Чужой среди своих

Первая неделя после второго пришествия Советской власти в Ростов 8 января 1920 года (по новому стилю) стала для богатяновской «тортуги» настоящими рождественскими каникулами — такой вакханалии грабежа город не знал за всю свою историю.

Власть просто исчезла. Отступившие белые, бросив госпитали и пребывающих в неведении обывателей, оставили «территорию команчей», на которой некому было организовать действенные органы управления. Вступившая в Ростов Первая конная армия Юго-Восточного фронта была занята мародерством в этом богатейшем городе Белой России, и наводить порядок ей было недосуг. Местные большевики не имели сил и полномочий для организации правоохранительных органов, а конармейский ревком и комендант свою задачу понимали слишком уж по-погромному.

Командующий Юго-Восточным фронтом Василий Шорин и член РВС Валентин Трифонов (отец писателя Юрия Трифонова) докладывали Главковерху Сергею Каменеву: «…подчеркиваем, что командование Конармии не боролось с грабителями, а само стремилось в наикратчайший срок захватить в свои руки магазины, заводы, склады. Набрасывалось без разбора и начало вывоз предметов, подчас ненужных и малоценных».

Представитель ВЧК Ян Петерс телеграфировал в Москву Феликсу Дзержинскому: «Армия Буденного разлагается с каждым днем: установлены грабежи, пьянство, пребывание в штабе подозрительных женщин, по службам были случаи убийства наиболее сознательных товарищей. Буденный перестает считаться с кем-либо. Бесчинства, творимые им на железной дороге, совершенно невероятны: непрерывные захваты топлива, паровозов, вагонов, экстренных поездов, расхищение трофейного имущества. За каждой частью следует хвост вагонов, наполненных женщинами и награбленным имуществом… Местные товарищи о погромах рассказывают ужас».

По сути, весь город превратился в одну большую сцену насилия и вакханалии грабежа. 17-тысячная армия конников в атмосфере полной безнаказанности дала волю всем потаенным разбойным инстинктам.

Командование фронтом пыталось хоть как-то образумить конников, но в этой пучине тонули и самые испытанные пловцы. Очередной комендант города Александр Пархоменко сам угодил под суд за пьяный дебош, член РВС 14-й армии Серго Орджоникидзе пустился в разгул.

Предсовнаркома Владимир Ленин вынужден был телеграфировать Орджоникидзе:

«Секретно. Реввоенсовет 14, члену PBС т. Орджоникидзе.

Т. Серго! Получил сообщение, что Вы + командарм 14 пьянствовали и гуляли с бабами неделю. Формальная бумага… Скандал и позор! А я-то Вас направо-налево нахваливал! И Троцкому доложено… Ответьте тотчас:

1) Кто дал Вам вино?

2) Давно ли в РВС 14 у вас пьянство? С кем еще пили и гуляли?

3) То же — бабы?

4) Можете по совести обещать прекратить или (если не можете) куда Вас перевести? Ибо позволить Вам пить мы не можем.

5) Командарм 14 пьяница? Неисправим?

Ответьте тотчас. Лучше дадим Вам отдых. Но подтянуться надо. Нельзя. Пример подаете дурной.

Привет! Ваш Ленин».

Впоследствии кающийся Серго печально констатировал: «Надо сказать, что Конармия по взятии Ростова изрядно пограбила его».

Естественно, что в этой атмосфере прекрасно себя чувствовали «ребята загорелые с лимана». Под видом обысков и конфискаций, не утруждая себя филькиными мандатами, босяки, мало чем отличавшиеся от красных героев, кинулись прессовать до смерти перепуганное население Ростова. Благо, жаловаться было некому, а проверять принадлежность дознавателей РККА никто не рисковал.

Личный секретарь Ленина Лидия Фотиева, бывшая в то время на Дону, записала: «Грабеж и насилия продолжались, пока было что грабить. Закончились, когда была изнасилована последняя женщина и допита последняя бутылка…»

Исаак Бабель в своем дневнике отмечал, что почти каждый боец имел мешок денег, тратя в день по 20–30 тысяч «николаевскими», и почти каждый вывез из Ростова свою телегу с награбленным.

