От шайки к синдикату

По мнению исследователей криминального мира дореволюционной России, уровень преступности в империи менялся в зависимости от личности, восседающей на троне. Чем более либеральным был государь, тем активнее в стране поднимали голову преступники. Так, в первые годы XIX века, при реформаторе Александре I, абсолютное число зарегистрированных уголовных преступлений было значительно выше, чем при его брате Николае I, натянувшем царевы вожжи. При Александре II Освободителе-от-крепостного-права индекс преступности вырос в 2,7 раза по сравнению с началом века, а затем упал — при консервативном царствовании Александра III. Последний же император в первую очередь обращал внимание на преследование политических противников. При этом совершенно запустил ситуацию с уголовниками. Настолько, что уровень преступности подпрыгнул в начале XX века сразу на 55 %.

В середине XIX века, в эпоху правления «жандарма Европы», индекс преступности составлял всего 95 % от уровня начала века, но уже в 1911–1913 годах он достиг заоблачных высот — 305 % от уровня 1851–1860 годов. В начале XX века прирост краж и грабежей опережал рост населения Российской империи более чем вдвое, а телесных повреждений — в 7 раз. Максимальный же уровень преступности в России отмечался накануне Первой мировой войны.

По подсчетам заведующего статистическим отделением Министерства юстиции Евгения Тарновского, в 1900 году общее число уголовных дел в России было на 48 % больше, чем в 1884 году, в то время как прирост населения увеличился лишь на 24–25 %. При этом число краж и грабежей удвоилось, число телесных повреждений выросло в 7 раз. Абсолютным лидером здесь стала как раз Новороссия — 45 % (в Петербурге рост составил 17 %, в Москве — 23 %, в Царстве Польском — 3 %). Иными словами, к началу XX века пульс российской преступности бился именно на Юге, с центром в Ростове и Одессе. Впрочем, взрыв преступности был характерен не только для России. В те же годы в законопослушной Германии при приросте населения в 15,8 % рост числа преступников составил 38,5 %, а рост рецидивистов, у которых было свыше 6 отсидок, — аж 277 %. Такие они, гримасы крепнущего капитализма.

Эта тенденция легко прослеживается и в ХХ — начале XXI века по тем же причинам. Период реформ и революций неизменно влечет за собой падение социальной ответственности в патриархальном обществе и, как следствие, всплеск преступности в ответ на попытки властей нарушить веками сложившиеся политические и бытовые традиции. И лишь резкое закручивание гаек в охране правопорядка и обязательное предоставление обществу новых политических и нравственных ориентиров (будь то «самодержавие-православие-народность», «у России есть только два союзника — армия и флот», «пролетарии всех стран, соединяйтесь», «враг будет разбит, победа будет за нами», «у советских собственная гордость», «сильная Россия — единая Россия» и пр.) позволяли сбивать криминальный вал репрессивными мерами и как-то обуздывать этого джинна.

В период правления Николая II слабость центральной власти и полицейского ведомства была очевидна чуть ли не с первого дня коронации, отметившегося кровавой Ходынкой. Первая русская революция лишь подтвердила почти полный развал в МВД и неконтролируемость внутренней ситуации в империи полицейскими властями. Лишь чрезвычайные меры по наведению порядка, предпринятые новым премьером (с июля 1906 года) и по совместительству главой МВД Петром Столыпиным (введение военно-полевых судов, рассмотрение дела не дольше двух суток, приведение приговора в исполнение в 24 часа), позволили сбить волну насилия в стране, стоившую как должностным лицам империи, так и простым городовым порядка 9 тысяч жизней в 1901–1907 годах.

В Ростове революционный террор начала века также погулял вволю. Его жертвами стали многие служащие во главе с начальником ростовского отделения Владикавказского жандармского полицейского управления железных дорог 57-летним подполковником Ильей Ивановым (возглавлял ВЖПУ с 1882 года), застреленным на пороге собственной квартиры в Братском переулке 7 августа 1905 года. Показательно, что участников покушения на подполковника во главе с убийцей, рабочим-инструментальщиком мастерских ВлЖД Яковом Бутовым, суд присяжных оправдал — полиция и жандармерия по-прежнему в Ростове ни малейшим уважением и сочувствием не пользовались.

2 мая 1907 года эсерами был убит помощник пристава Цилинский, ранен другой помощник пристава.

Впрочем, в купеческом городе сказывалась слабость политических организаций левого толка: ни эсеры, ни анархисты, ни социал-демократы особым влиянием среди обывателей здесь не пользовались. Забастовки и стачки на производствах, как правило, носили экономический характер и разрешались путем переговоров с заводской администрацией. Маевки и демонстрации массовостью не отличались, в то время как, к примеру, вполне себе мирный городской Праздник древонасаждения собирал толпы людей.

