«Гиена у железной дороги»

Донской регион давно и прочно снискал себе мрачную славу обители серийных убийц и кровавых маньяков. Мол, здесь, как больше нигде в России (а то и в мире), генерируется генетический материал как для тихих, так и для буйных психопатов, только и мечтающих, как бы тюкнуть топором по черепу запоздалого прохожего или в клочья изорвать случайно подвернувшуюся девицу. В журналистских кругах пытались даже найти этому околонаучное объяснение, сводя все к наличию в регионе геологических разломов, аномальных зон, мощных угольных пластов и «фонящих» терриконов отработанной горной массы, что и вызывает специфические генетические мутации. В качестве примера можно вспомнить пресловутого монстра Андрея Чикатило и еще целый сонм серийных душителей и садистов — Лифтер, Электрик, Велосипедист, Юрий Цюман-Черные Колготки, Роман Бурцев, Владимир Муханкин и др., — отловленных здесь в 90-х — начале нулевых годов.

На самом деле все это, конечно, ерунда, и подобных отморозков на Дону ничуть не больше, чем, к примеру, в Сургуте, Улан-Удэ, Тосно или, страшно сказать, в Сантьяго-де-Компостела. Просто здесь лучше всех в России (а то и в мире) научились их ловить, создав в свое время специальное подразделение по борьбе с серийными преступлениями. В Ростове поставили на научную основу выявление маньяков на ранних стадиях их формирования и создали подробный психологический портрет преступника этой категории. Научились выводить общие черты в различных эпизодах, чтобы потом объединять их в серию и искать маньяка уже по конкретным признакам. Отсюда и результаты.

Серийного преступника всегда отличает проявление садистских наклонностей в раннем детстве (а то и генетическая предрасположенность), предпочтение действовать почти исключительно в одиночку, неуверенность в себе, пристрастие к какому-либо возбуждающему фактору в одежде или поведении жертвы. У Чикатило это асоциальные типы, у Цюмана — черные колготки на женщинах, у Бурцева — пубертатные девочки, у Криштопы — слегка подвыпившие дамы и т. п.

Подобная практика выявления серийников появилась, конечно, не сегодня. Еще в начале XX века были попытки индукционного исследования такого рода крайностей.

К примеру, в августе 1907 года индуктивным методом была проанализирована серия убийств, которую явно совершил один и тот же человек (или люди). 3 августа у полотна железной дороги в станице Гниловской был обнаружен труп чернорабочего, прикрытый его же халатом. Через два дня в Кумженском хуторе найден удавленным крестьянин. 9 августа случайные прохожие наткнулись возле Затемерницкого поселения на труп задушенного незнакомца. 11 августа между Мертвым Донцом и Доном в камышах был найден труп охотника.

В полиции отметили, что убийства совершались через определенный промежуток времени. Каждый раз жертва была задушена, каждый раз веревка была дважды обмотана вокруг шеи и закручена крепким тугим узлом — явно почерк одного «автора». При этом ценности у жертв оказывались на месте — убийца не действовал из корыстных побуждений, его интересовали только документы, чтобы жертва не была опознана. Четыре трупа за неделю — это график Джека-потрошителя.

Преступника тогда так и не нашли, но признаки «серийника» были налицо. Было отмечено его пристрастие к железной дороге и обязательное изъятие документов. Это ведь не обычный вор-банщик или поездушник, это душегуб, хорошо скрывающий следы.

Технику профессионального душителя испытал на себе известный журналист Влас Дорошевич, изучавший на Сахалине каторжные типы местных сидельцев. Один из душегубов, Антонов по кличке Балдоха (на байковом языке «балдоха» — долото), осужденный на бессрочную каторгу за 11 затемненных душ, приоткрыл ему одну из профессиональных тайн: «Говоря о своем „умении“, Балдоха удивительно воодушевляется, и однажды, показывая мне, как это надо проделывать, как-то моментально подставил мне сзади ногу, одной рукой обхватил за талию, а другую поднес к горлу. Я не успел, действительно, мигнуть, как очутился, совершенно беспомощный, у него в руках».