Иными словами, пока Конармию не выдворили из Ростова, богатейший город оставался ареной для уголовного беспредела.

Однако уход кавалерии повлек за собой резкое изменение ситуации и в среде местной преступности. Если раньше интересы босоты и большевиков по дестабилизации тыла и внесению хаоса во внутреннюю политику прежних властей в принципе совпадали, то теперь они кардинально расходились. Прежде грабить награбленное означало отбирать украденное у народа буржуазией имущество, что выглядело справедливым с точки зрения большевистской идеологии. Но теперь то же самое имущество уже принадлежало народу, а его расхищение являлось тягчайшим преступлением против Советской власти. Причем преступления против частной собственности считались гораздо менее значимыми, чем преступления против собственности государственной, которые теперь пресекались особенно жестко. Идеологический «перевертыш» не был понятен босякам, зато отражал специфику «ленинского прагматизма».

Ныне самим победителям был жизненно необходим крепкий тыл и порядок на улицах города. А в этом деле «понаехавшие» беспредельщики, с удовольствием поучаствовавшие в разгроме Ростова Конармией, им только мешали.

Теперь уже новый ревком начал формировать боевые дружины с милицейскими функциями, в задачу которых входила охрана того, что еще не успели разграбить. При этом два с половиной года Гражданской войны не прошли бесследно: вооруженные дружинники, в отличие от студентов-милиционеров Калмыкова, уже не заморачивались «правилом Миранды» и пускали в расход мародеров и погромщиков на месте. Ими оказались по преимуществу мазурики, не сумевшие вовремя постичь политическую рокировку.

Сегодня сложно хотя бы приблизительно определить расстановку сил на тот момент. К примеру, в феврале 1920 года на совещании у начальника Одесской милиции анархиста Ивана Шахворостова сообщалось, что после захвата города Красной армией в нем имелось около 40 тысяч только зарегистрированных бандитов. Василий Шульгин в своих воспоминаниях «Дни» дает более осторожную оценку: не менее 2 тысяч. При этом, по данным сборника «Вся Одещина», в 1920 году в городе проживало порядка 450 тысяч человек.

В Ростове на тот же период городские власти ВСЮР насчитали почти вдвое меньше жителей — порядка 250 тысяч, включая многочисленных беженцев (в том числе и съехавшихся сюда преступников). Условия для деятельности уголовной братии в обоих городах были приблизительно схожие, поэтому и босяцкую армию можно просчитать пропорционально Одессе — от 2 до 10 тысяч разбойных штыков и сабель. Притом что нигде они официально не регистрировались — ростовские понты не позволяли. К этому следует добавить огромное количество голодных гаврошей-беспризорников, поневоле пополнявших ряды босоты.

Начальник секретно-оперативного отдела ДонЧК Федор Зявкин в интервью газете «Советский Юг» говорил: «Не проходит дня, чтобы не было грабежа, налета или убийства».

Местная же милиция к 1 мая 1920 года могла противопоставить им лишь 1045 человек, зачисленных в штат.

А вот тут самое интересное. Профессиональные кадры, опять же в отличие от милиции Калмыкова, новым властям взять было неоткуда. Все прежние сыскари считались врагами трудового народа. А слесари, сапожники, машинисты, рабочие депо, фотографы, телеграфисты, кожевенники, булочники и т. п. — розыскники еще те. Да и люд во многом пришлый — никого они в городе не знали, тем более среди представителей «рыцарей „индустрии“». Из более чем 300 человек, прошедших с 1920 по 1921 год через работу в 4-м райотделе милиции (самый большой участок в центре города, включающий Новый базар), лишь 34 проживали в Ростове или Ростовском округе. К тому же они были неграмотными в большинстве своем, насильно определенными фабзавкомами в милицию (разнарядка требовала по 3 %, а затем и по 10 % от рабочих предприятия). Уходить с производства они категорически не хотели, ибо в милиции платили мало, стреляли много, а презрение ростовцев к правоохранительным органам было испокон веков известно и не менялось независимо от политической ориентации властей.

