Тогда, в девятнадцатом
Тогда, в девятнадцатом
Об этом плакате Урасов вспоминал часто. Красный парламент. Грандиозно! Сколько отдано сил делу, которое наконец восторжествовало на венгерской земле! И словно специально выбран весенний март: в его солнечных лучах так ослепительно кумачовое половодье в городах и селах.
У Владимира было такое ощущение, будто он и не расставался со старыми товарищами. Задания так и сыпались — самые разные, самые неожиданные, все — срочные. Спустя много лет Урасов осознает: то, что поручалось ему весной и летом девятнадцатого года, пригодится в будущей работе дипкурьера. Будущей… А пока Владимир и не подозревал об этом будущем. Просто сам собою накапливался опыт, который потом выручит не раз и не два.
Память у Урасова отличная, но, воскрешая события, он все-таки проверяет себя:
— Так, дружище Бен?
Бен — Бенедикт Хайду, боевой соратник Владимира, работавший в секретариате Бела Куна. После падения красной Венгрии он (как и Урасов) сложными и опасными путями пробрался в Советскую Россию, стал москвичом. И, естественно, Урасов и Хайду часто навещали друг друга.
— Так, Володя, — кивает Бенедикт. — У нас было много радости и было много трагического. Незабываемо и поучительно.
…По календарю — сто тридцать три дня красной республики. По пережитому — гораздо больше. Вот лишь некоторые эпизоды того, девятнадцатого года.
Венгерская Красная Армия сражалась на фронте против войск интервентов, бросившихся душить Советскую республику на Дунае. А с внутренней контрреволюцией ожесточенно бился вместе с другими патриотами отряд под командованием Тибора Самуэли. Отряд состоял из интернационалистов: русских, венгров, югославов, чехов.
…Тревога! Бойцы отряда быстро занимают места в вагонах. Погружены винтовки, пулеметы, боеприпасы. Тибор Самуэли — в кожаной куртке, с маузером — машет машинисту: «Давай!» Поезд мчится в Дьер. Там — контрреволюционное восстание. Дьер уже был совсем близко, когда Самуэли приказал остановиться. Прошел по вагону, приблизился к Владимиру.
— А ну-ка, Урасов, — на вокзал в разведку, узнай обстановку. Может, нас там поджидают с гостинцами…
Урасов спрыгнул на землю, осмотрелся. В темноте тускло белели рельсы, впереди никого не видно. По рельсам не пошел, а свернул с полотна.
…Вокзал. Монархисты, перехватившие телеграмму, уже поджидали революционный отряд Тибора Самуэли. В кассовом зале на деревянном диване сидел «наблюдатель». Солдатская шинель. В руках — винтовка. План восставших: встретить отряд Тибора, завести его в засаду и уничтожить перекрестным пулеметным огнем.
«Наблюдатель» неумело скручивал козью ножку, когда в зале появился Урасов. Это не местный! Караульщик от неожиданности едва не вскинул винтовку, но спохватился, вновь принял непринужденную позу.
— Свой? Красный? — спросил Владимира.
— А ты какого цвета?
— Я связной.
— Чей связной?
— Больно много знать хочешь.
«Наблюдатель» не успел глазом моргнуть, как его винтовка оказалась в руках Урасова.
— С винтовкой не шути, отдай!
— Я спрашиваю: чей связной?
— Ну, меня прислали из гарнизона встретить отряд Самуэли и показать дорогу. Отдай винтовку-то!
Владимир уже хотел было отдать винтовку, но взгляд его упал на руки, протянутые за оружием. Холеные пальцы, на указательном — дорогой перстень. Урасов схватил «солдата» за грудь и так тряхнул, что пуговицы шинели отлетели. Под нею был офицерский китель!
— Ну, паразит, не вышел твой номер!
План восставших провалился. Отряд Самуэли вовремя подоспел на помощь дьерским коммунистам!
…Всплывают в памяти горькие дни.
В ночь на 31 июля в гостинице «Хунгария» никто не спал. Решался вопрос о власти. Молодая Советская республика не выдержала бешеного натиска интервентов. В номерах не сиделось. Урасов тоже бродил по коридорам. Многолюдно, дымно, тихо. Бела Кун уехал на заседание правительства.
— Неужели в самом деле конец? — спросил Владимир у Бенедикта.
