26. Конец Черты

Законы черты оседлости действовали в России около 130 лет. В течение этого времени случались периоды, относительно благоприятные для развития еврейского сообщества, но были и другие – когда политика властей сводилась в основном к репрессивным мерам.

За почти полтора века существования Черты российские евреи добились многого. Они внесли конкретный вклад в развитие хозяйства страны и в ее культуру, жили под защитой ее армии и сами служили в ней, защищая новую родину.

Но родина не всегда относилась к ним благожелательно, постепенно превращая возникшие ранее законодательные нормы из регулирующих в репрессивные. Соответственно, реакция самих евреев на ограничительные законы также претерпевала изменения. И если поначалу законодательство Черты не слишком их беспокоило, то со временем еврейское сообщество неминуемо должно было дойти до той стадии, когда оно могло начать политическую борьбу за достижение равноправия.

Поворотным моментом в развитии самосознания российских евреев стало начало ХХ века, обрушившее на них неведомые ранее вызовы – кишиневский погром и погромы периода первой русской революции. Именно в это время начали резко развиваться организованные формы борьбы за равноправие, и на повестку дня встал важный вопрос: могут ли представители еврейского сообщества и разделяющие их ценности политики из нееврейских организаций бороться непосредственно за отмену антиеврейского законодательства? Или этот процесс должен происходить исключительно в рамках общей борьбы за демократизацию государства?

Результаты первой революционной волны оказались для евреев Российской империи весьма плачевными. Некоторая либерализация, случившаяся осенью 1905 года и выразившаяся в Манифесте 17 октября, дала народу России определенные гражданские права. Но это грандиозное событие не привело к положительным сдвигам в решении еврейского вопроса. Более того, оно породило очередную вспышку насилия: народ, получив ряд гражданских свобод, первым делом реализовал их в целой серии антиеврейских акций (по данным некоторых историков, прокатившаяся по Украине волна погромов унесла жизни более 700 евреев).

Нельзя отрицать, что манифест даровал всем социальным и политическим группам России возможность планомерно, законным путем отстаивать свои интересы: возникли легальные оппозиционные партии и организации, появилась трибуна Государственной думы. Но не стоит сбрасывать со счетов вопрос о том, можно ли было таким образом вынудить правительство пойти на серьезные уступки в еврейском законодательстве. Постановка такого вопроса, конечно же, не умаляет роли и заслуг активистов еврейского движения и поддерживавших их депутатов других национальностей (в первую очередь кадетов). Но беспристрастный взгляд на те далекие события позволяет сделать, может быть, спорный, но весьма печальный для истории Российского государства вывод: существовавшая модель политического устройства менее всего была приспособлена к компромиссам, а власть, соответственно, к уступкам по принципиальным для себя вопросам. И это, достойное лучшего применения упорство влекло за собой прямой конкретный вред. Приведем несколько примеров.

Накануне Первой мировой войны, когда в воздухе уже отчетливо пахло порохом, главной задачей империи стала мобилизация всех сил, в том числе в самом прямом смысле: армия, например, нуждалась в срочном пополнении новобранцами. В те дни, обсуждая вопрос нехватки призывников, Дума – а точнее, реакционная ее часть – традиционно попыталась обвинить евреев Черты в срыве мобилизационных планов. Выступив с разоблачением искаженной статистики, депутат Фридман[128] сделал одновременно и политическое заявление: «Откройте черту оседлости – и вы получите любое число солдат, исполненных благодарности!» Однако даже перед лицом военной опасности Дума не готова была идти на какие-либо послабления во внутренней политике, когда дело касалось еврейского вопроса.

Так же обстояли дела и в политике внешней. Еще с XIX века тянулась неприятная ситуация, связанная с тем, что целый ряд стран не одобрял антиеврейский уклон российского законодательства. В начале ХХ века конфликт разгорелся и с Соединенными Штатами, где к тому времени резко выросла еврейская община, пополнявшаяся, в том числе, эмигрантами из регионов Черты. Правительство США еще пыталось некоторое время подстраиваться, как это было прежде, под особенности торгового партнера, закрывая глаза на существовавшие в России ограничения гражданских прав. Но не реагировать на требования своих граждан американская администрация не могла: когда в Соединенных Штатах начались протесты против преследования американских евреев, приезжавших по торговым и иным делам в Россию, госдепартамент был вынужден потребовать от царской администрации соблюдения их прав, включая право на свободное передвижение. Формально, кстати, это было предусмотрено и торговыми договорами, заключенными между Штатами и Россией еще в XIX веке и приносившими последней немалую экономическую выгоду.

