На пути к Ленину
На пути к Ленину
В начале декабря 1918 года Бела Кун вызвал Урасова:
— Посылаем тебя в Москву с письмом. Так как время смутное, с тобой поедет Лайош Немети — вдвоем безопаснее, к тому же он недавно пробирался из России в Будапешт.
И вот русский и венгр в пути. Добрались до Брест-Литовска. Здесь Владимир и Лайош не очень торопились выходить из поезда. Они покинули вагон, когда на перроне оказалась по крайней мере половина пассажиров: в большой толпе легче остаться незамеченными.
До сих пор власти были польские, друзья успели освоиться с польскими порядками. Но в Брест-Литовске уже немецкая комендатура, отсюда путь на восток лежал по территории, занятой немецкой армией. Что творится сейчас в этих местах, как пробираться дальше? Это предстояло выяснить. Поэтому решили остановиться на день-два, осмотреться.
У вокзальных ворот при выходе в город маячили два солдата. Издали были видны их каски с шишаками, тускло поблескивали на винтовках плоские штыки-ножи. Солдаты ощупывали глазами пассажиров — возбужденных, толкающихся, несущих баулы, чемоданы, круглые картонные коробки… Владимир и Лайош втиснулись в самую середину людского потока. В толкотне задели локтями Двух панов, которые разразились ругательствами. Владимир промолчал, пропустил панов вперед, а сам с Немети — за ними, за их толстыми спинами. Солдаты остались позади.
Широкая улица вела к центру города. Зашагали не торопясь, солидно.
— В отель? — спросил Немети.
— Нет, там шпиков полно — схватят. Давай поищем постоялый двор где-нибудь на окраине.
Свернули в переулок. Поплутав, отыскали постоялый двор. Постучались.
— Кто такие?
— Военнопленные, едем домой из Австро-Венгрии.
В ноздри ударил спертый воздух грязного, давно не проветривавшегося помещения, впитавшего в себя запахи человеческих тел, овчины, махорки, щей.
Подкрепившись, Владимир и Лайош потолкались среди постояльцев, но, увы, ничего не узнали полезного для себя. Почти все заезжие оказались из окрестных сел, где немцев не было. Владимир спросил одного мужичка, приезжают ли крестьяне оттуда, с занятой немцами стороны, но мужичок замахал руками:
— Борони боже! Там фронт, убьют.
«Надо браться за хозяина, — твердо решил Владимир. — Спросим у него самогону. Пусть думает, что гости при деньгах».
— Нам бы на дорогу водочки, бутылки две-три, — попросил он хозяина.
— Что ж, это можно. Будете добрым словом поминать меня.
— Дорога дальше свободная?
— Поедете, как я вам скажу. Если Яцкович что советует — то самое верное. Деньги на поезд есть?
— Хватит.
— Так вы берете билет до самого конца — до Барановичей. Дальше поезд не повезет вас даже за золото. Дальше — фронт. Так что вы делаете? В Барановичах вы выходите на площадь. Там вы видите извозчика. Это Яшка. Он на меня похож. Когда-то он тоже жил в Бресте, нас часто путали. Я даже обижался: хозяин номеров все-таки не чета какому-то извозчику. Так вы подходите к этому Яшке и говорите ему, что вы от Яцковича и что уплатите как полагается. Очень хорошо. И Яшка вас так переправит через фронт, что ни одна пуля не заденет. Как мама, на руках перенесет вас в самые Усевичи.
— Какие Усевичи?
— Не знаете? Так это же деревня на той стороне, за фронтом.
«Усевичи… Запомнить надо», — подумал Владимир. Он выспросил у Яцковича и другие сведения. Когда идет поезд на Барановичи, как достать билеты…
На следующий день друзья щедро расплатились с Яцковичем. Зашагали к вокзалу.
— «На баррикады! Буржуям нет пощады!» — вполголоса пел Немети песню, выученную в Советской России, когда он воевал против белых.