Зато у них было официальное право на ношение и применение оружия, а также на обыски и задержания. Обычные обыватели за ношение оружия могли поплатиться как минимум арестом. Другое дело, что оружия не хватало (все ушло в действующую армию), и зачастую милиционеры ходили на патрулирование с обычными палками. Оснащали милицию либо конфискатом, либо оставшимся от белогвардейцев трофейным вооружением.

Поэтому неразберихой в юных органах власти отлично пользовались местные уголовники, тоже во многом пришлые. У них проблем со шп?лерами (револьверами) не предвиделось. А заодно появилась возможность получить легальное право на досмотр, дознание и конфискацию, которые некому будет оспорить. Кроме того, в милицию Ростова пришли и бывшие «расстриги» образца апреля 1917 года, которых «вихри враждебные» забросили в ряды Красной армии и на службу Советской власти.

В ростовскую милицию потянулись личности, вообще не имевшие документов и представлявшие некие «рекомендательные письма». Обзавестись подобными при наличии давно отработанной системы мошенничества и фальшивомонетничества в Нахичевани было раз плюнуть.

«Люди, которые по своему служебному положению постоянно требовали предъявить документы, сами таковых не имели! Личность их удостоверялась прежними сослуживцами, которые, понятная вещь, тоже паспортов их не видели и ничем не смогли бы доказать, что тех, кого они рекомендовали в милицию, действительно зовут-величают так, как они сами говорят», — писал ростовский историк Владимир Сидоров.

Но время такое: своей волей в милицию, ежедневно рискующую жизнью, идти никому не хотелось. Приходилось брать кого угодно.

Заведующий 4-м райотделом милиции 32-летний Николай Златков (бывший хлебный приказчик, взявший себе в помощники 27-летнего Григория Пятерикова, бывшего же сапожника) докладывал начальству: «Вверенный мне район самый большой по сравнению с другими. Очень тяжелый в смысле борьбы с преступниками, которые обитают в местности от Богатяновского переулка до Границы (с Нахичеванью. — Прим. авт.) и от Почтовой улицы до Береговой, для борьбы с каковыми необходимы еженощные облавы и усиленные патрули. Кроме того, имеется Новый базар, славящийся скупщиками краденого, спекулянтами звонкой монетой, золотыми, серебряными и другими вещами, куда ежедневно являются матросы, отбирают разное имущество, и бороться с ними постовому милиционеру и дежурному по базару не по силам».

Кто были эти матросы при отсутствии флота в Ростове, нетрудно догадаться. Впрочем, все это понятно: победители в Гражданской войне вышли из такой грязи, что пользовались любым удобным случаем, чтобы хоть как-то выжить. Начальник уголовно-следственного стола Темерницкого района Ростова Василий Солянов рапортовал:

«…Агенты вверенного мне уголовно-следственного стола почти все разуты и раздеты, не имеют необходимого оружия с надлежащим к нему количеством патронов, и добыть все это почти не представляется возможным. Очень часто на организуемые облавы на подозрительных лиц агенты, работая не за страх, а за совесть, отправляются с палками в руках… В распоряжении уголовно-следственного отдела нет ни средств передвижения на случай экстренного вызова, ни денежных сумм на расходы. Работая почти по 18 часов в сутки, сотрудники не имеют хорошего пищевого довольствия, получая один фунт хлеба на самого себя и мизерный продовольственный паек, определяющийся в золотниках».

В таких условиях было бы странно не воспользоваться своим служебным положением в личных целях.

«В Нахичевани продолжаются грабежи фабрик, заводов, магазинов… Считаю эти явления недопустимыми в армии и приказываю всех, уличенных в краже и мародерстве, незамедлительно направлять в революционный военный трибунал», — требовал уже 1 февраля 1920 года нахичеванский комендант Михаил Сангурский.