Поэтому такого всплеска терроризма, как в Царстве Польском, на Кавказе, в Новороссии, в обеих столицах, в Центральных губерниях и др., в Ростове не наблюдалось. После стачечных беспорядков 1902 года в городе разместили батальон 134-го Феодосийского полка, в 1905 году сюда же подтянули 1-й и 2-й сводные Донские казачьи полки, 19-я казачья батарея расквартировалась в Новочеркасске и очень помогла при подавлении вооруженного восстания в Ростове в декабре 1905 года.

«Революционный рэкет» всяких там дилетантских «Донских орлов» быстро сошел на нет, экспроприации были фрагментарны и только озлобляли население Ростова, относившееся к подобному способу борьбы с самодержавием с нескрываемым раздражением. Ибо ущерб от ограбления банков и почтовых контор ложился на плечи горожан, страдавших в том числе и от случайных пуль и бомб. Оттого и пойманных боевиков лупцевали смертным боем в первую очередь сами обыватели.

Со своей стороны уголовный мир Ростова в этих обстоятельствах вынужден был не только дистанцироваться от нежданных конкурентов в борьбе за кошелек, но и пойти на консолидацию под угрозой нанесения «политикой» серьезного ущерба собственным интересам и сферам влияния в городе. До августа 1906 года судебные приговоры по разбоям, грабежам и даже убийствам в России были относительно мягкими, а порой суды присяжных даже оправдывали откровенных уголовников, которые могли чувствовать себя более-менее спокойно. Революция же и деятельность политических террористов привели к введению военно-полевых судов, которые по ускоренной процедуре, без прокуроров и адвокатов, не особо разбираясь, ставили к стенке всех подряд. Только за первые восемь месяцев своего существования, с 19 августа 1906 года, военно-полевые суды вынесли 1102 смертных приговора. За что, конечно, мазурики вряд ли могли благодарить «политику».

К тому же в Ростове обострились и противоречия между «социально близкими» и «политикой» еще и по конкретным делам.

Особенно ярко это выразилось в ходе погрома 1905 года, когда организованные рабочие отряды стали вооруженной преградой для проникновения ведомых уголовниками погромщиков на Темерник и в некоторые районы центра Ростова. Аморфная погромная масса быстро развалилась, почувствовав противостоящую ей силу организованного сопротивления. Это еще более обозлило обделенную добычей «шпанку», сподвигнув ее к защитным мерам.

Противостоять относительно консолидированным боевикам теперь могли только еще более организованные босяки, у которых с оружием проблем не было. Тем более что в криминальной среде давно существовали признанные лидеры в виде главарей разбойных, бандитских и воровских шаек, а в среде инсургентов лидеры террористического подполья только-только проклевывались.

Если раньше преступным промыслом, в зависимости от специализации, зачастую занимались мелкие группы уркаганов и даже одиночки, то в новых обстоятельствах, в этом резко озлобившемся мире разношерстной уголовной братии, для самозащиты и самосохранения потребовалось опираться на более концентрированные силы. А для этого доселе анархичному криминальному миру нужны были и система опознавания «свой-чужой» в виде устойчивого жаргона, татуировок и т. п., и собственные законы, признаваемые и соблюдаемые всей местной хеврой. Их как раз могли выработать и блюсти те самые, уже существующие «боги», атаманы, мазы, головщики, иваны, авторитет которых в их среде сомнения не вызывал.

Дабы прийти к соглашению, найти точки соприкосновения и разделить сферы профессионального влияния, в Ростове главари разрозненных шаек начали собираться на специальные сходняки, воровские сходки, толковища. Противоречий между ними всегда хватало — марвихеры-карманники мешали друг другу, работая на одних и тех же рынках, маршрутах конки, трамвая. Халамидники — базарные жулики — использовали одни и те же приемы, чем резали «бизнес» своим коллегам по цеху из других шаек. Домушники-грабители не могли захороводить прислугу для наводки на квартиру, так как их уже опережали такие же ловкачи из конкурирующей хевры. Лбами постоянно сталкивались стирошники (карточные шулеры), банщики (вокзальные воры), зухеры (сутенеры), маклаки (перекупщики), блатер-каины (скупщики краденого), скокари (взломщики), мошенники и др. Их споры и приходилось разруливать серьезным «богам-мазам», сходившимся для этого потолковать на надежной хазе.

Здесь «боги» могли не только разделять рабочие места между шайками, но и, напротив, если хорошая сара вячет, принимали решение о необходимости объединения усилий нескольких шаек для выгодного «клея» и доле будущей добычи.

