2. За хранение фашистских листовок

В годы войны законодательство о контрреволюционной агитации и пропаганде существенным изменениям не подвергалось. На этот случай вступила в действие имевшаяся в Уголовном кодексе ч. 2 ст. 58–10. Она устанавливала, что пропаганда и агитация в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении, влечет за собой высшую меру социальной защиты — расстрел.

Перечитывая строки приговоров военного времени нетрудно убедиться в том, что применяли эту меру очень часто. Например, к расстрелу приговорили младшего лейтенанта В. Петухова за то, что «систематически слушал по радио из-за границы антисоветскую агитацию»[353], старшего лейтенанта М. Забродского — за «распространение клеветнических измышлений о мероприятиях советского правительства»[354], красноармейца Л. Ковальчука — за «хранение при себе контрреволюционной фашистской листовки»[355].

Иногда исполнение приговоров к расстрелу приостанавливали. Например, по приговору военного трибунала 101-й стрелковой дивизии от 29 сентября 1944 года рядовой Демьяненко был осужден к высшей мере наказания за то, что, как видно из приговора, «являясь активным врагом Советской власти, в 1941–1944 гг. проводил антисоветскую агитацию — написал и хранил стихи контрреволюционного содержания…». Может стихи эти кому понравились. А может быть по каким-то другим причинам в декабре того же года военная коллегия заменила расстрел десятью годами лишения свободы[356].

Обнаруженный автором в архиве обзор «типичных недостатков в судебной практике по делам об антисоветской агитации», составленный Главным управлением военных трибуналов 26 апреля 1943 года, предоставляет нам возможность наглядно показать — за что конкретно десятки тысяч бойцов и командиров были осуждены.

Составители обзора, проанализировав дела о контрреволюционной агитации и пропаганде за 1942 год и первые два месяца 1943 года, констатировали следующее: «Антисоветская агитация является довольно распространенным видом преступлений. Его удельный вес составляет 9 % среди всех осужденных ВТ Красной Армии… Характеристика осужденных показывает, что случаи наиболее злостной агитации приходятся на классово-чуждые элементы или прямую вражескую агентуру, которые стараются ослабить ряды Красной Армии и с помощью немецких оккупантов восстановить капиталистические порядки…». Вместе с тем, «обращает на себя особое внимание наличие среди осужденных бывших членов и кандидатов в члены ВКП (б), а также комсомольцев. Среди осужденных имеются лица, участвовавшие неоднократно в боях и имевшие ранения. Основная масса осужденных — это лица, которые по своему социальному происхождению и нынешнему положению не должны были бы быть враждебны социалистической системе и советскому строю»[357].

В обзоре приведено немало примеров необоснованного осуждения бойцов и командиров по указанной статье.

Дело в отношении красноармейца 219 стрелковой дивизии Афонина было возбуждено по ст. 58–10 ч. 2 Уголовного кодекса на том основании, что он пел песню контрреволюционного характера. Ошибку выявили лишь при рассмотрении этого дела в надзорном порядке. Оказалось, что «Афонин пел одну из старых народных песен, в которой нет ничего предосудительного».

Эта ошибка была устранена еще в годы войны. Большинство же таких ошибок пришлось исправлять уже в процессе реабилитации жертв политических репрессий.

Красноармеец огнеметной команды 14 ГСБ М. Григоренко 2 февраля 1942 года был приговорен военным трибуналам к 10 годам лишения свободы за то. что «в январе 1942 года получил от своей матери письмо религиозного характера с антисоветским содержанием и распространял его среди военнослужащих».

Лишь через сорок семь лет правосудие констатировало — весточка от набожной матери, надеявшейся на то. что Господь сохранит её сына от гибели, является письмом, «религиозным по содержанию и каких-либо призывов к ослаблению и свержению советской власти не содержит»[358].

Большую распространенность, особенно в начальный период войны, получили случаи осуждения военнослужащих за хранение фашистских листовок, заброшенных противником в расположение наших войск. Эти дела в массовом порядке поступали в трибуналы с типовой формулировкой — «контрреволюционная пропаганда», — хотя красноармейцы подбирали их нередко даже не из любопытства, а с целью использования в качестве курительной бумаги или для других бытовых нужд.

Подобного рода дел было столь много, что 30 ноября 1942 года начальник Главного управления военных трибуналов и Главный военный прокурор Красной Армии вынуждены были издать специальную директиву № 00146/004137 «О необоснованном возбуждении дел и осуждении военнослужащих по ст. 58—К). ч.2 УК при обнаружении фашистских листовок, когда не установлено злонамеренности лиц. у которых обнаружены листовки» [359].