То есть жизненно необходимо для городской милиции Ростова и Нахичевани было не только ловить уголовников, но и навести порядок в собственных рядах. Как тут не вспомнить старорежимный «коррупционный скандал» 1894 года, когда на скамью подсудимых усадили сразу восьмерых высших чинов ростовской полиции. Наследство такое…

На этой волне формировать дееспособный уголовный розыск (уголовно-розыскной стол в составе Ростово-Нахичеванского военно-революционного комитета) поручили ответственному товарищу, прошедшему проверку боем — служившему в особом отделе Первой конной армии поляку Станиславу Невойту. На эту должность он пришел еще в то время, когда отдел, лично подчиняющийся железному Феликсу, возглавлял суровый латышский чекист Роберт Зведерис.

Кем был на самом деле этот явно незаурядный человек — неизвестно. Его личность до сих пор табу в милицейской среде, в профильном музее о нем нет сведений, в официальных справочниках — ни малейших упоминаний.

Между тем фигура Невойта заслуживает самого пристального внимания.

Надо полагать, выбор ревкомом кандидатуры в отцы-основатели угро был неслучайным, ибо возглавить пролетарский сыск кому попало не поручат — это не рядовых дружинников в патрульные набирать. Да и особый отдел Конармии — считай, тот же красный СМЕРШ, школа хорошая. Военная контрразведка специализировалась на оперативной деятельности, схожей с розыскной.

Стало быть, безупречная репутация Невойта сомнений не вызывала. К тому же у него был несомненный плюс — он местный уроженец и полон энергии, как любой ростовец. То есть явно сумеет применить на практике свой опыт особиста для борьбы с бандитизмом и саботажем.

Поляк мгновенно впрягся в эту переломанную телегу. Только по одному ему ведомому принципу он быстро набрал в сыск таких же шустрых и деятельных парней, как он сам. Тоже без убедительных документов, зато умеющих убедительно делать свое дело.

За короткий срок эффективность работы милиции выросла в разы. Аресты реальных уркачей пошли пачками. Они происходили именно в тех хазах, где и гужевались блатные, а не превращались в малополезные, хоть и эффектные облавы, которые только злили население и провоцировали мародерство в рядах самих милиционеров.

В эти хитроумно расставленные силки попались известные бандиты Алексей Сухачев, Петр Гуров, братья Иван и Андрей Литвиченко, Павел Петренко, Георгий Ковришкин, Сергей Левицкий. А также воры-рецидивисты Исай Пожидаев, Петр Постной, Федор Ланцов, Родион Захаров, Михаил Филиппов, Петр Ульянов, Николай Титов, Георгий Шпилевой, Василий Маликов, Тимофей Джанбионов и др.

Предполагается, что именно Невойт по одному ему ведомым каналам сумел вернуть Ивану Художникову, назначенному начальником уголовно-розыскного подотдела юротдела ревкома, часы, подаренные тому Климом Ворошиловым (оба в свое время работали в Луганске на паровозостроительном заводе Гартмана) и украденные на углу Таганрогского и Большой Садовой в первый же день его работы в угро. Причем украденные аккурат по пути на службу, что особо впечатлило будущего лучшего донского сыщика. Благодарный Художников, возглавив окружной угрозыск, сделал Невойта своим помощником по сыскной части в Ростове. При этом в рапорте на имя заведующего отделом управления Донисполкома Художников докладывал: «Подбор сотрудников отдела уголовного розыска не соответствует своему назначению, за исключением некоторых товарищей. Есть люди, подрывающие авторитет уголовного розыска своим систематическим пьянством и взяточничеством (есть факты в следственной части угро…). Отдел уголовного розыска не пользуется авторитетом среди масс. До моего прихода были случаи дезертирства агентов (оперативных работников) в количестве шести человек».

Результат работы Невойта не замедлил сказаться: в марте 1920 года в Ростове было совершено лишь 26 тяжких и 259 мелких преступлений и ни одно (!) из них не осталось нераскрытым.

Начальник Ростово-Нахичеванской милиции Федор Федякин с гордостью отмечал: «Преступность уменьшилась в 5–6 раз по сравнению с размерами ее при градоначальниках и полицмейстерах… Что касается тайного винокурения, то можно считать его в Ростове и Нахичевани почти совершенно уничтоженным».

На задержание умный и деятельный Невойт ездил лично, участвовал в схватках с бандитами, не брезговал применять оружие, сам не раз ходил под пулями.