Отличительным признаком профессиональных серийников-взвесчиков (придушивая, взваливали жертву себе на спину, как бы взвешивая) было умение так надежно взять «пассажира на машинку» (придушить), так «за свисток дернуть» (схватить за глотку), чтобы тот не сумел издать ни единого звука. От этого подчас зависел не только успех всего «клея», но и безопасность нападавших. Поэтому для особо деликатных дел, требующих твердой руки мастера, опытного взвесчика везли на «гастроли» куда угодно. На байковом языке это называлось умением баки заколачивать (душить).

Балдоха этими навыками владел в совершенстве, поэтому и путешествовал с «гастролерами» по всей стране.

«И ведь как! Перегородка, а за перегородкой другая квартира, а там белошвейки сидят, песни играют, — наслаждался Балдоха воспоминаниями. — Все от слова до слова слышно. Дохнет — услышат. Тут нужна рука! Отпер это он дверь, отворил только, я его за „машинку“ взял и наземь положил. Хоть бы дохнул! Я его на пол сложил, а за перегородкой песни играют. Так ничего и не слыхали!»

Знаменитым серийным взвесчиком в те годы в Ростове был татарин-силач Сейфулла Чанышев, по прозвищу Меч Аллаха. Точное количество своих жертв он не помнил, да и на что оно ему? Чанышев терпеливо выжидал в темном месте прилично одетого „пассажира“ (случайного прохожего), подбирался к нему сзади. Затем хватал жертву за подбородок, ловко изворачивался под ней и взваливал тело на спину, упираясь двумя пальцами под нижнюю челюсть. Держал до тех пор, пока лишенный возможности издать хоть малейший звук человек от недостатка кислорода не терял сознание. Затем душегуб спокойно забирал все ценное и приканчивал жертву.

Однако вышел казус: в Кровавое воскресенье, 9 января 1905 года, Чанышев набросился баки заколачивать не на того, кого надо. Сам получил под дых и полетел башкой в сугроб, где и отдыхал до прихода городового.

Еще одним известным донским «серийником» на рубеже веков был Васька Нагорный (он же Иван Чернышев, он же Дмитрий Сотников). Человек поразительного упорства и недюжинной силы воли, расходовать которую ему пришлось явно не в том русле.

Родившись в 1865 году, еще в 90-х годах XIX века он отправил на тот свет первую душу. Убийство при отягчающих потянуло на 8 лет каторжных работ. Но не лежала душа у донского душегуба к далекому острову Сахалин. При первой же возможности сбежал он на материк и разбойничал в тайге на редких трактах, топором по черепу добывая себе на пропитание. Был вновь пойман и загремел на каторгу уже на 15 лет.

Однако упрямый кувыркало утек и на этот раз. Пробрался от студеного Тихого океана к теплому Азовскому морю, где продолжил пускать кровь в Мариупольском уезде. В 1901 году тогда еще надзиратель 3-го участка Яков Блажков после очередного убийства взял его уже в Ростове с «темным глазом» на имя мещанина Ивана Чернышева.

Суд приговорил «убивца» уже к 30 годам каторги, добавив ему для ума еще 85 ударов плетьми. Подчеркнем, не розог, а именно плетей. «Есть миноги» (принять наказание плетьми) приходилось, почитай, каждому каторжанину, но все они при слове «плети» истово крестились.

Следует заметить, что старательные «кирюшки» (палачи) парой-тройкой десятков ударов через плечо могли не только струйкой спустить с провинившегося шкуру, но и превратить его в мешок размолотых костей. Мало кто выдерживал 40–50 ударов. Сахалинский палач Комлев 48 плетьми превратил в гору воющего мяса беглого каторжника Губаря, которого за людоедство ненавидели все местные сидельцы. То, что от него осталось, повыло еще три дня и отдало богу людоедскую душу. А мог и все решить радикально — единственным мастерским ударом кнута, который назывался «амба». При этом слове бледнели даже разудалые иваны?.