В грязных, нетопленных вагонах ехали немецкие офицеры и солдаты, а в еще более грязных — цивильные. Владимир и Немети устроились рядом с тремя бородачами крестьянами в лаптях. У каждого было по полмешка какого-то добра, которое они ни разу не выпустили из рук. Мужики молчали, хмуро приглядываясь к вошедшим. Потом мало-помалу бородачи разговорились. Везут они рождественские подарки в свою деревню, живут под Барановичами.
— А как с дорогами через фронт?
— Балковская — та опасная, больно обстреливают со всех сторон, а Усевичская — по ей можно. Наши там ездют ночью. Стренется немец — откупишься от него.
— Чем же откупишься?
— Известно — кура, яйца, всякое другое.
— А самогон?
— Не берут. Не выдюживают пить его. Но может, теперь возьмут.
— Почему «теперь»?
— Так ить завтра рожество начинается.
«Завтра? Значит, немцы гулять будут. Легче пробираться через фронт. Пока нам везет».
Но в Барановичах Владимиру и Лайошу не повезло. Яшку им, несмотря на все усилия, отыскать не удалось. Как в воду канул. Мыкались по привокзальным закоулкам в морозном тумане. Руки и ноги коченели на пронзительном декабрьском ветру. Наконец решились окликнуть проезжавшего в санях грузного усатого дядьку. Поздоровались.
— Что-то я вас не признаю…
— Домой добираемся, в Минск, из австро-венгерского плена. Да вот застряли у вас.
Дядька погладил ус, задумался.
— Ну что с вами делать? Пошли ко мне, место найдется.
Дома дядька снова опасливо посмотрел:
— Вы, ребята, на меня не серчайте. Документы у вас есть?
Владимир показал. Дядька бережно взял бумажку, посмотрел и — вернул.
— Ладно. Я все одно грамоте не учен. Давайте вечерять да на боковую.
Однако спать легли не скоро. Слово за слово — разговорились, хозяин, оказалось, недавний окопник, был ранен, отпущен из армии насовсем. Работает на мельнице возчиком. Владимиру и Немети тоже было что вспомнить.
Стали обсуждать, как перебраться через фронт. Хозяин сказал:
— Пытайте счастья завтра. Днем мужиков с санями поболе — всем охота подзаработать.
Настало утро. Друзья отправились к вокзалу. До первого поезда оставалось с полчаса, а на площади уже стояли трое розвальней.
— Не подавай виду, будто нам позарез нужно ехать. Меньше подозрений будет, да и цену не заломит, — сказал Владимир. Он оказался прав. Вскоре подошел краснощекий бородатый мужик с кнутом за опояской.
— Кудой панам нужно? — спросил он.
— К родне.
— На какой улице?
— Это не здесь. Усевичи, за Погорельцами. Слыхал?
Бородач присвистнул.
— Через окопы-то?
— Через них.
— Рисковое дело. Не могу.
— Нам не к спеху. Другого поищем.
Урасов окинул оценивающим взглядом трое саней. Две лошаденки были тощими, третья — у того, кто подходил, — покрепче. Да и сена у него навалено больше — теплей…
Мужик отошел к своей лошади. Владимир и Лайош, не торопясь, зашагали к другому ямщику. А первый почесал кнутовищем затылок, потом торопливой рысцой нагнал «панов».
— А сколько дадите?
— Твоя цена первая.
— Пять сотенных. Николаевских.
Владимир предложил две. Начался торг.
Мужик стоял на своем, но «паны» на своем. В конце концов ямщик уступил.
— Три лебедя! По рукам?
— По рукам!
…Выехали из Барановичей.
Дорога была плохая, заброшенная. Лошадь медленно тянула розвальни. Владимир и Немети время от времени спрыгивали и бежали, чтобы согреться: их тонкие пальто плохо грели.
Начинало вечереть. Ямщик, с присвистом погонявший лошадь, притих, лишь встряхивал вожжами. Приближение опасной зоны ощущали все. Владимир и Лайош с напряжением всматривались вперед. Они волновались. Им даже стало жарко. Послышались звуки гармони, нестройные голоса тянули какую-то песню.
