На посту дипломатического курьера
На посту дипломатического курьера
Окончилась гражданская война. Под руководством ленинской партии трудящиеся поднимали страну из руин и разрухи. Промышленность, сельское хозяйство начали набирать силу. С удовольствием я отдавался работе по своей мирной специальности — строительному делу, работе в типографии «Красный пролетарий» в Москве.
В 1926 году проходила широкая кампания по выдвижению рабочих на работу в советские учреждения. Партийная организация типографии «Красный пролетарий» выделила несколько человек, в том числе и меня.
В ЦК партии, заполняя анкету, я упомянул, что слабо знаю французский язык (который в свое время изучал). Знающих иностранные языки у нас было тогда очень мало, и, видимо, поэтому меня направили в Наркоминдел. Это случилось вскоре после бандитского нападения в поезде близ Риги на наших дипкурьеров Т. Нетте и И. Махмасталя.
В комиссии НКИД (в которую входил представитель ЦК ВКП(б) Н. М. Шверник), рассматривая мою анкету, один из старых сотрудников НКИД усомнился в целесообразности брать меня на внешнеполитическую работу.
— Не понимаю, — говорил он, — зачем отрывать от дела квалифицированного рабочего, который имеет две полезных специальности…
Ответ на эту реплику дал Н. М. Шверник.
— Если исходить из ваших рассуждений, то выходит, что рабочий класс должен только стоять у станка, ну а кто будет управлять рабочим государством, каким является СССР? Потому мы и собрались, чтобы в аппарат НКИД влить рабочих, которые постепенно будут специализироваться в наркомате, и освободить людей, которые никак не могут привыкнуть к рабоче-крестьянской власти…
Через недели две, в начале апреля, я получил извещение. Пригласили в Наркоминдел, в отдел кадров, и объявили, что меня назначают дипкурьером.
Так началась дипкурьерская работа. Работа нелегкая. В те годы каждый советский человек, выезжавший за границу, был буквально окружен шпионами и провокаторами, готовыми на всякую подлость. Правда, в то же время всюду за нами наблюдали внимательные глаза наших друзей, рабочих капиталистических стран, готовых помочь, прийти на выручку в трудную минуту.
Во многих странах довелось побывать. Первый рейс, как помню, был по маршруту Рига — Ковно — Кенигсберг — Берлин — Копенгаген. Затем — поездки в Китай, Турцию, Италию, Англию, Францию, Бельгию, Грецию, Испанию, Швейцарию и другие страны.
Одной из первых длительных поездок была поездка в Китай. Ехали вдвоем с дипкурьером А. Богуном, старым членом партии, спокойным, выдержанным, предусмотрительным до мелочей.
В тот период на севере Китая усилилась деятельность реакционных милитаристских клик. Чжан Цзолин и У Пэйфу объединились в борьбе против освободительного, революционного движения. Их войска в апреле 1926 года вытеснили из района Пекина и Тяньцзиня армию Фын Юйсяна. В эту кровавую борьбу реакционных сил, вдохновляемую и поддерживаемую империалистами США, Англии, Японии, было широко вовлечено белогвардейское охвостье, осевшее после разгрома Колчака на севере Китая, особенно в Харбине, Чанчуне, Мукдене.
В 1926–1927 годах острее, чем когда-либо после гражданской войны, чувствовалось, что идет подготовка новых враждебных актов против Советского Союза.
До Харбина добрались без происшествий. Китайско-Восточная железная дорога, построенная русским правительством на основании договора с Китаем, по праву считалась одной из лучших железных дорог мира. Прекрасный подвижной состав, хороший путь позволяли развивать большие скорости.
Правительство Советского Союза по своей инициативе установило на дороге с 1924 года совместное, на равных условиях с Китаем управление, что не мешало китайским реакционным кругам и империалистам вести постоянную кампанию против интересов Советского Союза и даже делать попытки захватить КВЖД. Белогвардейцы, во множестве осевшие в Харбине и еще недавно группировавшиеся вокруг генерала Хорвата, матерого антисоветчика, управляющего КВЖД до 1924 года, угодливо помогали империалистам в провоцировании всевозможных конфликтов, стремясь создать повод для захвата дороги. В управлении Китайско-Восточной железной Дороги было полно белогвардейцев. В Харбине они имели свои магазины, гостиницы, клубы и другие организации. Много белых работало в японской разведке и местной полиции.
