19. Евреи в Литве

Существовало некогда в Европе государство Идишланд. Вы не найдете его на карте, в географическом атласе, но тем не менее эта страна существовала. У нее не было четко очерченных границ, но была своя столица, которую все знали под именем Ерушалаим де-Лите, что по-русски означает Литовский Иерусалим. Это было мононациональное государство: его заселяли евреи, прозванные литваками. И у этой незримой страны был свой государственный язык – северо-восточный (литовский) диалект языка идиш. Исходя из ареала распространения этого диалекта, мы можем условно определить территорию, которую занимал Идишланд. Это современная Белоруссия, Литва, Латвия и некоторые прилегающие районы России и Польши. Исторической столицей Идишланда был литовский город Вильно.

Поляки считали город своим, литовцы и белорусы – своим, но евреев их распри не касались. Евреи жили своей еврейской жизнью, которая, несмотря на отдельные негативные периоды, была здесь лучше, чем в большинстве европейских стран. С тех пор как в XIV веке местные князья, руководствуясь экономическими мотивами, начали предоставлять литовским евреям свободу вероисповедания и право владеть собственностью, сюда устремлялись их гонимые европейские собратья. К концу XVIII столетия, когда вместе с польскими землями Россия получила и Литву, Вильно-Вильнюс уже был признанным в мире еврейским центром, оплотом раввинистической учености, самым крупным во всей необъятной диаспоре средоточием знатоков Талмуда. И если в раннем средневековье еврейские мудрецы-гаоны обитали в городах древней Вавилонии Суре и Пумбедите, а потом в Испании и в уничтоженных позже крестоносцами рейнских общинах, то в XVIII веке самый знаменитый гаон еврейского мира жил в литовском Иерусалиме – городе Вильно.

Хотя основная деятельность Элиягу бен Шломо Залмана (1720–1797), Виленского Гаона, относится к периоду до вхождения Литвы в состав Российской империи, рассказ о литовском еврействе в период Черты необходимо начать с него.

Главная причина того, что Вильно стали называть литовским Иерусалимом, заключалась в личности раввина и философа, мудреца Элиягу. Правда, «штатным» раввином Элиягу-гаон, или «Агра» (Агаон рабби Элия), никогда не был. Он вел аскетическую жизнь праведника и был раввином не по должности, а согласно почетному титулу. Принципиальный во всем, он отличался крайне строгим отношением к исполнению заповедей и не считал возможным что-либо менять в еврейской традиции, даже если к этому подталкивали изменяющиеся условия жизни. И если бы не он, то, вероятнее всего, «литовского» направления в иудаизме сегодня бы не существовало. Бескомпромиссный «Агра» сумел остановить победную поступь хасидизма на границе Литвы, куда входила в то время и часть Белоруссии.

Человек феноменальных способностей, с юных лет учивший Тору самостоятельно, так как не нашлось для него достойного учителя, рабби Элия имел непререкаемый авторитет у евреев Литвы и широкую известность за ее пределами. Его отношение к хасидизму как к ереси было вызвано тем, что хасиды променяли книжную ученость на молитвенный экстаз и каббалистические медитации, тем, что они «спускали» тайное еврейское учение «в массы», объясняя на понятном народу языке суть каббалы, в то время как вековая традиция наложила на подобные занятия суровые ограничения. Для «Агры» был неприемлем подчеркнутый демократизм первоначального хасидского братства и отсутствие почитания мудрецов-талмудистов, стоявших на самом верху еврейской общественной структуры. Хорошо знакомый с современной ему наукой, Виленский Гаон рассматривал хасидских руководителей как недостойных уважения невежд, осуждал деятельность цадиков-чудотворцев[100], а само хасидское движение считал разновидностью ложного мессианства. Дважды, в 1781 и 1796 годах, рабби Элия объявлял отлучение и бойкот хасидов (херем), что было равносильно войне, поскольку противники хасидизма не могли иметь с последователями злейшего врага Гаона, основателя хасидского движения Баал Шем Тов(а), никаких отношений, в том числе брачных и деловых. Особенно зловеще прозвучало заявление Виленского Гаона о том, что, если бы у него была возможность, он выступил бы против хасидов так, как пророк Элиягу против жрецов Баала[101]. К чести хасидов надо сказать, что, признавая Гаона великим евреем за выдающийся вклад в развитие иудаизма, они старались не питать к «литвакам» враждебных чувств, в отличие от последних.