— Не будем гадать, обождем…
— Значит, напрасно потрачено столько сил, пало столько товарищей?
— А Парижская коммуна — это напрасно? — ответил Хайду. — Конечно, всем нам очень тяжело. Но надо думать о завтрашнем дне. По всей вероятности, придется покинуть Венгрию. А потом вернемся, непременно вернемся!
Владимир подошел к окну. Дунай. Город. Огни. Спят люди. Вроде бы ничего не происходит. А в это время решается, куда пойдут стрелки истории — вперед или назад.
В «Хунгарию» прибыли Бела Кун, Эрне Пор. Их лица осунулись, потемнели. На щеках и подбородках синела щетина: впервые их видели такими. Казалось, за эту ночь Кун и Пор постарели лет на десять.
Кун обвел собравшихся долгим печальным взглядом. Вздохнул и слегка развел руками:
— Что ж, друзья, много вам говорить не нужно, вы закаленные бойцы и сами все понимаете. Мы могли бы справиться с внутренним врагом, но интервенцию нам не сдержать. Вражеские войска уже совсем близко… Интервенты через два дня будут в Будапеште. Мы вынуждены были передать власть социал-демократам.
Ропот, крики, возмущенные голоса.
Кун молчал. На секунду смежил веки. Открыл. Глаза его полны болью и верой.
— Мы покидаем одно поле боя, чтобы вести борьбу на другом. Главное — сохранить всех бойцов, всех наших соратников. Итак, друзья, за дело!
Погибла Советская республика, младшая сестра Советской России… У Владимира было такое чувство, словно у него отсекли руку. Враги, опьяненные победой, еще яростней набросятся на Советскую Россию, зажатую в огненном кольце фронтов. Родине станет еще трудней. Конечно, Владимир не впал в отчаяние, он уже много пережил огорчений и отступлений, они закалили его, но все же на душе было горько, ой как горько!
«Хунгария» была похожа на разворошенный муравейник.
— Товарищ Урасов, — позвал Эрне Пор, — тебе поручается известить всех русских большевиков, чтобы они успели к поезду.
Итак, общежитие на заводе Маутнера, редакция газеты, к Юстусам и к Ирэн, непременно к Ирэн. Если узнают о ее связях с коммунистами, ей, конечно, придется очень трудно. Владимир вдруг со всей остротой почувствовал, что любит эту девушку, не может жить без нее…
В общежитие завода Маутнера успел как раз вовремя: все были на месте. Печальную весть восприняли мужественно.
— О вас позаботится российский Красный Крест. Он остается в Будапеште для защиты интересов соотечественников и отправки их на родину. Сейчас я улажу некоторые срочные дела и поеду в министерство иностранных дел. Так что не волнуйтесь, товарищи. — Он повернулся к рабочему Маутнера:
— Как вас зовут?
— Матвей Верста.
— Верста? Кличка?
— Не. Настоящая Верста.
— День начинается с юмора. Неплохо!
Владимир помчался к редакции. Несколько минут — и он в «Правде» — газете для русских военнопленных. И здесь все улажено.
Зашагал широко, быстро, не разбирая дороги, машинально в район Восточного вокзала. Владимир думал о судьбе Юстуса и его семьи. Юстус был на фронте, не попал ли он в руки интервентов? Появится ли он в Будапеште? Его, подпольщика, коммуниста, сразу же схватят ищейки контрреволюции. А может, Юстусу удалось скрыться? Так или иначе, надо все выяснить.
Вот наконец дом Юстуса. Двадцать ступенек — как одна! — на второй этаж. Жена Юстуса Анна и сын Артур были дома. «Советская республика пала». Печальное сообщение Анна приняла внешне спокойно. Ей нередко приходилось узнавать грустные вести, поневоле научишься владеть собой.
Урасов дал им надежный адрес и записку.
— Вам нужно укрыться в надежном месте, по крайней мере на первое время…
— А вы?
— Я в Вену. Сегодня вечером отъезд.
И на всякий случай добавил:
— Если вдруг появится Юстус — пусть мчится на вокзал. К восьми. Ну, прощайте.
Теперь Анна не сдержалась, расплакалась…
Посмотрел на часы. Остался ровно час. Двадцать — тридцать минут нужно, чтобы добраться до Ирэн. Столько же — от нее до Западного вокзала. Успеет? Надо успеть. Может, поезд задержится?