Именно усилиями Невойта и его людей была разгромлена шайка налетчика Анатолия Стрижевского (он же Анатолька Жид), собравшего под свои знамена еще дореволюционные кадры гоп-стопников и скокарей. В их числе были и настоящие бандитские «звезды»: вентерюшник Делов по кличке Пирожник, трижды судимый за вооруженные ограбления в 1912, 1914, 1919 годах, городушник Ерхин, дважды успевший по профилю побывать за решеткой в 1918 году, скокарь Федотенков, сын известного ростовского коммерсанта-сахарозаводчика Якова Федотенкова, гревший лавку в суде вместе с Ерхиным в том же 1918 году.

Шайка ограбила склад № 4 (готовое платье, фуражки, шапки) фирмы «ДОКАТ» (Доно-Кубано-Терского товарищества кооперативов, преемник гвоздильного завода Николая Панина) и лабораторию «Веритас»; на ее счету были также многочисленные грабежи частных квартир и убийства хозяев.

В это же время был окончательно поставлен крест на «революционной» деятельности старых знакомых — союза авантюристов-апашей «Галеро». Его главарь Ванька Иващенко, вышедший на свободу благодаря захвату Ростова красногвардейцами Сиверса в феврале 1918 года, плюнул на политические лозунги и уже с шайкой налетчиков ввязался в обычный разбой с элементами киднеппинга. Теперь тон задавал старый каторжник Сытников. Ими был похищен 13-летний сын известного в городе купца Дмитрия Дедова, владельца нескольких обувных и галантерейных магазинов, домов на престижных улицах Пушкинской и Братской. За парня затребовали выкуп сразу в золоте (дензнакам часто меняющихся властей уже не доверяли). Естественно, что у отца нужного количества драгметаллов после погромов Первой конной не оказалось. Тогда заложника тихо придушили, а отцу отослали порванную на шее рубаху покойного.

Предполагается, что «апашей» сдали милиции сами богатяновские воры — убийство ребенка всегда (и до сих пор) считалось в Ростове поступком, выходящим за рамки любого воровского кодекса. А таким не место в воровском синдикате.

Но если тремя годами ранее на «богатяновское политбюро» выходил через свои каналы известный сыскарь Афанасий Полупанов, то теперь уже, за его отсутствием, собственные неведомые связи включил Станислав Невойт. Подчеркнем, на начало 20-х годов деловые контакты ростовского воровского мира с правоохранительными органами ради взаимной выгоды в хевре еще не возбранялись. Экс-участников «Галеро» тихо повязали и без потерь сдали в ДОПР. 29 октября 1920 года Иващенко, Михайлов, Герасимов, Гвоздев, Пензюков и стрелец савотейный Сытников были отправлены по известному маршруту в сторону Харькова. Эпопея «апашей» в Ростове завершилась.

Благодаря агентурным данным Невойта, угро вышло на след крупнейшей на тот момент шайки в Ростове, во главе с нахичеванским вентерюшником Климом Туренко, бандитствующим с 13-летнего возраста. Шайка из нескольких десятков налетчиков не только грабила и убивала, но еще и отстреливала своих оппонентов и конкурентов. Ими были убиты чекисты Яков Богданов и Иван Мурыгин, ширмач Колька Трамвай и гоп-стопник Неровный.

У богатяновских крадунов с нахичеванскими вентерюшниками и раньше были отношения чрезвычайно натянутые. Налетчики и отморозки сильно не нравились воровскому миру, бросая тень на всю «тортугу». А убийство своих собратьев и вовсе было расценено как объявление локальной войны. Подобное имело место и в феврале 1916 года, когда вентерюшники Ануфрия Сережникова в районе Сухой балки под Чалтырем убили и сбросили в колодец 18-летнего конокрада-скамеечника Кольку Мордовцева и 30-летнего скокаря Пашку Данченко, лишь заподозренных в контактах с полицией.

Раздраем в блатном мире и воспользовались в угро.

Осведомленные источники передали Невойту, что лидеры шайки, Туренко и Санька Малыгин, с 12 подручными осели на малине в Крепостном переулке, 100.