Тот же Дорошевич уверял, что 80 плетей — практически смертельная доза для приговоренного к плетям (розог принимали и по 200), только редкие единицы принимают до 100. Васька же, перекрестившись, забрался на «кирюшкину кобылку» и смиренно принял все назначенные 85. Кто знает, может «кирюшка», как водится, был финансово простимулирован каторгой — деньги у разбойника Васьки водились, а посему палач лишь погладил душегуба плетью по спине. На «кирюшку» по приезде на Сахалин сразу же собирали всем миром. Ни один иван, ни тем более храп или асмодей не мог отказать.

В любом случае, Васька сполз с кобылки с трясущимися дланями, с лицом белым, как совесть институтки. Но живой. Несколько месяцев после этого приволакивал ногу. А затем в августе 1903 года устроил своим ногам настоящее испытание — нашел подходящего «дядю сарая» (опустившегося каторжанина с малым сроком), обменялся с ним именами, чтобы тот выкрикнул Васькино имя на перекличке, и уже в качестве куклима (преступника, живущего по чужому паспорту) рванул когти с Александровского поста через Татарский пролив на материк. Год брел через всю страну к родному Дону. Осел в Сулине, разбойничая в окрестностях. Счет убитым принципиально не вел.

Но душа разгульная не выдержала, захотелось вновь покутить в Ростове. Здесь он остановился на знакомой хазе на Нахаловке, на Суворовской, 2 (ныне на этом месте, на Красноармейской улице, находится здание Радиотехнического колледжа). 9 ноября 1904 года пред очами помощника пристава 3-го участка Якова Блажкова, проводящего облаву в этом районе, предстал сильно постаревший подслеповатый Васька, протягивающий сыскарю фальшивый паспорт на имя крестьянина Дмитрия Сотникова.

Зато кто вел точную «убийственную бухгалтерию», так это почему-то малоизвестный широкой публике воронежский крестьянин Егор Башкатов, тоже приверженец железной дороги, спровадивший на тот свет за десяток лет аж 459 душ. Главным образом — женщин и детей.

Назвать его маньяком сложно, ибо действовал Башкатов исключительно из корыстных мотивов. То есть занимался не душегубством ради душегубства, а лишал жизни ради презренного металла. Но способы убийств и то хладнокровие, с которым Башкатов их совершал, заставляют задуматься над действиями «серийника» не только сыщиков, но и психиатров.

Кстати, в его куррикулум витэ много сходства с другим любителем железных дорог Андреем Чикатило. По какому-то странному совпадению, даже очерки в СМИ об обоих, написанные в разное время, носили одинаковое название: «Зверь на полустанке».

Как следует из сохранившихся материалов уголовного дела, Башкатов Егор Иванович, он же Демидов Устин Кузьмич, родился 1879 году в селе Семидесятное на Верхнем Дону (40 верст до Воронежа) в обычной крестьянской семье. Как и украинский селянин Чикатило. У обоих в детстве были проблемы с родителями. Первый рано лишился отца и был часто бит матерью, второй рано лишился обоих — отец утонул по пьяной лавочке, отправившись на заработки на Кубань, мать сошла в могилу от нелегкого крестьянского труда. Остался Егор один с сестрой под присмотром деда с бабкой.

О молодых годах жизни Башкатова ничего достоверно не известно. Есть сведения о том, что его женитьба была крайне неудачной — супруга страдала эпилепсией и умерла вместе с малолетней дочерью еще до начала Первой мировой войны.

Был мобилизован на фронт. Как он там служил, непонятно, но в отпуск в родное село сразу после Февральской революции приезжал с погонами прапорщика полным георгиевским кавалером. Потом выяснилось, что и отпуск был дезертирством, и мундир Башкатов снял с убитого и ограбленного офицера.

В отпуске Егорка тоже времени зря не терял: повздорив, зарубил мужа сестры, забрал его телегу, лошадей и вещи, сдал знакомому барышнику Соколову на станции Давыдовка.

Ему повезло, что никто посреди царившей в стране анархии подобные «шалости» уже не расследовал.