Скорей, скорей, скорей! Звонок у знакомой двери. Мать сказала:
— Ирэн на работе. Сейчас ее смена.
Написал на клочке оберточной бумаги: «Дорогая Ирэн! Мужайся. Будь осторожна. Не выдай себя. Ты нужна партии, нужна маме, нужна мне. Очень нужна. Мы еще встретимся. Верю! Владимир».
…Через двадцать минут будет ровно восемь. Стрелой — к Западному вокзалу! На тротуарах — кумач: багровый, кленовый. Листья разлетались в стороны, будто спугнутая стая птиц. Распахнул куртку, рванул ворот гимнастерки. Надо быстрей, быстрей!
Улица оборвалась, словно срезанная взмахом сабли, открылся простор привокзальной площади. Вытер мокрый лоб фуражкой. Вокзал. Почти безлюдный зал ожидания. Где же они?
Опоздал? И все же пошел к дежурному. Тот с издевательской почтительностью произнес:
— Господин комиссар, поезд на Вену отправлен точно по расписанию в восемь часов.
Не заметил, как оказался в сквере, как опустился на скамью. Посидел, рывком поднялся. Вновь сел.
Что теперь делать? Оставаться в Будапеште нельзя. Здесь знают его слишком многие. Выбраться в другой город? Куда? Какая обстановка будет в Будапеште через несколько часов? Нужно укрыться на первое время где-нибудь. Нет, не где-нибудь, а в глухой дыре, такой, где не пахнет красным, куда не догадается заглянуть ни полиция, ни шпики.
«Остынь, Володька. Пошевели мозгами не торопясь».
«А ведь где-то тут живут — во всяком случае жили — Ромашкевич и Аксинский», — промелькнуло в голове. С Матвеем Ромашкевичем и Ильей Аксинским — бывшими военнопленными — Владимир работал на фабрике у Терека. Тихие, незаметные парни. Вдвоем снимали комнату. Не любили компаний, сборищ, митингов. Но если рабочие решали бастовать — бастовали, хотя никто не знал, согласны они с забастовщиками или нет. Владимир не видел их несколько месяцев. Может быть, этих парней уже и нет здесь. Потер пальцами виски. «Вспомнить бы, где они обитали. Ведь был же у них! Правда, всего один раз, но этого достаточно… Где они? Вспомнил! Ромашкевич и Аксинский снимали комнату в деревянном флигельке. Туда!»
Звонка во флигеле, конечно, не было. Владимир осторожно постучал, никто не ответил. Еще раз — громче. Открылась вторая дверь флигеля, и пожилая венгерка спросила:
— Вы стучали к соседям? Их в это время никогда не бывает.
Владимир поблагодарил. Наверное, на его лице было отчаяние, потому что женщина остановила его:
— Если хотите, обождите у меня.
Секунда колебания.
— Не помешаете. У нас тихо. Никого нет. Муж скоро придет со смены, от Терека.
Догадывалась ли она, что привело сюда Урасова? Эх, была не была!
— Спасибо. Не откажусь от вашего гостеприимства.
Женщина подвинула ему табуретку и занялась своими делами, время от времени бросая короткие взгляды на Урасова. Сказала утвердительно:
— Вы работали у Терека.
— Откуда вы знаете?
— Я тоже у него служила. Видела, как вы «воевали» с Тереком. Вы смелый. Русские все смелые. Потом я ушла от Терека — заболела. А Терек после той истории стал смирнее — уже не занимался рукоприкладством, как прежде. Отучили вы его.
Она помолчала, вздохнула.
— Ну а теперь будет, наверное, еще хуже. Богачи снова рвутся к власти. Все припомнят… Ох, заболталась я. Поставлю кофе.
Вскоре появились Матвей и Илья. Владимир рассказал о цели своего прихода и с волнением ждал ответа.
— Оставайся. Места хватит, — сказал Матвей.
Двое суток провел Урасов в маленькой комнатушке Аксинского и Ромашкевича. Он никуда не выходил, чтобы не вызвать чьего-либо подозрения. О нем знала только соседка Тереза, но ей можно было довериться. Она и новости сообщала: что делается в городе.
— Всюду аресты, расстрелы. Хватают людей дома, на улице. При мне взяли одного мужчину, и я сама слышала, как солдат крикнул: «Ты красный! По роже вижу». И еще — грабят.