В Харбине остановились в гостинице «Привокзальная», принадлежавшей КВЖД. Сдав почту на хранение в консульство, решили пойти посмотреть город.
Европейская часть его напоминала русский губернский город средней руки. Вырос Харбин вокруг КВЖД особенно в период русско-японской войны, когда сюда съехались тысячи поставщиков тухлой говядины, гнилых сапог и прочего добра для армии, спекулянтов, перекупщиков — всех тех, кто грел руки на войне.
Булыжные мостовые, небольшие кирпичные дома, много Магазинов и всяких притонов. Довольно большой речной порт на реке Сунгари. В русском театре давали спектакли заезжие труппы.
Походив по городу, вернулись в гостиницу и сразу заметили, что в нашем номере кто-то хозяйничал. Вещи были целы, но все перерыто. Действовала чья-то опытная рука. Обследовали номер и обнаружили задекорированную дверь в соседний номер. Теперь было ясно, откуда явились незваные «контролеры». Шум решили не поднимать, но нашему консулу рассказали.
Консул выслушал нас и, учитывая общую тревожную обстановку в городе, запретил ночевать в гостинице; устроили нам ночлег у одного из сотрудников. Не сказав администрации гостиницы, что не будем ночевать, мы ушли, а утром, возвратившись в свой номер, обнаружили там форменный погром.
Чемоданы были выпотрошены, вещи разбросаны по всему номеру. На столе увидели записку, на которой печатными буквами было нацарапано: «Все же с вами, большевистскими агентами, разделаемся». Вызвали администратора. Показали ему все это безобразие. Приглашенный, помятый человек с военной выправкой, что-то бормотал, пряча бегающие глаза. Разговор, конечно, не получился. Видимо, тут была круговая порука или прямой сговор.
Собрав вещи, мы больше в гостиницу не являлись, а через день отбыли по маршруту Чаньчунь — Мукден — Чекин.
До Чаньчуня ехали в страшном напряжении. Несколько раз кто-то ломился в двери купе, ходил по крыше. Хуже всего, что здесь не на кого было надеяться. Ни на полицию, ни на служащих дороги. Оружие не выпускали из рук. Наконец Чаньчунь — конечная станция КВЖД и начальная Южно-Маньчжурской железной дороги. Пришлось ждать поезда часа четыре. Южно-Маньчжурская железная дорога являлась одним из разветвлений КВЖД; уступленная по Портсмутскому договору Японии, она управлялась специальным японским акционерным обществом.
Меня поразили большой порядок и какая-то особая чистота на этой дороге. Железнодорожный персонал в форме, в белых воротничках и перчатках. Тем не менее «порядок» оказался довольно относительным. Вскоре оказалось, что прямая железнодорожная связь с Пекином прервана. Поезд направили в город Дальний (Дайрен), где мы и высадились. На всей дороге шли междоусобные бои между милитаристскими кликами. Дальше до Тяньцзиня пришлось плыть морем — сообщение поддерживалось японским пароходством.
Через два дня наконец погрузились на пароход. У нас была отдельная каюта первого класса с оплатой питания (так полагалось). Японец в морской форме в сопровождении двух матросов сразу по отплытии явился к нам в каюту, потребовал билеты и паспорта, все внимательно рассмотрел. Очевидно, он впервые видел настоящих большевиков, да еще с дипломатическими паспортами.
Разговор шел на плохом французском языке. Офицер указал, как пройти в ресторан, но я понимал, что с дипломатической почтой идти в ресторан не очень удобно, и просил его дать указание доставлять питание в каюту. Японец с минуту подумал, а потом в довольно грубой форме отказался это сделать.