Выбор, вставший перед Российским правительством, был предельно прост: либо предоставить приезжавшим американским евреям, и в том числе эмигрантам, бывшим подданным империи, право свободного передвижения по стране, либо отстаивать законность Черты, фактически заточившей иудеев в регионах Западного края. Налицо был конфликт экономических и политических интересов, и власть в очередной раз пошла на принцип, решив не поддаваться давлению и отстаивать свой, пусть полуфеодальный, суверенитет. В результате, получив отказ в признании общегражданских прав евреев, приезжавших по делам в Россию, администрация США пошла на денонсацию торгового договора, действовавшего еще с 1832 года[129]. Негативные последствия этого конфликта сказывались и на международном имидже страны, и на ее конкретных экономических интересах. Историк Валерий Энгель[130], в частности, считает, что по ряду позиций, стратегически важных для русской промышленности (например, сельскохозяйственные машины, хлопок-сырец), поставки в тот период снизились в несколько раз, что подрывало и текстильную промышленность, и сельское хозяйство. Российское правительство попробовало применить ответные санкции, но они ударили прежде всего по интересам самой России. Хотя в каком-то смысле полезный для себя результат власть все же получила: начавшаяся антиамериканская кампания способствовала консолидации проправительственных сил общества, что было весьма своевременно – в том же 1911 году началось дело Бейлиса, которое вполне могло расколоть общество.

Мы привели этот пример для того, чтобы подчеркнуть: обычными, действенными в зарубежных странах, приемами и методами (политической борьбой за права граждан, экономическими интересами) повлиять на ситуацию в стране было невозможно. Поэтому, при всем уважении к героическим усилиям борцов за еврейское равноправие, приходится признать: их деятельность – и в Государственной думе, и в печати – сама по себе не могла заставить власти Российской империи отказаться от курса на сохранение черты оседлости и консервацию ущемленного правового состояния граждан иудейского вероисповедания.

Ярким подтверждением тому служат практически все случаи обсуждения еврейского вопроса в Государственной думе, начиная с 1906 года, когда дюжина депутатов-евреев не стала создавать отдельную группу, а начала активно работать в других фракциях, вовлекая их в общий фронт борьбы за демократизацию политического строя. Выработанный тогда законопроект об отмене всех законов, дискриминирующих национальные и религиозные меньшинства, действительно получил поддержку большинства думцев. Но эта, что называется, чистая по меркам парламентской работы победа не дала никаких практических результатов: в июле 1906 года строптивая Дума была просто-напросто распущена. Протест на роспуск Думы был отклонен. Черта, естественно, устояла.

Зато власть ответила усилением антисемитской пропаганды. Чутко внимавшие ей черносотенцы тогда же, в июле 1906-го, убили одного из депутатов-евреев, Герценштейна (вы уже читали о нем в этой книге – в очерке о еврейских фамилиях). В новую Думу смогли пробиться всего лишь четверо депутатов иудейского вероисповедания и несколько крещеных евреев, один из которых, Гессен, бросил вызов системе национального учета, записавшись православным по вероисповеданию и евреем по национальности. Эти депутаты со всей энергией начали критиковать готовившийся законопроект о вероисповедных ограничениях, ибо документ уравнивал в правах всех, кроме евреев. Однако довести дело до конца депутаты-евреи и сочувствовавшие им коллеги не смогли: не желавшая мириться с критикой власть распустила и эту Думу.

В следующую, III Думу, созванную в разгар политической реакции, прошли только двое евреев. Они смогли повторить опыт коллег: вновь подняли еврейский вопрос и в 1910 году разработали законопроект об отмене черты оседлости и свободе передвижения для евреев. Но расклад политических сил в избранной по новым правилам Думе был уже иным, и правые партии добились своего: проект был оставлен без рассмотрения, зато правила передвижения евреев по территории империи с учетом Черты были несколько уточнены – в сторону ужесточения. Кроме того, по итогам обсуждения процентных норм были усложнены и условия для поступления евреев в учебные заведения. «По сравнению с условиями, существовавшими в 1905–1907 гг., это был шаг назад, возмутивший не только евреев, но и русскую либеральную общественность»[131].