Урасову оставаться в Будапеште больше нельзя. Опасность возрастает с каждым часом. Он попросил Терезу узнать, ходят ли поезда на Вену. Оказалось, что граница в Австрию не закрыта. Но пассажиров строго проверяют.
«Нет, тут мне не проскочить. Надо придумать что-то другое. Шевели, шевели мозгами, Володька!» И решение созрело — неожиданное, рискованное и потому, может быть, самое верное: податься либо на Дьер, либо на Шопрон пригородными поездами, с пересадкой. Они проверяются не так тщательно. Кроме того, Шопрон, Дьер — места, где контрреволюция особенно сильна, места, сейчас вовсе не подходящие для коммунистов. Очутиться в Дьере или Шопроне все равно что ринуться в пасть хищнику. Кому придет такое в голову? Простаку не придет, а умному да отчаянному — придет! Не впервой играть с огнем!
Итак, завтра он попытается уехать. А сегодня вечером сходит к Ирэн. Обязательно! Фонари уже несколько дней не горят, патрули трусоваты: если напорешься на них, уйти можно. Ирэн… Нет, он не может покинуть город, не повидавшись с ней.
Тереза принесла старую венгерскую шинель: «Будешь больше похож на мадьяра».
Владимир оставил флигель в тот час, когда солнце растаяло за дальними окраинами. Его последние лучи уже стекли с крыш и шпилей. Только в Дунае еще розовели высокие облака, они быстро, на глазах, гасли. Сумерки сгущались. Улицы быстро пустели. Урасов ускорил шаг. Свернул за угол. И тут налетел на какого-то крепыша. Неужели…
Владимир вскрикнул от удивления:
— Бен? Ты?
Это был Бенедикт Хайду.
По поручению Бела Куна он известил Тибора Самуэли и других товарищей, скрывавшихся в подполье, где безопасней переходить границу. Да, Тибору и всем, кто был в его отряде, надо во что бы то ни стало укрыться: если схватит контра — изрежет на куски.
Владимир сказал, что собирается в Шопрон.
— У меня еще есть поручение дня на два-три, — сообщил Хайду. — Бела просил подготовить несколько явок. Потом попытаюсь пробраться в Австрию. Или в Чехословакию. Если проскочишь в Вену, передай Беле: все, кому грозит опасность, вовремя предупреждены…
Бенедикт порылся в кармане.
— Вот. Возьми. Королевские деньги.
— Да у меня есть, — соврал Владимир.
— Бери, бери. Пригодятся в дороге.
— А ты останешься без денег?
— Я дал тебе половину. Половину оставил себе, — соврал Бенедикт. — Кроме того, я венгр, мне все-таки легче.
— Прощай, друг. До встречи в Вене!
Через час Урасов постучал в дверь квартиры Ирэн.
Это было так неожиданно для девушки! Она закрыла ладонями рот, подавив крик радости, ее темные глаза наполнились слезами.
Ирэн рывком прижалась к груди Владимира.
— Боже мой, как я счастлива, что снова вижу тебя! Но тебе нельзя оставаться в Будапеште. Тебя расстреляют!..
— Или повесят, — добавил Владимир.
«На Шопрон — 21.16», — вдруг вспомнил Владимир расписание поездов. Да, на Шопрон. Оттуда — к австрийской границе, переходить ее нелегально. Чем скорее, тем лучше — пока царит неустойчивое положение.
Сказал о своем намерении Ирэн. Она сразу засуетилась, что-то собирая.
— Это нам в дорогу. Я поеду с тобой. Мне тоже здесь не поздоровится.
— А не лучше тебе скрыться в деревне, ты говорила, что у тебя там тетя?
От гнева Ирэн залилась краской. Она произнесла на одном дыхании:
— Я не была смелой. Но научилась быть смелой. У тебя! А ты растерял свою отвагу?
— Ира, успокойся. — Владимир часто называл ее так. — Пойми, я не хочу подвергать тебя опасности. Ты дорога мне…
Ирэн на миг задумалась. Убежала в соседнюю комнату, пошепталась с матерью. Возвратилась.
— Дай твой палец.
Ирэн ловко надела золотое обручальное кольцо. Потом второе кольцо, тоньше, надела себе.
— Если в дороге спросят, кто мы, скажем — муж и жена. — И произнесла по слогам: — Кон-спи-ра-ци-я!