Не могло быть и речи о том, чтобы оставлять каюту и ходить в ресторан завтракать, обедать, ужинать. Мы сознавали, где находимся и кто нас окружает, тем более что около нашей каюты мы уже заметили каких-то подозрительных людей, которые пытались завести разговор. До Тяньцзиня надо было плыть двое суток. Еду мы с собой не взяли. Проголодав день, на второй связались с боем, довольно смышленым пареньком лет пятнадцати, которого попросили прислать кока. Разговор с поваром происходил при помощи пальцев, так как кроме японского он знал только английский, а мы — ни того, ни другого.
Все же договорились, вручили ему две иены. Проблема питания была решена. А самое главное, мы были спокойны, что ничего в пищу не подложат (бывали и такие случаи). Так добрались до Тяньцзиня.
От Тяньцзиня до Пекина всего километров 90. Но на железной дороге творилось что-то невозможное. Попасть в вагон можно было только через окно. Люди облепили поезд от крыши до колес; тамбуры, уборные забиты солдатами. Порядка никакого, все вооружены. Мы с Богуном и двумя провожатыми, которых дал наш консул в Тяньцзине, кое-как втиснулись в вагон. Трудно дались нам эти последние километры дороги до Пекина. Конец пути ехали стоя в коридоре, заслонив поставленные на пол вализы с диппочтой. Подъезжая к Пекину, услышали выстрелы, но провожатые нас «успокоили» — это-де обычное явление для нынешнего времени. С трудом добрались до полпредства.
На следующий день нас пригласил полпред в Китае Л. М. Карахан.
В Китае он пользовался большим влиянием. С большой симпатией относился трудовой Китай к посланнику Советского рабоче-крестьянского правительства. В этом сказывалась искренняя благодарность китайского народа Стране Советов, которая протянула ему руку дружбы.
Китайцы — служащие советского полпредства работали, как и трудящиеся Советской России, по 8 часов (а не 12), с ними заключался коллективный договор, в материальном отношении они были поставлены в равные с советскими гражданами условия. Советские работники отказались от пользования рикшами — тогда основным средством транспорта в Китае. Нам казалось, что это недопустимо, поскольку такой способ передвижения унижает человеческое достоинство. Правда, через некоторое время Союз рикш ходатайствовал перед Л. М. Караханом о пересмотре этого решения: Союз рикш терял заработки и вежливых ездоков, которые не били рикш по голове и не гоняли их галопом, как это часто позволяли себе американцы и англичане.
Китайцы отчетливо видели огромную разницу в отношении к их стране и народу представителей рабоче-крестьянского государства и представителей империалистических стран.
В Пекине мы пробыли больше месяца, так как генеральская война на севере Китая еще продолжалась и железные дороги почти не работали, да и «порядок», который наводила японская военщина в Маньчжурии, делал поездку невозможной. Приходилось ждать.
Используя этот неожиданный отдых, мы знакомились с Пекином. Все китайские города оставляли у европейца незабываемое впечатление какой-то многоцветной декорации. Огромные иероглифы вывесок, яркие краски с преобладанием красного, странная, какая-то сказочная архитектура построек с их изогнутыми крышами, сладковатые запахи различных снадобий, цветные фонарики и особенно одежда людей — длинные темные халаты, косы у мужчин (в те годы они попадались еще довольно часто), штаны и маленькие изуродованные ножки женщин, которые шли по улице, держась за стены домов, бесконечное количество рикш и — на каждом шагу нищета, дикая нищета, которую трудно описать.
Торговцы снедью, в зависимости от товара, рекламировали его выкриком либо песней, свистком, звонком; каждый продукт имел таким образом свой «звук».
Но в то время сюда уже доносились и звуки великой революции, и надо было видеть, с каким уважением китайцы говорили с людьми, приехавшими из другого мира, где нет угнетателей и нет грязной борьбы генеральских клик.
Наконец появилась возможность выезда на родину. Была заготовлена почта, выправлены визы. Перед отъездом нас вызвал полпред, который был в курсе наших приключений, когда мы ехали в Пекин.
