признавали их превосходство в делах торговых и сетовали, что не могут на равных конкурировать с еврейскими купцами.

Последовал ответ и от еврейских купцов. Один из них, по фамилии Мендель, в частности, писал, что приехал в Москву честно вести торговые дела и что уехать он не может, поскольку московские купцы не отдают взятое в долг. Мендель купил дом, записался в купеческую гильдию, заплатил пошлины и стал проживать в Москве постоянно на законных основаниях, развернув торговлю, в том числе и заморскими товарами. Вслед за ним и другие купцы – Евель, Израиль, Янкель, Хаим – начали опровергать наветы местных недоброжелателей, объясняя, как устроены их торговые дела, как они получают прибыль, ведя скромный и трезвый образ жизни, уплачивая высокие налоги и соблюдая все законы.

Исход этого политико-коммерческого спора оказался вполне предсказуемым. В конце 1791 года был подписан высочайший указ, запрещавший еврейским купцам записываться в купеческие общества внутренних губерний. Неожиданным стало лишь то, что за еврейских купцов пробовали заступиться московские промышленники. В этом, впрочем, тоже не было, что называется, «ничего личного»: именно оборотистые еврейские купцы, работавшие по низким ставкам, имевшие хорошие торговые связи и удачно сбывавшие продукцию, приносили местным фабрикантам существенную долю прибыли.

Только через несколько десятилетий компромисс был найден. На территории Зарядья, района за торговыми рядами, возле Москвы-реки, было решено отвести для пребывания еврейских купцов подворье, прозванное некогда по имени его хозяина Глебовским и представлявшее собой городское имущество, доходы от которого шли на содержание благотворительной глазной больницы. Правила функционирования этого островка еврейской жизни по сию пору удивляют своей строгостью и детальной проработкой. Оговаривались число допускавшихся купцов и сроки их пребывания, необходимость селиться и покупать продукты исключительно в этом месте, невзирая на завышенные цены и ужасные условия; устанавливалось правило, по которому вечером ворота закрывались, и не успевший вовремя вернуться нарушитель порядка вынужден был ночью прятаться от полиции. Приезжавшие из местечек купцы подвергались поборам и унижениям – и все это при том, что государству их деятельность была полезна и выгодна. В конце концов, после бесчисленных жалоб постояльцев и чиновничьих проверок, произвол был ограничен, а с воцарением Александра II и вовсе снято главное ограничение: евреи теперь могли селиться по всему городу.

Следующей после купцов категорией евреев, обосновавшихся в Москве, стали «николаевские» солдаты. Несмотря на то что главной целью набора еврейской молодежи в армию была их идеологическая обработка, завершавшаяся обычно крещением, часть таких солдат продолжала чтить национальные традиции, оставаясь иудеями. Чаще это относилось к тем, кто был взят в рекруты уже во взрослом возрасте и имел устоявшиеся взгляды. Попадая в части, расквартированные в городах, эти солдаты начинали, насколько позволяла служба, соблюдать отдельные элементы религиозной традиции. При них возникали молельные дома, лавки с кошерной пищей. Еще больше возможностей было у тех солдат, которые со временем переходили на нестроевую службу в качестве пожарных или санитаров.

Интересна история солдат-евреев, служивших в московском госпитале. Жены, приехавшие к ним из местечек черты оседлости, обнаружили, что мужья перестали соблюдать кашрут, молиться и покрывать, как это принято у иудеев, голову. Тогда женщины написали военному начальству прошение с просьбой назначить раввина для солдат иудейского происхождения. В результате такого «семейного» воспитания взрослых уже людей и возвращения их в лоно традиций солдат-евреев стали все чаще видеть в молельных домах, а введенные в должность раввины получили право присутствовать на воинских присягах и обеспечивать еврейский церемониал при погребении.

Еще одну группу московских евреев в середине XIX века составляли студенты. Ограниченные прежде рамками национально-религиозных учебных заведений, молодые люди, закончившие раввинские училища, устремились в университеты. Таков был путь и уроженца Ковенской губернии Леона Мандельштама. Поскольку для поступления в высшее учебное заведение требовалось пройти ступень гимназического образования, он экстерном сдал в Вильно экзамены за курс гимназии и, получив со второй попытки нужный результат, отправился в Москву. В 1840-е годы это еще не было ординарной практикой – кандидатуру Мандельштама тщательно проверяли, обсуждали, делали запрос по месту сдачи экзаменов, получали разрешение министра просвещения. Но в итоге в стенах Московского университета появился первый студент-еврей, впоследствии ставший талантливым писателем и переводчиком, издателем русско-ивритских словарей. Именно Леону Мандельштаму принадлежит первый перевод на иврит стихов Пушкина и первый перевод Пятикнижия[120] с иврита на русский. И в собственных его произведениях главное место занимала еврейская тема, о чем говорят и их названия: «Еврейская семья», «В защиту евреев», «Несколько слов о евреях вообще и русских евреях в особенности».