На вокзале многолюдно. Владимир и Ирэн стали в очередь за билетами. Выручили деньги, которые дал Хайду: в кассе принимали только старые, королевские бумажки зеленого цвета. Но зато никто не спросил документов! Поезду предстояло стоять по маленьким станциям, полустанкам. Что ж, хорошо: власти меньше обращают внимания на такие тихоходы. Деньги Советской республики Урасов еще в доме Ирэн спрятал в бритвенный футляр. Полчаса томительного ожидания в вагоне — и наконец поезд тронулся.
В Шопрон прибыли утром. И вновь захолонуло сердце: что теперь делать? Что уготовил им этот город? Направиться сразу же на запад? Прямиком, через центр, или в обход, окраинами? Первое — опасней, второе займет много времени, да и тоже небезопасно плутать по незнакомым местам. А что на дорогах? Есть ли там контрольные посты, патрули? В любом случае, как ни прикидывай, — риск. Шопрон — это ведь гнездо контрреволюции… Поколебались, пошептались, выбрали: попытаться на сутки остановиться в гостинице. Там многое станет ясным.
К гостинице подошли с настороженностью. Ирэн потянула Владимира за рукав:
— Может, не надо в гостиницу? Как-нибудь перебьемся?
— Как-нибудь — это будет еще хуже. Скорей обратят на нас внимание.
Портье вежливо поздоровался:
— Какими деньгами будете платить? Белыми или зелеными?
— Что же, пока берете белые, заплачу белыми, а зеленые придержу. Нам однокоечный номер. — И объяснил портье: — У меня денег в обрез, обойдемся с женой и без удобств.
Странно, что в гостинице все еще принимают деньги Советской республики. Непонятно.
…Наконец наступил вечер. Завтра — последний переезд к границе. Скорей бы!
…Резкий стук в дверь:
— Военный патруль. Открывайте!
Владимир протянул удостоверение, полученное в миссии российского Красного Креста: «Военнопленный Василий Игнатович Чупин».
— Комиссар? Бежишь?
— Какой же я комиссар? Я военнопленный, работал грузчиком на вокзале. Женился. Вот жена моя.
Штатский перевел взгляд на Ирэн, молчал, думал о чем-то. «Не надо давать ему передышки», — пронеслось у Владимира, и он продолжал:
— В Будапеште положение темное, порядка нет. Голодно. Хватит! Еду домой, в Россию!
Контрразведчик сложил удостоверение, протянул Урасову.
— Идем дальше! — скомандовал солдатам.
«Подействовало!» — облегченно вздохнул Владимир.
…Они покинули гостиницу с таким чувством, словно вышли из тюрьмы. Снова — в путь!
Настроение Владимира поднялось, прибавилось бодрости и уверенности.
Улица! Простор! Направо — к вокзалу. Повернули за угол. Проклятье! Сразу столкнулись с патрулем: два солдата и третий в сером пальто, но в военной фуражке. Владимир и Ирэн посторонились, пропустили патруль и направились дальше. Владимир не успел сделать нескольких шагов, как раздался резкий окрик: «Сто-о-ой!» Вздрогнул. Не от неожиданности, а оттого, что крикнули по-русски. Подбежали, схватили за руки. Щелкнули наручники.
— Ага, попался! — вопил штатский. — Ну, теперь-то не уйдешь, мерзавец!
Владимир смотрел на него секунду-другую удивленно, непонимающе. Еще мгновение — узнал.
Прапорщик Виноградов! Это был враг давний, враг смертельный. Избивавший солдат с остервенением, с лютой ненавистью. Терпели, никто не решался дать отпор. Решился один — Урасов. Все мгновенно всплыло в памяти.
Прапорщик, попав в плен, стал верным слугой австро-венгерской охранки, помогал вылавливать революционеров.
Владимира и Ирэн заперли в сарае. (Тюрьма была переполнена.) Виноградов не мог удержаться, чтоб напоследок не выплюнуть свою злость:
— Я тебя сам вздерну, большевистская морда. Я тебе покажу красную свободу и Советскую власть!
В сарае уже томилось несколько обреченных…
…Взошла луна — ненадолго: набежали тучи. Часовые говорили о чем-то своем. Их сменила другая пара: «Три часа ночи», — произнес солдат. Никогда еще на душе Урасова не было так мрачно. Сидеть в полнейшем бездействии и ждать, ждать… Чего ждать?.. Эх, наган бы ему да несколько гранат!