В 1795 году, с третьим разделом Польши, Литва стала частью Российской империи и вошла в черту оседлости. Широкая автономия, которой прежде пользовались евреи в Польше, была ограничена. Обвинения евреев в дурном влиянии на христиан стали основанием запрета на проживание в сельской местности. И хотя из-за войны с Наполеоном и многочисленности еврейского населения изгнание его из деревень удалось осуществить лишь частично, число еврейских жителей Вильно возросло, и город превратился в важнейший еврейский центр всего обширного Северо-Западного края. Насколько уместно называть чужбину домом, настолько польско-литовский Вильно стал оазисом в пустыне для скитальцев Израиля. Именно здесь нашли свое место школы и ешивы, молитвенные дома и мастерские, базары и лавки и самое главное для народа Книги – еврейская типография, одна из двух, разрешенных тогда в России. И если взять в руки сохранившееся с тех пор пожелтевшее еврейское издание, на обложке часто можно увидеть гриф: «Напечатано в Вильно». Существование типографии способствовало расцвету религиозной еврейской жизни – ведь «литовское» направление было книжным.

Несмотря на общее угнетение еврейского населения, виленские евреи находились в более выгодном положении, чем их собратья в других регионах империи: здесь разрешалась еврейская культура. Именно в Литве возникли ешивы нового типа. Не местного значения, предназначенные для учащихся определенного города или местечка, а такие, куда стекалась наиболее талантливая и подготовленная молодежь из всех пределов Черты. Знаменитая ешива «Рамайлес» (по имени рава Майлеса) находилась в Вильно, но наиболее известной была ешива в местечке Воложин Виленской губернии. Ее основатель Хаим Соловейчик, ученик и последователь Гаона, отличался гораздо более мягкой и примирительной позицией по отношению к хасидам, чем его великий учитель. В лучшие времена существования ешивы в ней было до 400 учеников со всей России и даже из-за рубежа. Под влиянием просветительских идей часть учеников ешив стала впоследствии вести светский образ жизни. Из стен ешивы вышли составившие гордость еврейского народа писатели Менделе Мойхер-Сфорим, Ицхок Лейбуш Перец, великий поэт Хаим-Нахман Бялик, «отец» современного иврита Элиэзер Бен Йегуда и даже такая одиозная личность, как руководитель евсекции ВКП(б) Шимон Диманштейн.

Благодаря литовским ешивам не только Вильно, но и вся Литва с прилегающей к ней частью Белоруссии могла считаться литовским Иерусалимом. Насыщенный особой еврейской атмосферой, город оправдывал свое неофициальное наименование, его еврейский квартал жил яркой национальной жизнью, и это давало повод всему еврейскому миру смотреть на Вильно как на Иерусалим в изгнании. Но с приходом к власти Николая I многократно возросло давление царской администрации, стремление «исправить» евреев стало навязчивой идеей. Символом этого времени стало учреждение в Вильно одного из двух раввинских училищ, предназначенных для подготовки «казенных» раввинов. Гораздо позже, уже в новое время, центром начавшегося в первые десятилетия ХХ века отхода от патриархальных традиций снова стал литовский Иерусалим.

Вхождение Литвы в состав России совпало с возникновением в Германии движения еврейского Просвещения – Гаскалы (мы уже неоднократно упоминали о нем в нашей книге). Географическая близость Европы, небольшое, но серьезное ядро хорошо владевших немецким языком, стремившихся к светским наукам и в то же время не порвавших полностью с традицией евреев, существование в Вильно еврейской печати – все это привело к тому, что именно здесь началась деятельность российских приверженцев Гаскалы (маскилим). Одним из первых был выдающийся талмудист рабби Менаше Элиер (1767–1831), чьи сочинения были сожжены по требованию литовских раввинов, как еретические. Рабби Менаше подвергал жесткой критике обычай изучать Тору, живя за счет общества, считал, что евреи должны заниматься не мелочной торговлей, а производительным трудом, и полагал, что научные знания не противоречат Торе. Другим крупным деятелем Гаскалы в Вильно являлся поэт и педагог Авраам Дов Лебензон (1794–1878), посвятивший всю свою жизнь распространению просветительских идей. Широкую известность принесла ему книга стихов «Ширей сфат кодеш» («Песни святого языка»). Выдающимся поэтом Гаскалы, первым крупным лирическим поэтом ашкеназийского еврейства, стал его сын Миха Йосеф Лебензон (1828–1852). Личная трагедия М.Й. Лебензона – открывшаяся в раннем возрасте смертельная болезнь – наложила особый отпечаток на его романтическое творчество. Оно стало новым словом в зарождавшейся светской еврейской поэзии Восточной Европы, в которой впервые зазвучали мотивы любовных переживаний:

В тоскливый тот вечер молчал я устало,

Но в гордости сердца, в презренье жестоком,

Не зная пощады, в меня ты метала

Ножи своих слов и пронзала упреком.