14 бандитских шпа?леров — это вам не щипача на кармане взять, для этого нужна целая войсковая операция. Весь район был обложен милицией при поддержке военных подразделений СКВО, и после многочасовой перестрелки почти вся банда была либо переранена, либо арестована. Кроме обоих главарей, ушедших по крышам соседних домов, воспользовавшись темнотой и пальбой.

После чего Клим Туренко пошел в контрнаступление: он затеял телефонную игру с уголовкой. В Донугро по Скобелевской, 39 (здание напротив Управления Донской милиции) по телефону начальника (№ 14–20) стали названивать таинственные личности с разных номеров (проверили на телефонной станции) с предложениями на определенных условиях сдать Туренко, но только лично Невойту или Художникову.

Провокацию раскусили быстро — у Невойта были иные каналы общения с «тортугой». Сдатчиками оказались сами Туренко и Малыгин, стремившиеся заманить уголовку в засаду и разом покончить со своими главными врагами.

Опера поддержали игру и впервые в милицейской истории Ростова осуществили операцию по вычислению местоположения звонивших по телефонному номеру. Пока Невойт, как новобазарный амбал, отчаянно торговался с абонентом по условиям сдачи мазов, дежурившая на станции опергруппа определила номер и его хозяина, на автомобиле метнулась в район Большого бассейна (благо, это было рядом, на Скобелевской, в районе нынешнего Водоканала) и взяла так и застывшего от неожиданности с трубкой в руках Малыгина.

Над ним лишь немного поработали в угро, и вскоре в притоне в доме номер 80 на 37-й линии в Нахичевани (в знаменитом вентерюшниками районе Горячий Край) пред взорами Невойта и его оперов предстал собственной персоной живодер и душегуб Климушка Туренко, совесть которого была отягощена десятком загубленных жизней и десятками искалеченных судеб. С ним вместе на Харьков отправились сразу 28 членов этой шайки.

Удивительная эффективность работы Невойта на фоне его абсолютно безликих предшественников — меньшевика Винберга и большевика Цуканова (последний вообще угодил под суд за освобождение арестованных за взятку и торговлю вещдоками) — вызывала удивление, а подчас и зависть коллег. А все, что было непонятно, будило подозрения, хотя уличить Невойта в чем-либо предосудительном никто так и не смог. Вскоре же все прояснилось.

По версии писателя Юрия Кларова, ссылающегося на одного из руководителей донской милиции в начале 1920-х годов Павла Рыженко, заведующий регистрационным бюро Донугро якобы доложил главе ДОУР Ивану Художникову, что он отыскал картотеку преступников на чердаке здания уголовного розыска. И в ней под № 390 за 1916 год обнаружилась фотографическая карточка главаря ростовской шайки грабителей по кличке Стасик, получившего значительный срок по царскому суду за несколько вооруженных грабежей. По утверждению писателя, заместитель начальника уголовного розыска Станислав Навойт (так звучит имя в книге Юрия Кларова «Всегда начеку») был выведен на чистую воду Художниковым, доказавшим, что и ордена у Навойта чужие, и его революционные заслуги ненастоящие. О дальнейшей судьбе Стасика в книге не сказано ни слова.

Версия вызывает самые серьезные сомнения. Во-первых, картотеку преступников Ростова (и дореволюционную, и белогвардейскую, восстановленную штабс-капитаном Таранским) уничтожали не один раз после каждой смены власти в ходе нападений на здания полиции и сыскного отделения, чем активно занимались сами уголовники. Во-вторых, заведующий регистрационным бюро в первую очередь должен был доложить о находке, согласно субординации, своему непосредственному начальству — возглавлявшему городской угро самому Невойту, а не идти через его голову к главе угро области Художникову. В-третьих, никаких следов значительного срока в 1916 году за вооруженные грабежи преступнику по кличке Стасик в ростовской печати, тщательно отслеживающей любой мало-мальски интересный судебный процесс, не зафиксировано. В-четвертых, в Красной армии, как и в Первой конной, кому попало ордена не давали, а в особый отдел армии вообще с улицы не брали. Стало быть, Невойт свои награды (какие именно, непонятно, вероятнее всего, почетное революционное оружие) честно заслужил. Причем еще до появления в Ростове.