— Немец гуляет, — обернулся ямщик. — Отседова до Погорельцев недалече.
Проехали еще сотню-другую метров и почти столкнулись с тремя солдатами. И хотя к этой встрече готовились, она оказалась все же неожиданной. Даже вздрогнули от окрика. Мужик резко потянул вожжи:
— Стой, окаянная! Господи, благослови!
Один солдат схватил лошадь под уздцы, второй — воротник поднят, наушники шапки-картуза опущены — спросил по-немецки: кто такие, куда направляются?
Урасов развел руками:
— Не понимаем.
Тогда немец спросил по-русски:
— Кто есть? Рапорт!
— Деревенские, домой пробираемся.
«Вроде бы трезвые!» — с сожалением отметил про себя Владимир. Немец будто и не слышал ответа, крикнул:
— Разведка? Большевики? — обернулся к своим. — Позовите сержанта.
Появился сержант. Он хорошо говорил по-русски. Сразу потребовал документы. Дело принимало серьезный оборот. Урасов протянул справку, заранее заготовленную Для такого случая.
— Пленный? Солдат?
— Был солдат, теперь мирный.
— Ты воевал против наших союзников — австро-венгерской армии. Теперь будешь наш пленный.
— Не дури, ваше благородие. («Черт с ним, пусть будет „вашим благородием“»).
— Ты дерзкий? Или смелый?
— Такой как есть.
— Большевик?
Только теперь Владимир заметил, что сержант был навеселе. Он достал бутылку.
— Шнапс. Для вас, ваше благородие, — сказал Урасов. Сержант понюхал: «Прима!» В этот момент произошло то, что сразу изменило ситуацию. Кто-то вдалеке крикнул, что прибыли рождественские посылки. Теперь немцам было не до задержанных. Более того, они повалились на сани и приказали ямщику: «Вези!» Так и въехали в Погорельцы. Совсем развеселившийся сержант орал прямо в ухо Владимиру:
O, Tannenbaum, o, Tannenbaum,
Wie grun sind deine Zweige![28]
В селе немцы соскочили на ходу и побежали к какому-то дому. Ямщик хотел остановиться, но Урасов зашипел на него:
— Дурень, гони дальше!
Миновали деревню. Это был последний населенный пункт перед окопами немцев. Здесь удалось вырваться. А как там, впереди? Перепуганный ямщик взмолился:
— Может, возвернуться нам в Барановичи? Ей-бо!
— Возвращаться поздно. Второй раз живым не выпустят. Погоняй!
— Господи, помоги! — перекрестился мужик и хлестнул лошадь.
Вскоре Немети толкнул Урасова локтем:
— Володя, достань вторую бутылку.
Острый взгляд Лайоша первым заметил четыре фигуры. Да, здесь уже была передовая линия окопов. И солдаты, подошедшие к саням, были в касках. Они приплясывали, взбивая сапогами снег.
— Вайнахтен, вайнахтен!
Владимира словно осенило: он сразу протянул бутылку самогона и запел только что услышанное от сержанта:
О, Танненбаум, о, Танненбаум,
Ви грюн зинд дайне Цвайге!
Солдаты тут же подхватили рождественскую песенку и тут же прямо из горлышка глотнули самогону, сразу забившего дыхание. Закашлявшись, один из солдат махнул рукой на восток: проезжайте, мол!
Ямщик тут же рванул сани.
— Ну, пронесло! — облегченно вздохнул Владимир. — Слава богу!
— И самогону, — добавил Лайош с улыбкой.
Серая темнота окутала все. Ямщик что есть силы погонял лошадь, а потом, убедившись, что опасность действительно миновала, поехал тише, время от времени останавливаясь и проверяя дорогу. Владимир тоже не раз слезал, качал головой:
— Слабая дорога, давно тут никто не пробирался.
Мороз крепчал, Урасов и Немети тесней прижимались друг к другу. Вскоре дорога совсем потерялась, пробирались наугад. Вдруг попали в какую-то канаву, сани уперлись во что-то. Взяли левее — ни с места, потом правее. Раздался треск. Ямщик густо выругался.