И это любви твоей чистые всходы?!

Такая любовь горше лютой печали!

Раздвинь же ночные угрюмые своды,

Открой мне очей твоих синие дали![102]

Из среды виленских маскилим вышел также родившийся в Вильно крупнейший поэт Гаскалы и один из наиболее активных поборников просвещения Йегуда Лейб Гордон (1830–1892). И ему не чужда была лирика, но, скорее, в духе Некрасова – он больше писал о нелегкой доле еврейской женщины. В звучных и сильных стихах, дополняя библейский иврит талмудической лексикой, он рисовал замечательный женский образ, отвечавший его поэтическому идеалу:

Что свод полуночный, луной озаренный,

В сравнении с глаз твоих сумраком звездным?

Что розы долин, ароматы Левоны –

С твоим ли сравнятся дыханием росным?

Твой взор – первозданного света отрада,

А лик – отражение Божьего сада.

И пусть не бела, будто снег, твоя кожа,

И лоб не сияет небесной печатью,

Пускай ты румянцем с зарею не схожа

И с ланью стремительной видом и статью –

Под тяжестью будней цветешь ты упрямо,

Не зная порока, не ведая срама[103].

Но основным направлением общественной и творческой деятельности Й.Л. Гордона было распространение идей Гаскалы. Он критиковал традиционный, доведенный до автоматического исполнения обряд, книжную пыль, покрывшую, по его выражению, еврейские кафтаны, и победу над невежеством видел, как и все маскилим, в стремлении к наукам и в светском образовании. Еврейский квартал Вильно был для него отрицательным примером косности и убожества по сравнению с широтой и блеском нееврейских просторов. И он, и другие виленские просветители считали, что сближение с европейской и русской культурой превратит евреев в полноценных и полноправных граждан, похоронит патриархальный уклад и оставит иудаизм только в качестве культурного наследия.

Но старый Литовский Иерусалим, как и все традиционное еврейское общество, не желал умирать. Несмотря на все свои изъяны, это был уникальный, живописный и удивительный мир. На плотно заселенных евреями улицах, отведенных для них еще польскими королями, проживали ремесленники, знавшие Талмуд, и набожные старики, философы, размышлявшие о смысле жизни, и находившиеся на содержании у общины, постоянно погруженные в Тору ученые-мудрецы. Здесь делали ключи и точили ножи, продавали дрова, живую и битую птицу и простую, но вкусную готовую еду. А на базарных улочках звучала пересыпанная своеобразным юмором и знаменитыми «проклятиями» народная речь – неиссякаемый источник для собирателей еврейского фольклора.

Этой сложившейся в условиях диаспоры тяжелой, бедной, но естественной среде обитания маскилим противопоставляли древнюю историю, идеализированные рассказы о независимом национальном существовании. Йегуда Лейб Гордон написал две большие исторические поэмы: о борьбе с Римом и об испанском изгнании, а в 1853 году в Вильно был издан роман жившего в Литве видного педагога и просветителя Авраама Мапу «Любовь в Сионе», первое такого жанра литературное произведение на иврите, носившее на себе следы сильного влияния европейской приключенческой литературы. Современников очаровали созданные автором идиллические картины Иудейского царства, красочные описания природы страны Израиля, быт свободного народа, сеющего на своей земле и с песней снимающего урожай, слушающего речи пророков и, когда нужно, встающего на защиту страны. Эти картины, входившие в неразрешимый конфликт с полной унижений, бесправной жизнью евреев в изгнании, должны были, по замыслу Мапу, возбудить в читателях тоску по счастливому прошлому и стремление к переменам. «Любовь в Сионе» можно рассматривать как вызов еврейству середины XIX века – и символично, что прозвучал он из Литовского Иерусалима.

