3/XI 1925

3/XI 1925

V?enory, Villa Bo?enka

(p. p. Dob?ichovice)

Родная моя Лиленька,

Получил твое коротенькое письмо. Тороплюсь ответить в надежде на длинное.

Сейчас утро. Сижу в моей маленькой комнатушке у окна. Выпал снег — редкая радость для русских, живущих в Чехии. Светло, бело и празднично. Шумит печка. Все ушли на прогулку и потому тихо. Через час еду в город.

Вот что Лиленька. Пиши мне подробнее и о себе и о других. Ты верно не представляешь себе до чего важны мне эти подробности. Ведь это единственная реальная связь с моей Москвой, с моим довоенным прошлым. Ведь все живущие здесь чувствуют себя занесенными на другую планету, так высока стена нас с вами разъединяющая. И единственные щелки в стене — ваши письма. Мне все интересно — и работа Вахтанговской студии, и с кем ты там работаешь из тех, кого я знаю, и как ты живешь изо дня в день, и кого видишь, и что думают о нас, и доходит ли что-нибудь из того, что здесь пишется и издается, и как работают все кого я знаю. Какое было лето в К<окте>беле? Кто там был? Что пишут и работают Макс, Толстой, Антокольский, Шенгели[114] и др.? За вашими журналами слежу и почти все выходящее знаю. Но хотелось бы знать еще больше, еще осязательнее почувствовать воздух тебя и их окружающий. Что делают художники? Как им работается?

Был недавно на гастролях Музыкальной студии Х<удожественного> Театра. Шел с недоверием, ибо в прошлый раз Станиславский вывез в Европу старые, и сейчас несносные как для глаза, так и для слуха — постановки (Чехова). На этот-то раз Немирович привез только «М-mе Анго» и Периколу. Пpе — кра — а — сно!!! Это вторая молодость Немировича. Все хорошо; и необычайная сила актера в жесте, в голосе, в дикции, в танце, в игре, и отсутствие комнатной психологичности, к<отор>ой я так боялся, и от к<отор>ой Нем<ирович> избавился, и прекрасная, чистая работа самого Немировича. Бакланову[115] видел впервые — чудесна. И все остальные очень и очень хороши. Дураки немцы их не оценили. Что меня удивило и очень обрадовало — это — какое-то здоровье, к<отор>ым веет от всей постановки. И смех здоровый, и план здоровый — сила!

Что тебе написать о себе? На Рождество еду в Париж разнюхать и разведать по части своего дальнейшего устройства. Марина с Алей и с Георгием уже там.[116] Мое завтра — в густом тумане. Из всех сил буду стараться раздобыть работу не-физическую. Боюсь ее — небольшой досуг будет отравлен усталостью. Работаю сейчас над рассказами о «белых» и «белом».[117] Я один из немногих уцелевших с глазами и ушами.

На эти темы пишут черт знает что. Сплошная дешевая тенденция. Сахарный героизм с одной стороны — зверства и тупость с другой. То же, что с вашими «напостовцами».[118] У нас есть свои эмигрантские «напостовцы».

Очень трудно здесь печатать из-за монополии маститых. Но кой-что удается.

Вижу я бездну людей. Но те — российские встречи — гораздо крепче и значительнее здешних. Потому-то и не хотелось бы мне, чтобы меня в Москве совсем забыли.

Нужно бежать на станцию.

Лиленька, ты боишься мне писать о своем интимном. Глупенькая! Не забудь, что я не мальчик, а тридцатилетний муж. Страхи твои напрасны. Пиши!!!

Спасибо громадное за карточку. Ты не изменилась — только поседела. А лицо молодое.

Отвечай немедленно.

Крепко целую и люблю

Твой Сережа