Где-то далеко лает собака. И снова тихо.
Вдруг Владимир вздрогнул. Он услышал за дверью:
— Люди дрянь, мир дрянь. — Часовой сплюнул.
Какой знакомый голос! Неужели это он — Андраш-бачи? Да нет, невозможно, просто похож голос, ведь Андраш-бачи где-нибудь на фронте. За дверью снова плевок, и снова знакомое:
— Люди дрянь…
Андраш-бачи! Он! Владимир тихо позвал:
— Андраш-бачи…
Молчание. Потом:
— Ты кто?
— Я — Володь-Рус. Будапешт. Общежитие Маутнера. Помнишь? Ботинки помнишь?
Как не помнить! Там капрал был приставлен властями для охраны русских военнопленных, но он был для них не охранником, а Андрашем-бачи — дядей Андрашем. Вместе спали, вместе ели, делились куревом, выручали Друг друга. Винтовка стояла в углу общежития. Капрал почти ни разу ее не почистил. «Зачем? Люди дрянь, мир дрянь!» Это его любимые словечки. За него винтовку чистили пленные: чтоб в случае чего не влетело ему. В те дни у Андраша заболела жена. Урасов сшил ему ботинки (кожу украли у Маутнера) для продажи: Андраш смог теперь заплатить врачу.
Андраш-бачи поперхнулся. Отдышавшись, спросил:
— Давно здесь?
— Второй день. Завтра повесят. Можешь нам помочь?
— Помолчи, Володь… — Андраш-бачи зашагал вдоль стены, кашлял. Он думал, его раздирали противоречивые чувства. «Володь — хороший человек. Он много сделал добра. За что такого человека повесят?»
От напряжения у него вспотел лоб.
«Володь — красный. Красные — правильные люди. Они посеяли на нашей земле добрые семена».
Андраш-бачи верил в правое дело Советской Венгрии.
Его сыну, батраку, дали землю здесь, под Шопроном. Впервые в роду Андрашей появилась своя земля. Но красным почему-то не повезло. Сорняк забил хорошие злаки: снова понесло дурманом старых порядков. Даже хуже, чем старых. Его, Андраша-бачи, надеявшегося прожить остаток дней у сына, в своем доме, а не в казарме, насильно призвали под ружье. Землю у сына отобрали. Бросили в тюрьму. Сказали: «Отпустим, если отец снова возьмет винтовку». Пришлось взять. А для чего, в конце концов? Обожгло, как раскаленное железо: он — на стороне богачей, своих врагов, врагов тех, кто сидит сейчас в сарае. Андраш вдруг со всей остротой понял: жизнь этих узников — в его руках. Он может их спасти. Только он! А если не сделает, будет виновен в том, что сгубят хороших людей.
— Помолчи, Володь. Немного помолчи…
Ночь. Медленно текут минуты…
Щелкнул запор, дверь открылась. Лунный свет ослепил пленников. И — исчез. Его заслонила широкоплечая фигура. В дверь шагнул Андраш-бачи. Он сразу узнал Урасова.
— Володь, выходи. Все выходите. Будем бежать…
Крадучись, вышли за ворота. Скорее вперед! Через картофельное поле в кустарники, за ними — спасительный лес.
Сзади хлопнули выстрелы. Погоня! Быстрее, еще быстрее! Надо успеть скрыться, пока лежит утренний туман. Рядом с Урасовым, тяжело дыша, бежали Андраш, Ирэн и двое других.
В густом орешнике передохнули, напились из лесного ручья. Стали думать, как быть дальше.
— Знаете что, — сказал Владимир, — давайте дальше двигаться поврозь. Так будет менее опасно.
Шли на север. Время от времени Урасов внимательно оглядывался вокруг. Овраги. Рощи. Тропинки, уходящие вдаль. «Если все будет в порядке — день, ночь, а к утру — австрийская граница».
Долго лежали под одиноким стожком. Мучил голод Небесный шатер замерцал золотыми светлячками.
— Наведаюсь-ка вон в ту деревеньку.
— Опасно, — прошептала Ирэн.
— Другого выхода у нас нет.