Как уже отмечалось в главе о религиозных течениях в эпоху Черты, Вильно стал ареной духовного спора между приверженцами традиционного еврейства и сторонниками Гаскалы. Не признавая мистики хасидизма, литовские евреи пытались противопоставить ей учение о духовном совершенствовании – мусар, которое сформулировал в середине XIX века преподававший в виленской ешиве раввин Исроэл Липкин, более известный как Салантер (1810–1883). Приверженцы рава Салантера считали, что желание делать добро должно стать второй натурой человека. Синагоги «мусарников» в Литве постоянно были открыты для всех, чтобы каждый еврей мог зайти туда и сосредоточиться для самоуглубления и покаяния. Отказавшись стать главой казенного раввинского училища в Вильно, рав Салантер уехал в Ковно (Каунас), куда переместился центр мусара.

Рав Исроэл (Исраэль) Салантер был из тех великих раввинов, которым более всего подходило определение «цадик» (праведник). Он отказывался от постов и должностей, суливших обеспеченное существование, чтобы беспрепятственно распространять свое учение. Он жил в бедности, занимаясь Торой с любым евреем и довольствуясь крохами. Его глубокие знания и вера, а также скромность и желание помочь каждому привлекали евреев и сделали рава Салантера крайне популярным. Некоторые из его последователей забрасывали дела, чтобы, следуя примеру учителя, зарабатывать лишь на хлеб и почти все свое время посвящать исправлению души и очищению. В критические минуты рав Исроэл мог взять на себя огромную ответственность и разрешить нарушение даже самого строгого из постов – так произошло однажды во время эпидемии холеры, когда требовалось ухаживать за больными. Он считал, что «пикуах нефеш» (спасение души) оправдывает все.

Другой знаменитый религиозный авторитет Литвы – рав Исраэль Меир Акоэн (1839–1933), известный под именем Хафец Хаим («Жаждущий жизни», так назывался его главный труд), основал ешиву в местечке Радунь Виленской губернии. Один русский путешественник писал об этих краях в XIX веке: «Эта земля без евреев была бы как тело без души, была бы пустыней, страною бедствий и нищеты». Ученик и последователь рава Салантера, Хафец Хаим, по примеру учителя, всеми силами старался применить к себе то, чему он учил других. Вся жизнь этого мудреца была воплощением идей мусара, самозабвенным трудом во имя морального совершенствования евреев. И подобно раву Салантеру, Хафец Хаим не боялся брать на себя ответственность. В более поздние времена он, например, разрешил своим ученикам связанный с риском для жизни переход границы в субботу ради спасения от большевиков. Один из его учеников, великий литовский раввин Эльханан Вассерман, духовный лидер евреев Польши и Литвы и активный противник сионизма, погиб в первые дни нацистской оккупации вместе с группой других раввинов от рук литовских коллаборационистов – он до последнего убеждал евреев не покидать места, где они издавна жили. Таков был его выбор.

Более проницательными оказались руководители известной литовской ешивы в белорусском местечке Мир, которым удалось перед самой войной вывезти ешиву сначала в Литву, а затем, по документам японского дипломата Тиунэ Сугихары, через Москву, по Транссибирской магистрали, – в Японию и Китай.

У рава Салантера, Хафец Хаима и других знаменитых раввинов было немало последователей в Виленском крае, но те изменения, которые в эпоху Александра II потрясли традиционное еврейское общество, не миновали и Литву. Гаскала посеяла семена светской еврейской культуры, и, когда подошло время, они дали всходы. В казенных еврейских школах и в виленском раввинском училище (одном из двух в черте оседлости) преподавали деятели Гаскалы, и там же подрастала их смена. Уже в 40-е годы XIX века, с появлением журналов на иврите «Пиркей Цафон» и «Гакармель», Вильно стал центром еврейской журналистики, а знаменитая еврейская типография сделала город центром всего еврейского книгопечатания.

Теперь уже не только жаждавшая получить религиозные знания еврейская молодежь стремилась в Литовский Иерусалим. Сюда старались попасть молодые евреи, которых привлекал получавший все большее распространение светский образ жизни. Модное поветрие – желание стать частью большого нееврейского мира – привело в стан русской культуры таких выдающихся уроженцев Литовского Иерусалима, как скульптор Марк Антокольский и великий певец русской природы художник Исаак Левитан. В патриархальной еврейской среде им вряд ли удалось бы развить свои таланты.