Проходила информация, что Башкатов одно время якобы служил в продотряде и даже там умудрялся приворовывать и приторговывать конфискованным у крестьян. Но подтвердить это надежными источниками не представляется возможным.

Установленным фактом является то, что с марта 1922 года Башкатов в прямом смысле вышел на большую дорогу. Причем предпочитал железную.

Великий голод в Советской России 1921–1922 годов, затронувший сразу 35 губерний разоренной Гражданской войной страны, сорвал с насиженных мест массы выживших в этой бойне крестьян (по разным данным, голодало от 28 до 40 миллионов человек). Сотни тысяч жителей центральных губерний, Урала и Поволжья бежали от войны, мятежей, репрессий, продразверстки на, как им казалось, теплый и сытый Юг в поисках земли и воли. По железной дороге они добирались до Дона, Кубани, Ставрополья, рассчитывая на их необъятных просторах при отсутствии выбитого войной казачьего населения обрести землю, обещанную большевиками крестьянам.

На станциях их встречало своеобразное такси — мужики на подводах, предлагавшие подешевле отвезти переселенцев с ерундовым скарбом в нужное им место.

Среди них с весны 1922 года, в разгар голода, на станциях и полустанках владикавказской железной дороги занимал место и 43-летний бородатый мужичок, недобро глядевший из-под мохнатых бровей. С виду он был совершенно безобиден, да и никаких опасных предметов, похожих на оружие, в его телеге не наблюдалось.

Извозчик выискивал в толпе трудовых мигрантов тех, кому ехать предстояло далеко. Мужиков, баб с детишками. Но никогда не более троих взрослых. Чтобы непременно заночевать в пути. Предлогов для ночевки была масса: «ехать ишо далеко», «плохая погода, а я сарай надежный знаю», «кобыла устала», «разбойники по ночам на шляхе шалят» и пр. Хотя как раз главным «шалуном» являлся он сам.

По пути мужичок расспрашивал пассажиров о жизни, выяснял намерения, планы. Есть ли родственники, где точно живут, не собираются ли тоже перебираться сюда.

Как правило, ночевка в пути становилась для несчастных последней в жизни. Безобидный с виду мужичок дожидался, когда те уснут. Тихо вставал, доставал из телеги увесистый булыжник, клал его в обыкновенный рогожный мешок, перетягивал бечевкой и получал классический кистень. Или микстуру, как любовно величал орудие сам Башкатов. Затем подкрадывался к спящим и резким ударом «закрывал» жертву (проламывал череп).

«Я встал, осмотрелся, кругом никого не видно, взял свой мешок с голышом и стал закручивать тонкой бечевкой. Заделал, посмотрел — крепка ли моя „микстура“, и после этого нанес на спящего гражданина несколько ударов…» — рассказывал он потом на допросе.

Микстуру он мог изготовить и на месте из портянки, носка, любой подходящей тряпки, а дождевик подобрать по дороге.

В безлунную ночь Башкатов клал жертве на голову в качестве мишени обрывок газеты, вату и т. п. В живых не оставлял никого — свидетелей быть не должно. Трупы потом лишь прикапывал, дабы не заморачиваться. Клал ничком на землю, чтобы разложение начиналось с лица.

Добыча была копеечная — откуда деньги у голодающих крестьян. Как правило, это была окровавленная одежда (ее потом отстирывали от крови перед продажей специально нанятые люди), худая обувь, мелочь в котомках. Однако регулярность смертельных вылазок позволяла складывать копеечку к копеечке. Да и барахлишко потом продавалось на толкучках — хватало на запрещенный самогон с разрешенным салом.

Зато более реальная добыча ожидалась позднее. Изобретательный Башкатов от имени убиенных кропал письма их неграмотным родственникам, призывая продать все, что те имеют, и перебираться на Дон (Кубань, Кавказ), где, мол, есть работа и сыто-пьяно. Опухшие от голода волжане хватались за соломинку, заворачивали в узелок последние гроши и двигали на новое место жительства. Где их уже ждал на станции в назначенный день бородатый мужичок с недобрым взглядом. А там повторялся кровавый поход. Полвека спустя своих жертв практически на тех же полустанках будет поджидать другой монстр — в очках и с портфелем, набитым пыточным набором.