В качестве иллюстративного в директиве приводился пример формального и бездумного осуждения одним из военных трибуналов Калининского фронта красноармейца Абезова, узбека по национальности. Он вообще не владел русским языком, на котором была отпечатана листовка, а об обстоятельствах своих «преступных действий» пояснил в суде через переводчика буквально следующее:

— Листовку поднял за день до ареста для курева, но не успел использовать, так как бумага еще была.

Директива ушла в трибуналы, но не все судьи сразу восприняли изложенные в ней нововведения и продолжали придерживаться ранее сложившейся практики. Поэтому в уже упомянутом нами обзоре судебной практики есть запись о том, что, несмотря на директиву, «порочная практика осуждения за обнаружение фашистских листовок, хотя и нет контрреволюционного умысла, не изжита». В подтверждение этого приводился пример по делу командира батальона связи 146 ОСБ лейтенанта С. Стадника. Из дела усматривалось, что Стадник являлся парторгом роты. Когда один из красноармейцев принес ему подобранную в лесу фашистскую листовку. Стадник прочел ее подчиненным бойцам. Правда, тут же «разъяснил красноармейцам вредность ее содержания». Последней фразы в приговоре нет. Она появилась только в определении военного трибунала Северо-Западного фронта о прекращении дела.

«Особенно много случаев неосновательного привлечения к ответственности по ст. 58–10 ч.2. отмечалось далее в обзоре, красноармейцев, высказывавших недовольство на плохое питание».

Так. особым отделом 235-й стрелковой дивизии был арестован, а затем трибуналом той же дивизии осужден красноармеец П. Жалнин. который два раза высказал недовольство по поводу приготовленной солдатам похлебки. В первый раз она была без соли, а во-второй, по мнению Жалнина. слишком жидкой.

Трибунал дивизии осудил его к 10 годам лишения свободы. Однако военный трибунал Северо-Западного фронта прекратил это дело.

Еще один пример.

«Федорова Анна, разведчица разведотдела 34 армии, комсомолка, в разговоре со знакомой девушкой рассказала, что она была в тылу у немцев и на вопрос собеседницы: „как там живет мирное население?“ ответила: „голодать население не голодает, немцы за стирку белья платят хлебом“, при этом добавила, что видела трупы двух девушек, повешенных немцами».

«Только за этот рассказ, утверждалось затем в обзоре. Федорова была привлечена к ответственности, но военный трибунал 34 армии 28 января 1943 года вынес по ее делу оправдательный приговор».

К тому времени, в трибуналы уже. видимо, поступили указания о необходимости внесения корректив в судебную практику по делам о контрреволюционной пропаганде и агитации.

В наиболее спорных, сомнительных ситуациях судьи стали учитывать при оценке «контрреволюционного умысла» не только сам факт «антисоветских высказываний», но и обстановку, при которой это происходило, партийно-политические характеристики и боевые заслуги красноармейцев и офицеров.

К примеру, необоснованно обвиненными в контрреволюционной пропаганде были признаны лейтенант Подгорный, дважды раненный в боях, сержант Лебедев, который «во время отражения контратаки противника, уничтожил прямой наводкой несколько вражеских огневых точек и больше десятка фрицев» и ряд других красноармейцев.

Более внимательно стали военные судьи относиться и к жалобам подсудимых на действия следственных органов.

Военный трибунал Московского военного округа отменил приговор трибунала Горьковского гарнизона по делу С. Поляшева. который заявил в судебном заседании:

— Виновным себя не признаю и поясняю. На предварительном следствии меня вынудили подписать все протоколы под давлением. Меня держали в холодной камере, следователь Мокрицкий меня три раза бил, не давал по суткам ничего есть. По этим, именно, причинам я и вынужден был подписать все протоколы.

Допускались перегибы и при рассмотрении лиц, побывавших в плену. Директивой Наркомата юстиции СССР № 18/187с от 31 декабря 1942 года «О порядке рассмотрения дел о военнопленных» предписывалось, что «привлечение к ответственности по ст. 58–10 ч.2 УК может иметь место лишь в случае проведения антисоветской агитации среди советских граждан», тогда как военные трибуналы нередко осуждали по этой статье военнопленных «за различные разговоры среди других же военнопленных».