В IV (последней в истории Российской империи) Думе депутатов-евреев было четверо. Задачи, выпавшие на их долю, были особенно тяжелы: в условиях начавшейся войны борьба вокруг еврейского вопроса значительно обострилась. Как уже было отмечено в главах, в которых речь шла о Первой мировой и о службе евреев в армии, антиеврейская пропаганда, пытавшаяся возложить на инородцев проблемы фронта и тыла, достигла невиданных масштабов. Поэтому для поддержки депутатов-евреев было создано Политическое бюро, куда вошли известнейшие представители еврейских партий и организаций, в том числе Оскар Грузенберг, Шимон Дубнов, Генрих Слиозберг, Максим Винавер, Яков Фрумкин.

Объединив усилия, используя самые разные методы и средства опровержения антисемитской пропаганды, депутаты и Политическое бюро смогли дать отпор попыткам представить евреев врагами России. Одной из заметных контрпропагандистских акций стала поездка депутата Керенского в прифронтовые районы для проверки на месте обвинений евреев в антигосударственной деятельности. В частности, было установлено, что распространенная по всем фронтам информация о якобы имевшем место предательстве евреев Ковенской губернии представляла собой сплошной вымысел. Ковенских евреев намеревались предать суду за то, что они якобы спрятали в подвалах немецких солдат, которые в условленный момент ударили в тыл русским войскам, что привело к поражению. В ходе расследования выяснилось, что погреба для картошки не могли вместить десятки солдат врага, а само поражение было вызвано ошибкой командира, не выставившего на ночь охрану, в результате чего его отряд был застигнут врасплох.

По мере того как все большая территория черты оседлости оказывалась в зоне боевых действий, ее население сталкивалось со все возраставшими противоречиями в политике гражданских и военных властей – при том, что и у тех и у других суть ее оставалась антисемитской. Так, в мемуарах одного из членов Политического бюро, Якова Фрумкина, можно встретить следующее замечание: «О том, до чего доходило военное командование по отношению к евреям, жившим в прифронтовой полосе, свидетельствует боевой приказ по 18 корпусу от 14 мая 1915 г., в котором имеется пункт: “гнать евреев в сторону неприятеля”»[132]. И это в тот момент, когда вышестоящее армейское командование проводило политику выселения еврейских семей из прифронтовой полосы вглубь страны. Пример находим далее у того же Фрумкина, который цитирует приказ, попавший тогда в руки депутатов: «Вследствие распоряжения командующего армией подлежат поголовному выселению все евреи, проживающие к западу от линии Ковно… Предельным сроком выселения назначено 5 мая. После этого срока пребывание евреев к западу от указанных границ будет караться законами военного времени…». Выселение, по свидетельству автора воспоминаний, осуществлялось жестко, если не сказать жестоко: на сборы было дано полтора дня, после чего начали выселять всех, включая лежачих больных, рожениц, семьи солдат, воевавших на фронте. Не прошло и нескольких суток, как многие из них, потеряв все имущество, уже ехали на восток в тесных, неприспособленных вагонах, на которых мелом было написано: «шпионы».

Вскоре, однако, и само правительство пришло в ужас от происходящей неразберихи. Надо было каким-то образом пресечь самоуправство командиров отдельных частей и что-то делать с тысячами и тысячами жителей Черты, попавшими в бедственное положение. Таким образом, именно собственные противоречивые действия властей буквально вынудили их разрешить евреям проживать во внутренних губерниях. Никакой политической линии на ослабление ограничительных мер по еврейскому вопросу в этом усматривать не стоит.

Мы так подробно остановились на этом моменте потому, что даже от историков часто приходится слышать: «Фактически черта оседлости была отменена в годы войны». Однако было ли разрешение евреям проживать во внутренних губерниях в полном смысле отменой Черты? Действительно, правительство, получив обращение Еврейского комитета помощи жертвам войны, издало циркуляр от имени министра внутренних дел. Этот невысокого ранга документ, принятый в чрезвычайных условиях военного времени, разрешал не соблюдать норму закона о проживании евреев исключительно в черте оседлости. Но ведь запреты на проживание в обеих столицах и еще в ряде местностей сохранялись! Более того, циркуляр юридически не отменял предыдущие законы: он сам не имел в общепринятом смысле статус закона, поскольку был издан без обсуждения и утверждения Думой (где еще неизвестно как к нему отнеслись бы). Циркуляр гласил: «…ввиду чрезвычайных обстоятельств военного времени и впредь до общего пересмотра в установленном порядке действующих о евреях узаконений…». Логично предположить, что с окончанием чрезвычайных обстоятельств этот документ мог быть легко объявлен утратившим силу и в действие снова вступили бы основные законы империи.