Интересно, что на следствии Башкатов уверял, что убивал не нищих крестьян, а кулаков, антисоветский элемент.

«Я, Башкатов, понапрасну кого-либо из граждан не брал, искал тех лиц, которые были вредители для моего потомства, я им мстил за мою кровь». По его оригинальной версии, утонувшего по пьяни на Кубани отца «пытали кольями и убили кулаки» за то, что он знал подлинных убийц «анпиратора Александра», но не выдал их.

«Вредителей» оказалось столь много, что Башкатову приходилось путешествовать вдоль чугунки от самой Белокаменной до кавказского Беслана, дабы не примелькаться. Заодно он сменил и документы (благо их было теперь полно), приняв имя Устина Демидова, мещанина города Любартово Люблинской губернии Привисленского края. Эти меры предосторожности вкупе с действиями в одиночку и устранением всех живых свидетелей позволили Башкатову почти 10 лет беспрепятственно душегубствовать на Юге России.

Долгое время избегать риска позволяли ему и слабость правоохранительных органов Северо-Кавказского края, и их неумение объединить схожие уголовные дела в серию. Только однажды Башкатов, чисто по-балагановски, имел глупость влопаться: в декабре 1929 года его осудили в Кропоткине за кражу корзины с вещами на две недели принудительных работ.

Когда число убитых «кулаков» перевалило за сотню, Егорушко подустал (следствие точно установило 102 эпизода, в которых был убит 121 человек, две трети из них — женщины и дети). Теперь ему требовались помощники в столь похвальном деле — мести за убийц «анпиратора». Одному сложно было и патрулировать чугунку, и прятать трупы, и собирать вещи, и продавать их через надежных барыг.

Для душевного комфорта он сошелся с крестьянкой Натальей Щукиной, которая родила ему троих детей. Поселился с ней в приобретенном домике в Армавире. К началу 1930-х годов двое старшеньких уже помогали папеньке в его нелегком труде — держали жертв за ноги, пока отец махал «микстурой».

После убийства ейчанина Каширина Башкатов отправил письмо с приглашением «на новое место работы» его жене. Та приехала на станцию Гулькевичи с десятилетним сыном. Ее встречала вся чета Башкатовых — Щукиных с тремя детьми. Далее — все по схеме. После убийства по отобранным у трупа багажным квитанциям Егор получил вещи убитых в камере хранения.

Более серьезных соратников Башкатов обрел в лице таких же отморозков, как и он сам, — Илюхи Бобкова и Ваньки Склярова. В пьяной беседе с ними Егор заявил: «Я поклялся мстить за своих родственников. За одного человека убью сто человек». «А я буду валять бессчетно, буду работать, пока сам не попадусь», — обнадеживающе парировал Скляров. После чего альянс был заключен. Приятелям нравилась эта «работа», каждый раз оканчивавшаяся буйной пьянкой.

С новыми приятелями дело пошло бойчее. Теперь уже можно было не ограничивать себя тремя пассажирами на полустанках — в назначенный ночной час в условленном месте из тьмы выныривали несколько громил, и «микстура» работала словно средневековая фрондибола. На хазах отдраивали от крови белье уже пять прачек. На рынках сбывали отстиранное около 20 торговцев.

Пока уголовное дело расследовал оперативный отдел Управления рабоче-крестьянской милиции Северо-Кавказского края, сыскари могли только констатировать: трупы регулярно появляются в степи на Дону, в Армавирском, Кропоткинском, Тихорецком районах Кубани.