— Оглобля полетела! Теперь пешими иттить до деревни.
Кое-как связали оглоблю веревками. Лошадь потащила пустые сани, следом пошли все трое.
Ботинки увязали в снегу, снег облепил ноги до колен. Легкие пальто насквозь продувал ветер. Холодно!
Деревня показалась неожиданно. Владимир и Лайош прямо-таки наткнулись на крайнюю хату: нигде ни огонька, все заметено снегом. Даже собаки не брехали. Прильнули к занавешенному изнутри окну. Что-то едва-едва просвечивает. Постучали.
Дверь открыл мужчина, не спрашивая кто.
— Пустите малость обогреться.
— Заходите. У нас ноне людно.
В большой комнате вдоль стен на лавках сидели старики, бабы, девчата. В плошках горели лучины. Молодежь вполголоса пела какую-то песню. Увидя незнакомых, люди прервали песню, ответили на приветствие, подвинулись, освобождая места.
— Откуда вы? — только теперь спросил хозяин.
— Из Барановичей, — ответил Владимир и, чтобы не было других расспросов, сказал:
— К родне едем в Минск. Пленные. Да как назло, оглобля сломалась. Достанем у вас оглоблю?
— Может, у Куценко. Или у этого — кузнеца.
Хозяин сказал, где они живут. Ямщик направился туда. Владимир чувствовал, как согревается закоченевшее тело: его и Немети посадили возле печки, и он всей спиной впитывал ее тепло. Постепенно разговорились. Спросил про житье-бытье, про женихов.
— Женихи где-то воюют, либо в плену вшей кормят, вот как и вы, — сказала девушка, видимо, самая старшая.
— Где воюют? У кого?
— Кто у красных, кто у белых, а кто просто так — ни за кого, сам по себе…
Владимир хотел еще что-то сказать, но тут появился ямщик:
— Ох, тепло тут у вас, а я намаялся с оглоблей! Все-таки достал. Десять рублев обошлось. Ты должен мне возвернуть их. — Он повернулся к Владимиру.
— Возверну, если повезешь до Столбцов.
— К-куда? — поперхнулся возница. — Так ить там эти… большевики.
— Они самые. Которые таким мужикам, как ты, дают землю и волю.
Урасов уже смело заговорил про Столбцы и про большевиков: немецкие окопы остались за спиной, здесь «нейтральная зона», впереди — свои, красные.
— Хочешь хорошо заработать — вези дальше. Не упускай случая. Мы ведь можем найти сани и здесь, в Усевичах.
Мужик все еще раздумывал: опять через окопы — теперь красных, опять рисковать!
Но деньги сделали свое дело: согласился.
Владимир и Лайош поблагодарили хозяев, вышли в сени.
Свистнул кнут над заиндевевшей лошадью.
За деревней дорога была лучше, накатанней. Проехали, вероятно, верст пять и услышали окрик.
— Сто-о-ой! Кто идет?
— Свои! — радостно закричал Владимир.
Впереди показались две фигуры с винтовками, в шинелях и шапках.
— Коли свои, так слезай! — крикнул один.
Привели в землянку.
— Товарищ комроты, задержаны трое! — У Владимира и Немети сразу потеплело от этих слов: «Товарищ комроты!»
Теперь они разглядели на шапках звезды из красной материи.
— Кто такие?
Урасов попросил вывести ямщика, сказал о поручении, которое выполняют он и Немети.
— А документ у вас какой-нибудь ведь должен быть?
— Как же! — Владимир снял пиджак, оторвал подкладку и вытащил кусочек шелка.
Командир поднес его к коптилке. Мандат удостоверял, что Владимир Урасов является курьером Венгерской компартии, следует в Москву, к В. И. Ленину.
Родная земля! Наконец-то не надо маскироваться, притворяться!
Владимир дал ямщику несколько царских сотенных и пожелал ему счастливого обратного пути.