Впрочем, говорить об этом мы можем только в сослагательном наклонении, ибо возврата к довоенным законам не случилось: отмененными оказались не временные имперские циркуляры, а сама империя.

Так или иначе, но существовавший на тот момент в России тип власти не предполагал смены политического курса под давлением критики, внутренней ли она была или зарубежной. И допуск евреев во внутренние губернии был всего лишь попыткой найти ситуативный выход в условиях военного кризиса. К уравниванию евреев в правах с другими народами страны циркуляр августа 1915 года отношения не имел.

Но они все же получили равные права, и случилось это всего двадцать месяцев спустя, когда в результате Февральской революции ушла в небытие сама государственная система, породившая черту оседлости.

Стремительность и бесконфликтность процесса отмены национальных ограничений поражает. В первый же документ новой власти – Декларацию Временного правительства от 3 марта 1917 года (на следующий день после отречения Николая II) был включен пункт 3 – о намерении руководствоваться необходимостью отмены всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений. Конкретное воплощение должно было вскоре последовать – в виде законов и подзаконных актов.

Об отдельных мерах члены правительства заговорили буквально в следующие дни: военный министр предложил разрешить производство евреев в офицеры, министр просвещения заявил о необходимости отмены процентной нормы, министр торговли и промышленности вспомнил о законах, ограничивающих еврейское предпринимательство в ряде сфер.

Но главный документ предстояло разработать в министерстве юстиции, и к его составлению приступили незамедлительно. Министр Керенский создал комиссию, готовившую постановление при участии уже упомянутого выше Политического бюро при еврейских депутатах. В состав бюро также входили юристы, с помощью которых были выявлены и определены многочисленные статьи и пункты законов Российской империи, отмена которых была необходима для уравнивания всех народов в гражданских правах. Особенностью документа стало то, что он не сводился к декларации общеполитического или общеюридического характера, которая бы просто гласила, что «…все установленные действующими узаконениями ограничения в правах российских граждан, обусловленные принадлежностью к тому или иному вероисповеданию, вероучению или национальности, отменяются». Напротив, авторы дополнили это заявление, позволявшее не исполнять любой дискриминационный по отношению к евреям закон, конкретным, исчерпывающим списком того, какие именно ограничения упраздняются.

Всего в Постановлении об отмене вероисповедных и национальных ограничений, принятом 20 марта 1917 года, содержится 9 статей, объединяющих те или иные группы отменяемых ограничений. Первое место занимает упразднение собственно Черты (отмена ограничений жительства, водворения и передвижения). Далее следуют статьи о профессиональных занятиях, о хозяйственной и торговой деятельности, о государственной гражданской и военной службе, о поступлении в учебные заведения всякого рода, об использовании национальных языков. Затем – длинный перечень пунктов конкретных указов и законов, в которые вносятся изменения, – всего около 150. Мы видим, таким образом, что постановление стало результатом добротной работы юристов, сумевших за короткий срок составить документ, исключавший толкования и разночтения, делавший невозможным отказ от его исполнения по формальной причине «противоречия действующему законодательству».

Читая постановление, нельзя не обратить внимание на одну важную деталь: в нем в качестве «благополучателей» нигде не упоминаются конкретно евреи. Между тем рассмотрение конкретных пунктов, параграфов и статей законов Российской империи, в которые вносились изменения, наглядно показывает, что речь шла именно об антиеврейских положениях законодательства. Объяснение этому парадоксу дали позднее сами авторы документа: они действительно хотели, чтобы постановление воспринималось как документ общероссийского масштаба, обеспечивающий права всех конфессий и национальностей и не привлекающий отдельного внимания к еврейскому народу, живущему в непростом окружении. К тому моменту еще не стерлись в памяти события осени 1905 года, когда дарование свобод сопровождалось многочисленными погромами и ненавистью к евреям. Свежи были и воспоминания о спорах времен II Думы, когда суть проекта о национальном равенстве была перечеркнута одной короткой вставкой: «кроме евреев». Вот почему на этот раз юристы-евреи решили подстраховаться, совмещая общенациональные декларации с десятками конкретных примечаний, вычищавших из законодательства антиеврейские статьи.

И еще одно обстоятельство обращает на себя внимание в этой истории: важнейшее, долгожданное событие прошло как-то буднично, практически незаметно. Акт был подписан на рядовом заседании правительства, между рассмотрением вопросов о каких-то частных деталях в работе судов Кавказского и Туркестанского краев, о работе кооперативных товариществ, о случаях отправки по железной дороге грузов с подложными документами… А ведь еще недавно по поводу даже малейших послаблений в еврейском вопросе кипели бурные страсти – достаточно вспомнить, как при утверждении циркуляра 1915 года, согласованного с императором (!), министр путей сообщения Рухлов не смог переступить через свои антисемитские убеждения, отказавшись подписывать документ…

И вдруг вот так, практически рутинно, ушла в прошлое эпоха Черты.