Однако в январе 1931 года путевой обходчик обнаружил прямо у железнодорожного полотна трупы жительницы Подмосковья Тамары Васильевой и ее двухлетнего сына с пробитыми головами. А это уже, согласно постановлению ВЦИК по предотвращению вредительства на транспорте, дело не территориальной милиции, а ОГПУ. Чекисты быстро выяснили, что всего за несколько месяцев до этого здесь же нашли труп главы семьи — подмосковного батрака Васильева, — и тоже с характерной раной головы. После чего ОГПУ запросило все дела в регионе, в которых фигурировали подобные убийства. Выяснилось, что за последние годы их набежало несколько сотен. Тогда стало ясно, что действует целая банда, и все эти эпизоды были объединены в одно дело. Но… следствие сразу пошло по другому пути: эти эпизоды стали вешать на другую банду — Джанканьянца, с 1924 года свирепствовавшую в окрестностях Армавира. Можно не сомневаться — повесили бы. Если бы в ОГПУ не появился крестьянин Михаил Дьяков — первый, кому повезло избежать свидания с «микстурой». В отличие от своих земляков-переселенцев, он заподозрил в поведении обнаглевшего от безнаказанности Башкатова неладное, тихо спрыгнул с телеги и скрылся в ночи. Остальных не миновала горькая участь. Тогда Дьяков побежал в ОГПУ и сообщил приметы душегубов. По этим приметам был опознан налетчик Скляров, живший под фамилией Шамриков по паспорту, украденному у им же убитого селянина. За его домом было установлено наблюдение, которое позволило сыщикам выяснить, что Скляров и его таинственный гость Башкатов «часто уезжают из дома и, возвращаясь, привозят разные вещи, преимущественно крестьянскую одежду, со следами крови. Ее после стирки сожительницы Башкатова и Склярова продают».

Тем временем Шамриков в последнее время на нервной почве совершенно слетел с катушек. Он убил обеих своих сожительниц — Арсентьеву и Сорокину. Хотел убить еще и третью, Кабищеву. Дошло до того, что он предложил Башкатову убить его жену Наталью Щукину и троих детей. Все равно, дескать, донесут рано или поздно.

Егорка оскорбился — эти не сдавали «убийц анпиратора Александра», их пока не за что кончать. Возможно, это и спасло крестьянку и ее отпрысков. Скляров был арестован, а на его квартире устроена засада.

7 января 1932 года Башкатов с Бобковым совершили свое последнее преступление — в 4 верстах от станции Кавказская была убита крестьянка Пелагея Зуева. На следующий день с ее окровавленным тулупом оба ввалились в хату Склярова, прямиком в руки ОГПУ.

Обыск в доме дал следствию неоценимую улику — гроссбух Башкатова, куда тот, словно Иван Грозный, дотошно, в синодик, записывал даты и имена своих жертв. Последняя датировалась 5 января 1932 года. Обнаружили с стопку паспортов. Именно по этому гроссбуху вывели цифру 447, которая в ходе следствия была уточнена до 459 жертв.

После предъявления этого убийственного вещдока Башкатов запел соловьем: «Хочу показать свое наболевшее сердце от казацких, а также кулацких зверских отношений с нами, бедными крестьянами и рабочими… Я, Башкатов, их перевел на Кубани 450 человек, за то, что они весь век из нас сосали кровь, а когда Советская власть призвала их с нами работать и из одного котла с нами кушать, то эта картина им не понравилась… Я совершил перед Советской властью свое небывалое преступление и всюду чистосердечно признался и открыл свои политические преступления…» За свои подвиги во имя популярной в начале 30-х годов борьбы с кулачеством Башкатов просил назначить ему в виде наказания скромные 5 лет исправительных работ.

Дело № 125 «О банд-шайке грабителей и убийц, возглавляемой Башкатовым» составило всего пять томов — не так много для преступника, действовавшего с таким размахом. В обвинительном заключении оперуполномоченный Ермаков, расследовавший дело, определил Башкатова как «выходца из мелкобуржуазной крестьянской среды, деклассированный и дегенеративный элемент, в период социалистического строительства стремящийся к паразитическому и разгульному образу жизни».

Во время следствия и суда все 20 человек из «банд-шайки» чалились в Ростове в Богатяновском централе. Оттуда и последовали уже не по железной дороге туда, откуда не возвращаются.