— Знаю, знаю, что было с вами в дороге. Могу сказать: счастливо отделались. Теперь поедете другим маршрутом. Посылаю с вами до Харбина негласную охрану, но будьте все время начеку.
Полпред вручил нам письма Г. В. Чичерину. Кое-как добрались до Харбина. В Москву вернулись осенью, пробыв в поездке в Китай почти два месяца.
И еще об одной поездке.
Возвращались из Италии. В дороге узнаем, что поезд вместо маршрута Рим — Венеция — Вена, вследствие размыва пути, пойдет через Югославию.
Это было неожиданное и очень неприятное известие. В Югославии в тот период свила свое гнездо самая отпетая белогвардейщина во главе с Врангелем.
Королевское югославское правительство, конечно, было целиком на стороне этих душителей революции, не признавало Советского правительства и охотно участвовало в различных кознях против нашей страны. В самой Югославии к тому времени установился режим военно-монархической диктатуры. Поэтому так неприятен был этот новый маршрут. Можно было всего ожидать. Обсудив положение, решили, что если мы предъявим наши паспорта югославским пограничникам (среди которых, так же как и среди полиции, было много белых офицеров) — не миновать скандала, а помощи ждать неоткуда.
Наших представителей в Югославии не было, а представители в Вене и Италии даже не знали, что наш поезд идет через Югославию. Ссадив нас с поезда, белогвардейцы могли сделать затем с нами и почтой все что угодно…
Надо было быстро принимать решение. Попасть в руки белой банды значило погубить и почту, и себя.
Зовем к себе проводника — молодого австрийца (еще раньше мы с ним познакомились, и он знал, кто мы). У него было хорошее открытое лицо, внушавшее доверие. Решили рискнуть и рассказать ему о наших опасениях. Попросили: надо устроить так, чтобы наше купе в Югославии не проверяли и паспортов не пришлось предъявлять. (Порядок был такой: паспорта пассажиров сдавали проводнику, который и предъявлял их при проверке пограничникам.) Выслушав нас, проводник понимающе кивнул головой.
Мы спустили оконные шторы, почту положили на пол, приготовили газеты, спички, чтобы в случае нужды сжечь почту, и сели — один головой к дверям (ручку двери, как обычно, замотали ремнем), другой к окну.
Подъезжаем к югославской пограничной станции. Когда поезд остановился, вошли контролеры. Слышим их разговор с проводником на немецком языке.
— Давай скорее паспорта, поезд будет стоять только десять минут.
Слышим быстрые шаги по коридору, немецкую и русскую речь. Сидим не дыша, ожидаем стука. Не выдаст ли проводник?
Эти минуты показались нам очень долгими. Наконец поезд тронулся. Выглянули в окно, отогнув занавеску, и обомлели: по перрону ходили офицеры в царской форме, в черкесках с газырями и кинжалами — из «дикой дивизии» генерала Дроздова, одного из наиболее жестоких карателей. Из рук этих бандитов было бы не вырваться… Дроздовцы внимательно осматривали проходящие вагоны, не подозревая, что в одном из них едут дипломатические курьеры Советского Союза и при них находится секретная почта. Какой лакомый кусок для антисоветчиков, какую провокацию могли бы они учинить!
Поезд набирал скорость. Теперь знаем: через 45 минут австрийская граница. Лишь бы не было остановок. Дверь держали привязанной.
Оба молчим, все еще не веря, что удачно выбрались из белогвардейского логова.
Наконец слышим, как поезд идет по стрелкам. Выглянули в окно — уже австрийская территория. Вздохнули с облегчением. Привели в порядок купе. Когда поезд остановился, мы увидели в окно австрийских пограничников. Открыли дверь и пригласили проводника. Поблагодарили его, вручили ему наши паспорта, а он говорит нам по-немецки:
— Геноссе[27], все хорошо, — и поднимает кулак в рот-фронтовском приветствии. Мы так же радостно ему ответили. А сами думаем: вот она, интернациональная дружба!