Надо сказать, что отношения Мандельштама с еврейской общиной складывались неоднозначно. Занимая посты ученого еврея[121], руководителя казенных еврейских училищ, он своей деятельностью объективно способствовал процессам ассимиляции в еврейском сообществе, чем не мог не вызвать недовольства представителей традиционной его части. Впрочем, таков был удел многих представителей еврейской интеллигенции, прошедших путь из черты оседлости в обе столицы империи.

Вслед за Мандельштамом в Москву устремились многие талантливые юноши из регионов Западного края. Вскоре евреи-студенты перестали быть экзотикой на Моховой – улице, где и поныне стоит старое здание Московского университета.

И все же большинство московских евреев можно было встретить в районе Зарядья – там, откуда начиналась еврейская история города. В основном это были мелкие ремесленники, торговцы. Вид этого уголка города был своеобразен. На тротуарах, по свидетельству современников, толпились многочисленные торговки с продуктами. В переулках располагались мясные лавки (непременно кошерные), пекарни, всевозможные мелкие мастерские. Жила вся эта пестрая толпа торговцев и ремесленников, снимая комнаты в дешевых домах. Вот описание Зарядья тех лет, когда там жила беднота, приехавшая из столь же небогатых местечек: «Стоит только спуститься по одной из лестниц, идущих от Варварки, вниз по направлению к той стене Китай-города, которая примыкает к Москве-реке, из кварталов европейского типа вы сразу попадаете в трущобный мир старой Москвы. Тут все характерно: и грязные кривые переулки, и двухэтажные, с обсыпавшейся штукатуркой, жалкого типа домишки…»

Однако с началом реформ 1860-х годов и развитием промышленности начинает меняться и состав московского еврейства. Все большая доля в нем начинает принадлежать успешным предпринимателям-промышленникам, чей вес и авторитет в обществе был значительно выше, чем у предпринимателей-купцов.

Именно в это время приехал в Москву младший из братьев Поляковых, Лазарь. Начав с небольших подрядов на сооружение железнодорожных веток к московским предприятиям, он превратился в крупнейшего железнодорожного магната, строителя магистралей государственного значения. Главной особенностью этой незаурядной личности было стремление сочетать деятельность успешного дельца, крупного банкира, владельца мануфактур, железных дорог, страховых обществ с ролью попечителя еврейской общины. И надо сказать, что активное участие в жизни общины, которую он со временем возглавил, не мешало государственной службе, на которой Поляков был удостоен высоких орденов, получил чин статского, а затем и тайного советника, а также потомственное дворянство.

Наряду с огромным количеством благотворительных начинаний для московского еврейства, от бесплатных обедов до содержания больниц, Лазарь занимался самым почетным и ответственным для любой еврейской общины делом – сооружением синагог. Вначале при его участии в 1870 году в Китай-городе было арендовано здание, в котором был устроен молитвенный дом, где начал работать казенным раввином Шломо Минор. Человек глубоких знаний и высоких моральных качеств, он стал подлинным духовным лидером московской общины. Десять лет спустя Поляков получил разрешение на возведение семейной синагоги на территории его личного домовладения (в течение многих лет потом полиция зорко следила за тем, чтобы даже на религиозные праздники, помимо семьи и родственников богатейшего предпринимателя, в эту синагогу не приходило много гостей). И это при том, что Поляков имел высокие чины и жертвовал огромные суммы на государственные нужды, на помощь бедным, на создание музеев.

Долгие годы Поляков, как глава московской общины и крупнейший жертвователь, посвятил борьбе за открытие и свободное функционирование Хоральной синагоги, главного центра религиозной жизни московских евреев. Обстоятельства этой борьбы были связаны с периодическими изменениями в политике городских властей по отношению к евреям.