Другую версию озвучил ветеран уголовного розыска Ростова Амир Сабитов, автор ряда исследований по истории ДОУР. Соглашаясь с тем, что Невойт (именно так звучит его польская фамилия) действительно был выходцем из криминального мира Ростова по кличке Косой, исследователь уверяет, что тот отказался от своего преступного прошлого (вспоминается нашумевшая история с ростовским «Обществом бывших уголовных») и вполне логично пошел служить в Красную армию. Ибо обратного пути в «тортугу» после октябрьского переворота для него уже не было. Именно прошлое Невойта и его опыт помогли «расстриге» сначала набрать в угро людей, которых он лично знал еще по прошлой жизни, а затем применить свои знания в выявлении особо опасных бандитов и налетчиков.

Подчеркнем, на счету Невойта ликвидация как раз особо опасных банд, а не погоня за мелкими жульманами и крадунами. То есть Косой в первую очередь сосредоточился на борьбе с конкурентами богатяновской «тортуги», которые, кстати, представляли реальную опасность и для советских властей. Отметим, что личной выгоды сыскарь с этого не имел, иначе она непременно всплыла бы в ходе дальнейшего разбирательства. Так же как никаких данных о его работе на «тортугу» тоже не было, иначе его процесс был бы столь же громким, как и суд над его предшественником Цукановым. Наиболее вероятно, что стороны вновь смогли найти компромисс: «советский Видок» занимался своим прямым делом, ликвидируя наиболее отмороженных головорезов Ростова, а воровская Богатяновка за относительную гарантию неприкосновенности своих сдавала ему представителей бандитской Нахичевани.

По версии Амира Сабитова, во время ликвидации вооруженного налета на квартиру на Дмитриевской Невойт в жаркой схватке лично застрелил двоих грабителей. За что получил благодарность от начальника областной милиции. Однако выяснилось, что одним из налетчиков оказался секретный сотрудник ЧК, внедренный в банду. После чего ДонЧК ухватилась за возможность дискредитации милиции и вдруг обнаружила криминальное прошлое Невойта и его польское происхождение, которое в ходе советско-польской войны 1920 года априори считалось подозрительным. Одним из доказательств вины Невойта исследователь считает перехваченную от него маляву на волю из Богатяновского централа, куда его поместили под арест на время следствия. В ней тот вроде бы просит бывших коллег поспособствовать его освобождению.

Тем не менее и в изложении Амира Сабитова дальнейшая судьба Невойта остается невыясненной.

Здесь представляет особый интерес ссылка на роль ЧК в деле Невойта.

Исследователь Николай Пуховский в своей монографии «Проблема взаимоотношений донских органов госбезопасности и партийных структур в 1920–1921 годах» подчеркивает, что между партийными органами и ЧК существовало открытое противостояние, связанное с желанием местных партбоссов взять под контроль донской филиал ведомства Феликса Дзержинского. Донком и Донисполком открыто вмешивались в деятельность чекистов, проводя своих людей в коллегию ДонЧК (председателя Донревтрибунала Кацафа). С другой стороны, партбоссы, ссылаясь на партийную дисциплину, требовали от них освобождать того или иного провинившегося функционера (например, секретаря Окрисполкома Стрельченко). Кроме того, партийные органы добились удаления из Ростова главы ЧК Василия Савинова, а затем и его коллеги Михаила Бурова. При этом как раз партийцы обвиняли ДонЧК в сепаратизме, требуя провести чистку в своих рядах.

Естественно, что ДонЧК сопротивлялась и всячески старалась насолить товарищам «партейным», вытаскивая компромат на того или иного приближенного к Донкому, ДИК или ревкому. В 1920 году начальники Донской милиции менялись чуть ли не ежемесячно.

Вероятнее всего, Станислав Невойт, как пользующийся особой благосклонностью местных властей за эффективную работу, пал жертвой этой мясорубки. Ибо его криминальное прошлое, тем более смытое безупречной службой в РККА, при богатом тюремном и уголовном опыте целых наркомов и главкомов вряд ли стало бы препятствием для работы эффективного сыскаря в глазах неглупого начальства.