Нет, конечно, участники разработки постановления и члены правительства, его подписавшие, поздравили друг друга. Через пару дней после обнародования документа представительную делегацию евреев-депутатов и членов Политического бюро принял глава правительства князь Львов, затем состоялась встреча в Петроградском совете. Все отмечали историческое значение принятого акта. Вот как оценивал его глава Временного правительства: «Я бесконечно благодарен вам за ваше приветствие. Вы совершенно правильно указали, что для Временного правительства явилось высокой честью снять с русского народа пятно бесправия народов, населяющих Россию. Редко мне приходилось так волноваться, как в настоящие минуты. Мы были в мыслях и чувствах братьями, но нам не давали соединяться. Давайте забудем страницы прошлого и будем вместе работать для укрепления свободы новой России»[133].

Так чем же была вызвана столь быстрая и кардинальная перемена в отношении общества к еврейской теме вообще и к ее значимости в жизни страны в частности?

Одно из объяснений может заключаться в том, что российское общество и его элита были заняты действительно судьбоносными вопросами, возникшими после крушения 300-летней монархии. Перед страной стояли огромного масштаба проблемы, связанные с необходимостью построения нового, демократического государства, невиданного прежде в российской истории. Отказ от большинства фундаментальных основ имперского правопорядка казался естественным, само собой разумеющимся и не оставлял места для жарких споров и дискуссий. Поэтому и в еврейском вопросе, как во многих других, произошло то, что должно было произойти: вся система ограничительного законодательства, созданная в эпоху Черты и казавшаяся незыблемой, рухнула вместе с государственной властью, на которую опиралась. Временное правительство просто зафиксировало этот факт, придало ему юридическое оформление – и устремилось к решению других насущных вопросов. Времени на это, как мы теперь знаем, ему было отпущено катастрофически мало.

Но кроме власти был еще один субъект этих отношений – народ теперь уже бывшей Российской империи, носитель далеко не самых лучших традиций в области еврейского вопроса. И в этом было на самом деле главное внутреннее противоречие создавшейся ситуации. Отменить одним постановлением весь свод антиеврейских законов было неизмеримо легче, чем изменить образ инородца-еврея, укоренившийся в общественном сознании титульной нации.

Проявилось это совсем скоро, как только в результате осеннего политического кризиса и в условиях начавшейся гражданской войны возникла возможность грабить и убивать евреев либо пользуясь отсутствием власти, либо злоупотребляя властью. Бедствия, обрушившиеся на еврейский народ в России во время гражданской войны, когда погромы устраивали и белогвардейцы, и красноармейцы, и банды всевозможных «зеленых», многократно превосходили проблемы, встававшие перед евреями в эпоху Черты.

И все же последовавшая история не снижает значимости того, что случилось весной 1917 года. Февральская революция и рожденное ею Постановление об отмене вероисповедных и национальных ограничений открыли новые возможности перед российскими евреями. По сути, в этом и заключалось главное, действительно историческое значение события, состоявшегося 100 лет назад.

То, как представители многомиллионного российского еврейства распорядились появившимися возможностями, – это уже зависело от личного выбора каждого из них. Для одних продолжала оставаться актуальной сионистская идея, и теперь ничто не мешало им совершить крутой поворот в своей жизни. Других манила перспектива найти себе применение на родине, где уже не существовало ограничений по месту проживания и были доступны любые занятия и профессии, вплоть до государственной службы. Как правило, этот путь сопровождался максимальной ассимиляцией. Третьи оставались приверженными принципам автономизма, надеялись сохранить язык, культуру и другие признаки национальной самобытности в рамках демократического государства, которое, как они надеялись, не будет слишком активно вмешиваться в их жизнь…

На самом деле каждый из этих путей таил в себе опасности, был сопряжен с трудностями и испытаниями, – даже самый, казалось бы, безоблачный, предполагавший участие евреев в новой жизни, приветливо распахнувшей двери для вчерашних пасынков Российской империи. Любые должности, вплоть до самых высоких, были теперь доступны для тех, кого еще недавно презрительно называли инородцами. Однако некоторые наиболее дальновидные представители еврейской общественности, к которым относился, в частности, Максим Винавер, предостерегали: хождение во власть может обернуться для евреев бумерангом ненависти со стороны коренных народов, пребывающих в состоянии кризиса. Вероятно, это было одно из самых ранних предвидений того будущего России, которое столь точно отразил тезис, приписываемый раввину Минору: «Революцию делают Троцкие, а расплачиваются за нее Бронштейны».