Воровской сходняк заботился о содержании знаменитой школы юных воров на Воронцовской улице, где специальный опытный вор-козлятник готовил из пацанов-звонков (или, как их называли на юге, шишбал) кадры будущих форточников, домушников, ширмачей. Сходняк решал важные вопросы о выкупе арестованных воров. Вопрос, кстати, непраздный: надо было точно определить, кто именно решает об освобождении — «клюй», то есть следователь, «крючок» — следственный пристав либо обычный «карман» — квартальный.

Более того, по неписаному закону ростовской хевры, подельники того мазурика, который по неосторожности влопался, пойдя с ними на «клей», обязаны были отдать все заработанное на этом деле и где угодно изыскать средства для выкупа пойманного собрата. Собирался особый скуп, который и передавался мздоимцу в форме.

Показательный момент — презирающая и отрицающая государственные институты воровская хевра тем не менее в обязательном порядке сохраняла у себя характерные признаки государства. Причем подчеркнуто демократического. На толковище царили парламентские традиции казачьего круга, где все были равны, и мнение каждого участника сходняка выслушивалось наравне с мнением признанных «богов». Любой член хевры имел право голоса, с которым необходимо было считаться. Никого нельзя было лишить права на защиту в случае предъявленных обвинений. Любой провинившийся или получивший предъяву получал возможность выступить с объяснением своих поступков, а также представить свидетелей в защиту.

В компетенцию «богов» на сходняках входило доказательство вины какого-либо провинившегося шпандрика, определение меры его наказания по воровским законам. Самочинно покушаться на жизнь одного блатного другим без признания его вины авторитетным сходняком стало невозможно. Это было равносильно покушению на саму хевру и полномочия «богов». Именно им вменялось право объявления на сходняках войны целым шайкам, нарушающим эти законы (при приведении убедительных доказательств), либо дуэли среди конкурентов.

Богатяновские «боги» для поддержания кадровой политики ввели традицию на толковищах переводить уже доказавших свою лихость малолетних шишбал, или, как их позднее начали величать, пацанов (от еврейского слова «поц» — половой член, недомерок, несмышленыш), во взрослые босяки. Процедура это непростая. Абы кого в босяки, «честные бродяги» не принимали. Абитуриент должен был иметь уже подтвержденный стаж уркаганской деятельности, чистую репутацию, рекомендации как от козлятника, так и от бывалых жиганов.

Соискатель, встав перед «богами» и мазами на толковище, должен был вкратце рассказать о себе, перечислить собственные подвиги и их участников. Причем каждое из этих дел обсуждалось и оценивалось собравшимися.

И если у кого-либо из авторитетов не было возражений, пацан принимался в босяки под ритуальную речь «бога»:

— Смотрите, урки, хорошо смотрите! Помните — приговор обжалованию не подлежит.

В романе «Блатной» проведшего много лет за решеткой Михаила Демина (настоящее имя Георгий Трифонов, сын известного донского писателя Евгения Трифонова) есть описание своеобразной воровской дуэли в Ростове: «В принципе, воровская дуэль мало чем отличается от обычной, классической. Противники сходятся здесь, вооруженные холодным оружием (в данном случае — ножами), окруженные многочисленными секундантами. Так же как и в классической ситуации, тут есть свои непреложные правила, свои запреты.

Строжайше запрещено, кстати, сдаваться, искать примирения, а также покидать поле боя. Схватка между урками ведется яростно, до конца. Она прекращается только с гибелью одного из противников. Только так — и никак иначе! Пожалуй, в этом и заключается различие между дуэлью блатной и обычной. В этом и еще в том, что секунданты, представители враждующих сторон, единодушно поддерживают затем победителя, выгораживают и оправдывают его перед властями».

Наиболее известным «богом» в ростовском уголовном бомонде начала века был так называемый Верховный Судья (в миру Иосиф Демьяненко). Под его председательством на Богатяновке проходили сходняки, на которых тот судил изменивших воровскому делу, а также сотрудничавшую с полицией шпану. Заметим, единичные контакты с полицией у «богов» существовали. С одной стороны, когда нужно было сдать ей чужаков, залезших не на свою территорию, с другой — благодаря таким контактам в нужный момент «Беня знал за облаву». Взаимный интерес не считался западло и принимался исключительно к обоюдной выгоде.

В конце декабря 1905 года Верховного Судью арестовали и подвергли административной ссылке в Сибирь, что чуть было не подорвало тенденцию блатных к созданию организованного сопротивления «политике».