Наиболее вероятно, что загнать Невойта в мясорубку сумел пермяк Павел Малков, лишь несколько месяцев (с августа по декабрь 1920 года) продержавшийся в кресле главы ДонЧК. Как утверждает Николай Пуховский, он «ввиду своего кратковременного пребывания в должности даже не упоминается в немногочисленных публикациях, посвященных истории донских спецслужб».

Не исключено, что партийцы разменяли Невойта на Малкова, согласившись на снятие сыскаря в обмен на удаление чекиста полномочным представителем ВЧК на Кавказе. Показательно, что обоих начисто вычеркнули из истории правоохранительных органов, следов их службы невозможно найти даже в архивах. Оно и немудрено — кого из товарищей милицейских порадует тот факт, что уголовный розыск на Дону создавал бывший ростовский вор.

Можно установить даже приблизительный момент размена — декабрь 1920 года. Именно в это время был завершен судебный процесс по банде Туренко, а Художников вывел ДОУР из подчинения городской и окружной милиции в отдельную структуру, подчинив ее напрямую областному управлению под своим началом (они даже расположились в разных зданиях).

Дальнейшая судьба Станислава Невойта действительно покрыта мраком. К примеру, экс-главу угро Цуканова приговорили к высшей мере социальной защиты и об этом сообщили в местных газетах. Подобных сведений о «донском Видоке» нигде нет.

Отдельно отметим, что на Невойта на самом деле не удалось отыскать никакого уголовного компромата. Он оказался абсолютно чист, иначе о его преступлениях обязательно бы сообщили в прессе, как о многих проворовавшихся псевдослужителях Фемиды из тогдашней ростовской милиции. А стало быть, этот случай и вовсе уникальный: бывший вор оказался куда порядочнее новых партийных товарищей.

Довольно вероятно, что размен был проведен без лишнего шума, и воровского сыскаря просто спровадили куда подальше из Ростова. Да и самому Невойту светиться было незачем — сменить же документы в то смутное время да с его связями было легче легкого.

Впрочем, не стоит сбрасывать со счетов и версию о том, что малява из Богатяновского централа была не одна, а другую ЧК перехватить не смогла. И Невойта выдернули с кичи и спрятали уже по богатяновским каналам.

Кому от ликвидации эффективного сыскаря стало легче — непонятно. Уж точно не обывателю. Уже в начале 1921 года на скамью подсудимых за грабеж с убийством была посажена вся верхушка 7-го райотдела милиции.

А 10 мая очередной начальник Доноблмилиции Иван Дудин подписал приказ № 159, в котором говорилось: «Ростово-нахичеванская городская милиция набиралась и создавалась при крайне неблагоприятных политических условиях, благодаря чему в милицию просочилось много неблагонадежного и преступного элемента, места коим в концентрационных лагерях, а не в рядах Красной Рабоче-Крестьянской Казачьей милиции.

Вместе с честными тружениками-революционерами в ростовской городской милиции оказалось много шкурников, торгующих, ради личных выгод и материального благополучия, своей совестью и добрым именем Красной Милиции…

Дабы раз и навсегда прекратить бесконечные упреки и нарекания со всех сторон на ростово-нахичеванскую городскую милицию и поднять ее авторитет в глазах как органов власти, так и всего населения, я принужден городскую милицию нынешнего состава, с согласия и одобрения заведующего отделом управления Донисполкома, расформировать, а вместо нее создать новую, истинно трудовую и рабочую милицию на твердых коммунистических устоях…»

Иными словами, за год существования милиции (за это время через нее прошло несколько тысяч работников), прилично почистившей Ростов от налетчиков и жульманов старой формации, имевшей множество благодарностей и поощрений от начальства, новая метла обнаружила в ней лишь шкурников и проходимцев. В итоге этих пертурбаций из 1077 человек, состоявших на довольствии в Доноблмилиции в апреле 1920 года, через 2 года осталось всего 428 человек. Несложно догадаться, что вслед за этим пришедшие с Невойтом в угро профи из «того мира» разбежались, а беспредел в Ростове вспыхнул с новой силой.