Благоприятным периодом стала эпоха реформ Александра II, когда численность еврейской общины города неуклонно росла. К концу трагически прерванного правления царя-реформатора число евреев в Москве достигло, по некоторым оценкам, минимум 30 тысяч (хотя точные цифры неизвестны). Многочисленные послабления того времени связывают с личностью генерал-губернатора Владимира Долгорукова, возглавившего московскую власть в 1865 году. Дружеские отношения между ним и главой еврейской общины не раз становились причиной критики в адрес московского градоначальника, говорили, что даже со стороны царя, вопрошавшего, кто же правит городом – генерал-губернатор или Поляков? Впрочем, и с Долгоруковым связаны факты попыток выселения евреев обратно в Черту из районов, прилегавших к Москве. Но, тем не менее, община росла, еврейские организации функционировали, молитвенные дома открывались.

Считается, что именно это было расценено высшей государственной властью как попустительство евреям и стало причиной отставки Долгорукова. В 1891 году на посту генерал-губернатора его сменил брат царя великий князь Сергей Александрович, это стало переломным моментом в судьбе московского еврейства. Новый градоначальник оказался явным и не скрывавшим этого антисемитом. Надо, однако, отметить, что последовавшее за его назначением массовое изгнание евреев из Москвы стало, конечно, не только исполнением прихоти великого князя, но и частью общегосударственной политики. Доклад о необходимости выселения евреев был подан царю министром внутренних дел, и резолюция была по-царски краткая и исчерпывающая: «Исполнить».

Повеление «О воспрещении евреям ремесленникам, винокурам и пивоварам и вообще мастерам и ремесленникам переселяться на жительство в Москву и Московскую губернию» исполнялось с большим рвением. Нередки были случаи, когда для обеспечения кампании использовали пересыльные тюрьмы – не всем изгнанным из города жителям-иноверцам удавалось выжить и добраться до места назначения. Вот как описывает события той поры их очевидец, писатель Лев Клячко: «Вокзалы тех дорог, которые вели в так называемую черту оседлости, стали необычно переполненными и имели такой вид, какой они приобретали во время беженства или демобилизации. Во всех комнатах, на платформах и в проходах валялись на полу евреи со своими семействами, часто весьма многочисленными, со всем своим скарбом, дожидаясь посадки. Количество поездов, не рассчитанное на массовое выселение евреев, было недостаточно для всех подвергнутых высылке. Высылаемые были преимущественно люди, жившие в Москве годами и десятками лет, имевшие на это право… Для большинства выселенных Черта была местом чуждым, неведомым – местом, с которым они не имели никаких связей». Список категорий евреев, подлежавших изгнанию, расширялся. Впервые в Москве была применена практика настоящей «охоты» на скрывавшихся от выселения – доносчикам выплачивали денежное вознаграждение. В результате из города было выселено, по некоторым данным, около 20 тысяч человек.

Как раз на этот период, ставший поворотным в еврейской (а по сути антиеврейской) политике властей, пришлось завершение строительства нового здания Хоральной синагоги – величественного сооружения с объемным куполом и парадной колоннадой. Московские евреи даже не успели провести освящение нового дома молитв. Немедленно было выпущено подписанное царем повеление о выселении раввина Минора, который якобы самовольно открыл синагогу, а также о необходимости закрытия и продажи здания на Солянке. Это решение было подкреплено распоряжением местных властей о снятии купола с дома молитв. Двери его были опечатаны.

Началась долгая и кропотливая борьба московской еврейской общины за сохранение главной синагоги города. В ход шли самые разные ухищрения, вплоть до перепланировки внутреннего пространства и обещаний перевести в здание ремесленное училище или детский приют. В этой борьбе общине удалось дотянуть до революционных событий 1905 года, когда царь, вынужденный пойти на некоторые либеральные уступки, подписал указ «О свободе вероисповеданий». В результате летом 1906 года, при содействии министра внутренних дел Петра Столыпина, было получено долгожданное разрешение царя на открытие Хоральной синагоги, борьба за которую продолжалась 15 лет.

С первых дней она стала духовным центром московской общины, и главная заслуга в том, что Хоральная синагога играла столь важную роль в истории евреев Российской империи, принадлежала ее раввину, уроженцу Могилева, Якову Мазе. Его подвижническая деятельность в Москве продолжалась тридцать лет, и этот период в истории московского еврейства по праву называют эпохой Мазе. Масштаб его личности был таков, что роль Мазе в отстаивании интересов и прав еврейского населения империи выходила далеко за московские пределы. Особенно широкую известность он приобрел, приехав в Киев на процесс по «делу Бейлиса», чтобы в качестве эксперта опровергнуть обвинения «кровавого навета» и, по сути, остановить назревавшую новую погромную волну.