Именно по инициативе воровских «богов» в Ростове стали появляться устойчивые «профессиональные» объединения конкретной масти.

В веке XIX о крупных и даже средних криминальных формированиях в Ростове и его окрестностях не слыхали. Разрозненные разбойные шайки, стихийно собиравшиеся в районе Ростовских курганов, не в счет.

Но сразу после Первой революции в уголовных хрониках пошли сообщения о деятельности целых «синдикатов воров».

Так, в середине марта 1911 года, после стука от осведомителей, сыщики провели полицейскую облаву в притоне мадам Расторгуевой, приютившемся в чайной-столовой, что на Малой Садовой, 76, в Ткачевском подворье (ныне Университетский переулок). Сыскарей ждала редкая удача: в их сети попалось не ожидавшее такой прыти воровское толковище в составе сразу 23 достаточно молодых блатарей во главе с несколькими известными «богами-мазами». 21 из них уже имел солидный тюремный стаж и не раз подвергался административной высылке из Ростова.

Стук показал, что толковище обсуждало «клевый клей», на который должны были стянуться силы нескольких шаек. Поэтому при задержанных в изобилии нашли пилы, ломики, коловороты, фомки, подготовленные для награбленного пустые мешки. Они подтвердили, что «клей» задумывался не просто обычными мазуриками, а целым, как они его назвали, синдикатом воров. Но никто из пойманных так и не выдал цели их несостоявшейся акции.

В притоне на Пушкинской, между Почтовым и Никольским переулками, долгое время существовал настоящий «Клуб воров». Несколько десятков «коротких жакетов» собиралось здесь обсудить дела, отметить удачный «клей», поиграть в карты, кости и лото. Лишь случай помог полиции выследить и накрыть сборище.

Порой из-за преследований полиции сходняк приходилось собирать в чистом поле. 17 июля 1913 года толковище, на котором присутствовали сразу 25 известных воров, затеяли на пустыре за городом. Сборище привлекло внимание прохожих. Нагрянула полиция, блатные бросились врассыпную. Тем не менее после долгой погони удалось задержать 11 человек.

5 февраля 1914 года на самом престижном в городе Братском кладбище были организованы похороны известного в Ростове налетчика Коли Волыны, более известного в миру как Николай Шкуренко. Коля, будучи арестован за грабеж, 30 января с двумя подельниками отважно бежал из 7-го полицейского участка, но безвременно опочил после жаркой перестрелки с сыскной полицией в последовавшей за этим облаве.

Пышное погребение, провозвестник российских кладбищенских оргий конца минувшего века, вылилось в скорбное шествие «коротких жакетов» и «рыцарей индустрии» с венком на гробе с трогательной надписью «От товарищей», которое завершилось масштабной акцией сыскного отделения ростовского полицейского управления. В результате в руках полиции оказались 33 находящихся в розыске мазурика и множество иного люда, предъявить которым, собственно, сыскарям было нечего. Этих пришлось выпускать.

Заметим, в 1911 году в Ростове было совершено 2203 кражи, не столь уж большой процент от всей страны — около 1,5 % (всего в империи — 152,2 тысячи). Однако тенденция к укрупнению и правильной организации сил профессиональной босоты налицо.

В ноябре 1905 года в Лондоне, в театре «Ройял Корт», с большой помпой прошла премьера пьесы «Майор Барбара» модного ирландского драматурга Бернарда Шоу, который входил в Фабианское общество, ставившее своей целью постепенное превращение капитализма в социализм посредством парламентских преобразований. На премьере в ложе почетных гостей присутствовал сам патриарх политического истеблишмента, премьер-министр Великобритании Артур Бальфур. По ходу пьесы один из главных ее персонажей, миллионер-оружейник Эндрю Андершафт, на вопрос дочери, считает ли он нищету преступлением, без малейших сомнений ответил: «Тягчайшим из преступлений. Все другие преступления — добродетели рядом с нею, все другие пороки — рыцарские доблести в сравнении с нищетой. Нищета губит целые города, распространяет ужасные эпидемии, умерщвляет даже душу тех, кто видит ее со стороны, слышит или хотя бы чует ее запахи. Так называемое преступление — сущие пустяки: какое-нибудь убийство или кража, оскорбление словом или действием. Что они значат? Они только случайность, только вывих; во всем Лондоне не наберется и пятидесяти настоящих преступников-профессионалов. Но бедняков — миллионы; это опустившиеся люди, грязные, голодные, плохо одетые. Они отравляют нас нравственно и физически, они губят счастье всего общества, они заставили нас расстаться со свободой и организовать противоестественный жестокий общественный строй из боязни, что они восстанут против нас и увлекут за собой в пропасть. Только глупцы боятся преступления; но все мы боимся нищеты».