Шел медленно, осторожно. Остановился у крайней избы. На задах огорода — густой терновник. Продрался сквозь колючки. Дом ветхий. Сараюшка под соломенной крышей. Вздрогнул. «Фу-ты, черт, овцы испугался».
Постучаться? Нет, обожду чуток. Дверь протяжно скрипнула. На пороге показался пожилой крестьянин. Заметил, что сарай не заперт, и направился к нему, что-то бормоча.
«Минута подходящая», — почувствовал Урасов.
— Добрый вечер, хозяин. Прости, если ненароком напугал.
— Здравствуй, коли ты человек хороший. Только почему с задов появился?
— Беда привела оттуда. Очень нужна помощь…
Владимир сказал, что он русский военнопленный, пробирается в Австрию, а оттуда — домой, в Россию.
— Вот только не знаю точно, где граница. Укажи, добрый человек.
Оказалось, что до рубежа совсем близко. Старик венгр рассказал, куда идти. Потом оглядел Урасова. «Да ты совсем оборвался, сынок». Старик пошел в дом и вскоре вынес чистую рубаху.
— Надевай, надевай… Видишь, впору.
— Никогда тебя не забуду. Скажи, как зовут-то?
— Я нош. А тебя?
— Владимир.
Я нош дал на дорогу буханку хлеба. Целое богатство! Крепко обнялись. Владимир вернулся к тревожно ждавшей его Ирэн.
…Все оказалось так, как объяснил старый венгр. Ни разу не сбившись с пути, они наконец оказались в пограничном лесу. Дубы, осины, густой подлесок. «Может, прошмыгнем незаметно?» На всякий случай достал из башмака справку Красного Креста о том, что он — русский военнопленный Чупин. Зажал в кулаке.
Раздался треск ветвей. Перед ними выросли два солдата с винтовками. «Влипли все-таки», — огорченно подумал Урасов.
Пограничники ввели беглецов в небольшое здание, втолкнули в комнату. Появился офицер, видимо начальник погранпоста. Владимир вытянулся. Офицер — смуглый, франтоватый, с ухоженными усами — смерил его долгим взглядом.
— Комиссар?
— Никак нет, ваше благородие. Русский военнопленный, возвращаюсь домой.
— Тэкс. Документов, конечно, нет?
— Имеются.
Владимир протянул подложное удостоверение на имя Василия Игнатовича Чупина. Решил прикинуться простачком.
— А это кто? — кивнул на Ирэн.
— Жена…
— Что же это ты именно сейчас решил ехать домой?
— Все надоело, ваше благородие, до невозможности. Когда был плен — голодал, вшей кормил, пришли к власти красные, обещали хорошую жизнь — обманули. Домой не отправили, работу дали тяжелую, жил впроголодь. Будь она проклята, такая жизнь. Хочу домой.
Офицер постукивал мундштуком по столу, бросал на Урасова испытующие взгляды. «Похоже, не врет».
По знаку начальника погранпоста солдаты тщательно обыскали Урасова.
Офицер взял какой-то список. Начал называть фамилии, венгерские и русские.
— Имре Секея знаешь?
— Секея? Как же! Только он не Имре, а Йожеф. Бригадир грузчиков.
Монархист отмахнулся. Йожеф ему не нужен.
— Урасова Владимира знаешь?
— Не, не слыхал. У нас окромя меня еще трое русских работали, но Урасова не было.
— А Тибора Самуэли? Впрочем, его вчера поймали и пристрелили.
У Владимира чуть не вырвалось: «Врешь, гад».
Офицер проворчал: «Пошла мелкая рыбешка, вот и трать на вас попусту время». И вдруг заорал:
— Проваливай! Через пятнадцать минут поезд на Вену. Поедешь в лагерь для интернированных. Адрес тебе дадут.
Солдаты повели Владимира и Ирэн на станцию. Не верилось: неужели пронесло?! Владимир не помнил, как они очутились в вагоне.
За окном проплыло желтым пятном здание пограничного поста. Замелькали австрийские надписи. Зеленый луг, рощица, речка, мост. Только теперь Урасов окончательно сбросил оцепенение.
Посмотрел на своих соседей, чинных и респектабельных.
— Ух! — вдруг выдохнул. Пассажиры даже испугались. — Вырвались! Вырвались!
Стиснул Ирэн в объятиях.
Впереди — Вена, снова трудные и тревожные дни. Снова — борьба.