И все же принятый 100 лет назад документ знаменовал наступление в истории российских евреев самой, пожалуй, счастливой страницы, открывшей перед ними неограниченные возможности выбора. О том, что современники воспринимали тот короткий период именно так, свидетельствует еще один факт. Впервые «повернуло вспять» колесо истории: если до революции многие российские евреи при первой возможности стремились покинуть страну, отправляясь порой в неизвестность, то весной 1917 года возникло и обратное движение: часть эмигрантов, поверив в новую, светлую страницу еврейской истории, устремилась из-за рубежа назад, в Россию. К сожалению, серьезная статистика этого явления отсутствует, но примеры, иллюстрирующие его, существуют.

В личном архиве одной московской семьи мы нашли ветхий документ – несколько пожелтевших листков, сохраняемых потомками как величайшая ценность: «Показатель сего российский гражданин Абрам Аронович Кантор, политический эмигрант, отправляется в Россию, в свидетельство чего и для свободного проезда дан ему от меня сей паспорт».

Слова «дан ему от меня» нуждаются в уточнении. Вглядимся повнимательнее в эти строки: напечатанные типографским способом слова «По указу Его Величества Государя Императора Николая Александровича, Самодержца Всероссийского, и прочая, и прочая, и прочая…» зачеркнуты и поверх них красным шрифтом напечатано: «По указу Временного Российского правительства». Документ выдан 18 (31) июля 1917 года, значит, оформлять его в консульстве Абрам Кантор начал раньше – вероятно, весной. То есть перед нами один из первых примеров того, что евреи-эмигранты, в соответствии с одним из примечаний к Положению от 20 марта 1917 года уравненные в правах с остальными гражданами России, устремились на родину, которую когда-то покидали навсегда.

На остальных страницах этого чудом уцелевшего документа помещаются: виза, по-английски сообщающая «Good for Russia», а также многочисленные штампы государств, через которые обладателю паспорта пришлось добираться на родину. В Европе шла война, и, судя по штампам, маршрут пролегал севернее воевавших стран: через Ирландию, Норвегию, Швецию…

Причудливым был этот путь; удивительной, но типичной для того поколения стала судьба вернувшегося в Россию молодого еврейского парня. Блестяще образованный, знавший восемь языков, Абрам начал работать в еврейских организациях, в евсекции (еврейской секции) при ВКП(б), в ее печатном органе, выходившем на идише, – газете «Дер Эмес» («Правда»). Там его в 1941 году застала война. На фотографии, сделанной несколькими месяцами ранее, – немолодой мужчина, 55 лет, немного грузноватый, не очень спортивный, в очках с толстыми линзами. И вот этот, казалось бы, совершенно не воинственный, негодный к военной службе человек записался добровольцем в 4-ю дивизию Народного ополчения, которая почти вся полегла в битве под Москвой – уцелеть удалось единицам.

Абрам был тяжело ранен – осколок оставил в его голове глубокий шрам – и после госпиталя вернулся домой. Теперь его потомки хранят вместе с упомянутым нами документом извлеченный когда-то врачами осколок и смертный медальон, который так не любили носить с собой многие солдаты, надеясь обмануть судьбу.

Судьба Кантора – всего лишь одна из миллионов судеб российского еврейства, на протяжении 130 лет пребывавшего в унизительном положении неравноправного народа, вынужденного терпеть антисемитизм в самых разных его формах – от «безобидных» процентных норм до жестоких погромов. Народа, внесшего вклад и в экономику, и в культуру России, и в защиту ее рубежей.

Светлая полоса в истории евреев России, начавшаяся весной 1917 года, продолжалась недолго. Но, избавленные от тяжкого и несправедливого угнетения, они были готовы к испытаниям, к тому, чтобы составить впоследствии славу многих стран мира – Израиля, Америки, России…

Падение черты оседлости открыло перед ними весь мир.

Александр Семенович Энгельс

историк, педагог. Руководитель Музея еврейского наследия и Холокоста в Мемориальной синагоге РЕК. Автор образовательного проекта «Диалог религиозных культур» (грант президента РФ). Работал директором лицея, директором еврейской школы.