Кроме всего прочего, сложности Мазе добавляли его старания позиционировать роль синагоги в диаспоре не только как «внутриеврейское» дело. Пытаясь выстраивать диалог с московской властью, как правило не испытывавшей к евреям дружелюбия, он проявлял величайшую принципиальность и непреклонность, но в то же время демонстрировал уважение к русским чиновникам и общественным деятелям, чьи труд и нравственная позиция служили интересам государства, полноправными гражданами которого стремились быть евреи эпохи Черты.

Этот принцип воплотился в торжественных речах, произнесенных раввином Хоральной синагоги в память о Льве Толстом в 1910 году и о директоре Императорского технического училища Александре Гавриленко в 1913 году. Объясняя, почему синагога, верная еврейской традиции, оплакивает последнего, хотя он не был евреем, Мазе сослался на постановление Талмуда «оплакивать неевреев наравне с евреями», если их земная жизнь оставила следы и добрую память людям. «Мы разделяем общую скорбь с общечеловеческой точки зрения… Мы заявляем, что умер человек с любящей душой… Его истинно христианское отношение к людям и настоящее русское благородное сердце каждый раз указывали ему пути, как открывать двери вверенного ему храма наук перед всеми стучавшимися в них».

Такая позиция московской синагоги была важна для противостояния политике антисемитизма. Она, конечно, не могла остановить волну, наступавшую сразу с двух сторон: и со стороны правительственных кругов, и со стороны готовых откликнуться на погромные призывы народных масс. Но она все же сглаживала остроту проблемы, что было в интересах каждого жителя Москвы еврейского происхождения. Наверное, деятельность Мазе и позиция синагоги были не единственными факторами, но, как бы то ни было, еврейские погромы, случавшиеся регулярно и на территории Черты, и за ее пределами – словом, везде, где местное население могло излить свою злобу на иноверцев, – обходили Москву стороной.

Еще одной возможностью проверить еврейскую общину на благонадежность стало вступление России в Первую мировую войну, названную тогда второй Отечественной. И московское еврейство проявило себя достойной частью отечества, включившись в решение общих для страны задач. При участии синагоги открывались лазареты, собирались деньги на нужды армии, оказывалась помощь пострадавшему населению Западного края. Когда правительство начало проводить политику выселения евреев из прифронтовых губерний, тысячи беженцев оказались в центральных районах страны, в том числе и в Москве. Община занималась их устройством, находила жилье и работу, открывала детские приюты. Делать это было легче в пригородах, поэтому в поселках рядом с Москвой: Малаховке, Салтыковке, Перловке, Марьиной Роще, Давыдкове, Черкизове – стала значительно расти доля евреев среди местных жителей.

Рост числа московских евреев в годы Первой мировой войны стал результатом вынужденного отступления государства от принципа удержания иноверцев на территории Черты. Следующий всплеск принесла с собой Февральская революция, после которой стали возвращаться ссыльные из мест заключения и те евреи, кому приходилось ранее скрываться в эмиграции.

Среди влившихся в годы войны и революции в еврейское население города были и мастеровые люди, и представители интеллигенции, деятели науки и культуры. Еврейское сообщество выросло количественно и качественно, и, конечно, не все вновь приехавшие чтили религиозные или как минимум общие национальные традиции. Такая тенденция оказалась в то время характерной не только для Москвы: Россия была на переломе, и чувство национальной самоидентификации тоже претерпевало серьезные изменения.

Но так или иначе, Москва превращалась в город с самой большой численностью еврейского населения. Начиналась следующая страница еврейской истории Москвы, которой предстояло вскоре стать столицей нового государства.

Маргарита Абрамовна Лобовская

историк, автор книг «Еврейская благотворительность на территории бывшего СССР», «История Московской хоральной синагоги», «Москва еврейская». Автор многочисленных научных статей о знаменитых евреях в истории Москвы. Много лет работала в Музее ГУЛАГа (Москва).

Москва в пределах Земляного вала в XV–XVII веках, когда в ней появились первые евреи

Зарядье со стороны Москвы-реки. 1880-1890 гг. Фото И.Н. Александрова из собрания Российской Государственной библиотеки

Леон Иосифович Мандельштам. Первый еврей, окончивший российский университет, издавший сборник своих стихотворений на русском языке. Первый переводчик А.С. Пушкина на иврит

Лазарь Поляков. Банкир, коммерции советник, еврейский общественный деятель

Московская Хоральная синагога