Обращает внимание любопытный факт. Старик Шоу не понаслышке знал Лондон, один из самых бандитских городов мира, как раз во времена незабвенного сэра Конан Дойла и его великого сыщика. До начала литературной деятельности он работал в газете, вел колонки, репортерскую хронику, писал в журналы. По его оценке, каких-то полсотни бандитов-профи для многомиллионной британской столицы — вполне реальная цифра. При этом куда большую проблему представляет лондонская голытьба, из которой верстаются кадры в безжалостные городские шайки.

В захолустном же 120-тысячном Ростове в начале века одних нахичеванских серых (душегубов) были десятки. Остальную же орду босяцких профи, живущих исключительно за счет криминального промысла в различных специализациях, подсчитать вообще возможным не представлялось.

Интересный факт. В ходе еврейского погрома 1905 года ужаснулась было и соседняя купеческая Нахичевань. Не то чтобы местное армянское население мечтало грудью встать за коллег — еврейских негоциантов. Но еще свежи были воспоминания об армяно-татарской резне в Бакинской и Елизаветпольской губерниях февраля 1905 года, жертвами которой стали сотни местных жителей с обеих сторон конфликта. Повторение подобного на берегах Дона отнюдь не входило в планы армян. К тому же местным коммерсантам не было дела до политических баталий в соседнем Ростове, зато большинство престижных армянских магазинов находилось как раз в центре боевых действий, на разгромленной Московской улице.

Поэтому местные бонзы сочли за благо прибегнуть к радикальному средству — обратиться к организованному нахичеванскому криминалу, который обзаводился оружием через кавказских собратьев.

Гласный Нахичеванской думы Григорий Чалхушьян предупредил ростовского градоначальника Коцебу, что если власти не смогут обеспечить безопасность в городе, то тогда это сделают местные жители. Под «местными» подразумевались, конечно же, не трудолюбивые ремесленники и торговцы, а вполне конкретные господа. Многие серые и налетчики-вентерюшники либо питали симпатии, либо вовсе входили в боевое крыло сепаратистской партии «Дашнакцутюн», преследовавшей цель восстановления Великой Армении. Симпатии питали к ней и местные торговцы. К примеру, фирма известного нахичеванского негоцианта Ивана Шапошникова (ТД «Генч-Оглуев и Шапошников») использовалась в качестве легального канала для хранения и перевода денег партии «Дашнакцутюн». На эти средства закупалось оружие, которое переправлялось на Кавказ и в Турецкую Армению.

По данным историка Сурена Манукяна, около 150 боевиков, имеющих опыт (вероятнее всего, приобретенный в ходе кавказской резни), все погромные дни патрулировали Нахичеванскую межу — границу между Ростовом и Нахичеванью.

Полторы сотни вооруженных дашнаков, сиречь дореволюционного НВФ, — это мощная сила, способная разобраться и с погромщиками, и с полицией. И с конкурирующей ростовской босотой, на всякий случай.

Кстати, здесь еще раз пригодились добрые контакты между «политикой» и бандитами. Спустя два месяца после погрома, в ходе вооруженного восстания в Ростове 17 декабря, пользуясь туманом, юный боевик Евгений Трифонов (будущий красный комдив и глава Донской милиции) проехал в Нахичевань и купил там у дашнаков 10 бурханов (небольших скорострельных карабинов). Как он сам вспоминал, «на наемном извозчике я проехал через все полицейские преграды на Темерник. Когда мы подъехали к Темернику и извозчик узнал, что мы везем, с ним приключилась медвежья болезнь».

Еще одним наглядным примером организованности ростовской преступности послужил побег из Богатяновского централа в марте 1917 года сразу 200 арестованных урок и дезертиров, а также грандиозная облава на тех же днях в Балабановских рощах, когда с новоиспеченной милицией Временного правительства вступила в настоящее боестолкновение банда численностью в 300 человек. Про еврейские погромы с участием тысяч ростовских как профи, так и любителей, мы уже говорили. А уж нищеты, сирых и убогих, в Ростове и без того было выше крыши. Здесь уже верстались не только «синдикаты», но и целые «тресты» и «корпорации» дореволюционного жулья и босой команды. Куда там вашему Лондону.

С эдакой силищей, организованные и спаянные цеховой дисциплиной и признанными всей хеврой вожаками «рыцари индустрии» могли противостоять не только конкурентам из «политики», но и крупным подразделениям полиции-милиции.

Таким образом, революционная активность начала XX века дала импульс для формирования в криминальной среде Ростова элементов четко организованной преступности.