<Конец августа — начало сентября 1926 г., Сен-Жиль-сюр-Ви>

<Конец августа — начало сентября 1926 г., Сен-Жиль-сюр-Ви>

Дорогая Лиленька,

Получил твою «телеграфную» открытку. Неисправимый ты человек. Ведь я ровно ничего о тебе не знаю. Ты умеешь даже длинные письма писать так, что из них ничего о тебе не выудишь. Не знаю ни о твоей работе, ни о твоем досуге (если таковой имеется), ни о твоем круге, ни о твоих ближайших друзьях — ни о чем. И каждое письмо кончается обещанием прислать следующее — очень подробное.

Мне, по понятным причинам, писать труднее. Этих причин у тебя нет. В чем же дело?!!

Кончается лето. Через несколько дней я выезжаю в Париж продолжать свою редакционную работу. Кажется очень поправился. Но работа предстоит трудная — боюсь, что и поправки не хватит. Материальн<ые> дела гораздо хуже, чем были раньше, но пока жить можно.

Георгий и Аля очень здоровы (тьфу не сглазить) и милы. Особенно Георгий, к<оторо>му уже l1/2 года. Посылаю его карточку.

Зимой выходит ряд новых Марининых вещей (замечательных!).[126] Я пишу очень мало и все какая-то дрянь получается. Хоть бросай. М. б. от океана, к<отор>ый действует одуряюще.

К Марине, ко мне, к нашим друзьям и сотрудникам — за границей громадное большинство относится враждебно. Это не огорчительно, ибо так и должно было быть. Но зато на друзей пожаловаться не могу. Встретился и подружился с замечательными людьми. Даст Бог и ты когда-нибудь с ними встретишься, приходится ограничиваться довольно туманными описаньями.

Я от очень многого отошел и многое вижу в новом свете. Но об этом при свидании.

Не думай, что я оторван от России. Я знаю почти все, что у вас выходит, и вижу очень многих приезжающих. Но, конечно, ничто (никакая добрая воля и внимание к русской жизни) заменить Россию не может. Дождаться не могу своего возвращения.

Ради Бога, напиши наконец на каком кладбище наша могила. Не знаю — к<отор>ый раз спрашиваю.

Радуюсь за тебя (и завидую!), что отдыхаешь в прекрасной Псковской губ<ернии>. Скучаю по лесе. Здесь только песок и океан (хорошее «только»!). Надоел океан своим однообразием ужасно. Наше Черное в сто раз лучше. Море без берега дает мало.

Думаю, что когда вернусь в Россию, то первое время, если будет возможность, объезжу и обойду все что можно. Я совсем не знаю русского севера. Только находившись по России (я сделал не менее 31/2 тыс<ячи> верст пешком) я понял до чего мало мы ее знали и знаем. Теперь, конечно, все иначе. Горожане стали другими. Деревня приблизилась вплотную (смычка!).

Ну, прощай, Лиленька. Поправляйся и отдыхай. Пиши мне на rue Rouvet 8 Paris XIX.

Как Нютины дела? От Веры писем не жду. Она мне прислала два лоскутка и замолкла. Не обижен. Писать даже брату после 10 лет разлуки очень трудно. Да и писать она не любит и не может. Ты единственная моя верная российская корреспондентка.