И все же традиционная еврейская культура Литвы способствовала тому, что здесь преобладали не ассимиляционные, а национально-просветительские тенденции. Большинство литовских просветителей видели свою задачу не в том, чтобы сблизиться и даже слиться с нееврейской средой, а в переустройстве еврейского общественного уклада на фундаменте собственных национальных ценностей. Они хотели не рубить узлы еврейской традиции, а по-новому связать их нити в соответствии с требованиями эпохи. Здесь писали на иврите, который надевшие европейскую одежду бывшие ешиботники вынесли из ешив. Здесь был один из главных оплотов движения палестинофилов, из которого вырос российский сионизм, а одно из главных палестинофильских изданий – журнал «Гашахар» («Рассвет») имел в Вильно наибольшее число подписчиков. Здесь сторонники социализма и «фолкизма» (народно-демократического направления в еврейском Просвещении, от слова «фолк» – народ) развивали культуру на идише. В Вильно жил один из выдающихся российских палестинофилов, талантливый поэт и художник Мордехай Цви Ма?не (1859–1886), чья короткая жизнь была отмечена ярким всплеском таланта и любовью к стране Израиля, в которой он видел свой идеал:

На заре и я бы вышел

С пахарями в поле;

Затянул бы с ними песню,

Позабыл о боли.

Позабыл бы скорбь, увидев

Свет надежды милой,

И вернул бы ликованье

И былую силу.

Чтоб тебя, земля Святая,

Воспевать до гроба…

Так пускай же к возрожденью

Мы воспрянем оба![104]

Но не только культурным центром был Литовский Иерусалим: экономическое развитие России не обошло и его. Железная дорога из Европы в Петербург прошла через Вильно, стимулируя подъем экономики всего края, что сказалось на росте еврейского населения. К концу XIX века оно составляло не менее 40 % всех жителей города, полностью оправдывая его неофициальное наименование. Рост экономики способствовал росту числа пролетариев и ремесленников, в том числе среди еврейского населения. На фоне общего развития революционных настроений появились еврейские социалистические партии: Бунд (учредительный съезд которого состоялся в Вильно) и «Поалей Цион» (Рабочие Сиона).

В Литве, и особенно в таком большом центре, как Вильно, где в начале ХХ века проживало не менее 100 тысяч евреев, у Бунда и «Поалей Цион» существовала широкая база, и в критические дни первой русской революции это давало возможность противостоять погромам. Но в Литве ситуация с погромами в те годы была не такой острой, как на Украине и в других районах черты оседлости, а отношения с нееврейским населением еще не находились на той стадии, когда последнее, в массе своей, готово было проливать еврейскую кровь. Евреи поддерживали национальные устремления поляков и литовцев и в ответ также могли удостоиться некоторого сочувствия.

В последнее десятилетие нахождения Литвы под властью России (1905–1915) Вильно продолжал оставаться, наряду с Одессой, Варшавой и Киевом, одним из крупнейших еврейских центров Черты, городом еврейского образования, книгопечатания и культуры, где самым широким образом был представлен весь спектр национальной еврейской жизни. В Литовском Иерусалиме всегда были сильны позиции сионистов. Несколько крупных деятелей сионистского движения вышли из Литвы – в том числе преемник Теодора Герцля на посту лидера Всемирной сионистской организации Давид Вольфсон. Рядом с ними жили и работали поборники национально-культурной автономии, а среди них и выдающийся еврейский историк Шимон Дубнов. Но впоследствии его жизнь, как и жизнь всего Литовского Иерусалима, оборвалась в ходе «окончательного решения еврейского вопроса», когда погибло около 95 % еврейского населения Литвы.

Ханох Дашевский

поэт, переводчик и публицист. Член Союза русскоязычных писателей Израиля, Международного союза писателей Иерусалима, Международной гильдии писателей (Германия), Интернационального союза писателей (Москва), Литературного объединения «Столица» (Иерусалим). Родился в Риге. Учился в Латвийском университете. Участвовал в подпольном еврейском национальном движении, был одним из руководителей нелегального литературно-художественного семинара «Рижские чтения по иудаике». Публикуется в журналах и альманахах Израиля, Германии, Америки и России, а также в сетевом журнале «Заметки по еврейской истории».

Так выглядел Вильно (нынешний Вильнюс) в последние годы существования Черты