1. «В целях пресечения паники»

Самая большая проблема, с которой столкнулось командование Красной армии в начальный период войны. — это паническое бегство с поля боя, массовое дезертирство бойцов и командиров. Убегали в одиночку, группами и целыми частями. Долгие годы говорить об этом было не принято. Известны слова Г. К. Жукова о том. что газеты стесняются писать о неустойчивости и бегстве наших войск, заменяя это термином «вынужденный отход». Это не так — говорил маршал — войска были и неустойчивыми, бежали, впадали в панику[191]. В первом издании мемуаров другого маршала, К. К. Рокоссовского, цензура убрала из текста слова о «шоке», которому подверглись наши войска в 1941 году, и о том, что потребовалось длительное время для вывода их из этого состояния. Добавим — не только время, но и чрезвычайные репрессивные меры. Спектр их был довольно широк. Бежавших с поля боя расстреливали во исполнение приговоров военных трибуналов, решений командования или военных советов, стреляли бойцы заградительных отрядов, активно действовали сотрудники особых отделов. Широко были распространены вообще никем не санкционированные и беспричинные расстрелы, о которых рассказано в подглавке «Самосуды».

Ответственность за дезертирство в то время была установлена в статье 193—7 УК РСФСР. Действовала также статья 193—22 УК РСФСР, предусматривавшая ответственность за «самовольное оставление поля сражения во время боя». А «пораженческие настроения» пресекались применением статьи 58–10 УК РСФСР (антисоветская агитация).

В арсенале военной Фемиды это были самые распространенные статьи. Статистика свидетельствует, что за дезертирство попал под трибунал каждый третий военнослужащий от общего числа осужденных.

В этой главе речь пойдет о дезертирах, которые бежали с поля боя в свою сторону. Если же на сторону врага, — то они проходили совсем по другим статьям, о чем расскажем позже. Как и о тех, дезертирах, которые нередко сколачивали банды и совершали убийства и разбои.

Всего за годы войны дезертировало с фронта (с учетом лиц, возвращенных в свои части и переданных в военкоматы) около 1.5 млн. человек. Понятно, что не поддается подсчетам количество расстрелянных за бегство с поля боя вообще без всяких статей. Эти расстрелы осуществлялись по «горячим следам». Никакого дознания и следствия не производилось. Но «правовые» основания для этого имелись.

17 июля 1941 года И. Сталин подписал постановление Государственного комитета обороны № ГКО-187/СС о преобразовании органов Третьего управления НКО СССР в особые отделы НКВД СССР, в котором говорилось:

«…3. Главной задачей Особых Отделов на период войны считать решительную борьбу с шпионажем и предательством в частях Красной Армии и ликвидацию дезертирства в непосредственно прифронтовой полосе.

4. Дать Особым Отделам право ареста дезертиров, а в необходимых случаях и расстрела их на месте»[192].

Для этих целей приказом НКВД СССР № 00941 от 19 июля 1941 года при особых отделах были сформированы расстрельные команды — стрелковые взводы, роты и батальоны[193].

Архивные документы свидетельствуют, что эти нормативные акты и приказ Ставки ВГК № 270, о котором далее пойдет речь, фактически лишь узаконили уже сложившуюся в первые дни и недели войны практику пресечения массового дезертирства с помощью публичных расстрелов, а также различных заградительных отрядов и заслонов.

Кем только не обзывали в приказах тех, кого предписывалось расстреливать на месте — трусами, паникерами, дезертирами, пораженцами, изменниками, предателями. И, непонятно почему, даже самозванцами.

Наиболее четко требование более «широкого и энергичного» применения расстрелов к военнослужащим, самовольно оставившим боевые позиции, было закреплено в приказах № 270 Cтавки Верховного Главнокомандования от 16 августа 1941 года[194], № 227 Наркомата Обороны от 28 июля 1942 года и некоторых других документах, предписывавших любой ценой «ликвидировать отступательные настроения» в войсках и санкционировавших применение расстрелов на месте к дезертирам и «пораженцам».

Ставка Верховного Главнокомандования в приказе № 270 требовала от командиров и комиссаров дивизий «немедля смещать с постов командиров батальонов и полков, прячущихся в щелях во время боя и боящихся руководить ходом боя на поле сражения, снижать их по должности, как самозванцев, переводить в рядовые, а при необходимости расстреливать их на месте…

Складывавшаяся ситуация требовала применения экстраординарных мер. Примерами панического бегства военнослужащих буквально пестрят сводки и донесения 1941 года, значительное число которых обнародовано за последнюю четверть века[195]. Приведем лишь несколько примеров.

На Северо-Западном фронте. О «паническом отходе наших частей 11-й армии» докладывал 27 июня начальник 3-го Управления НКО: «Штаб фронта с 23 июня потерял связь со многими соединениями и частями, с 11-й армией в целом, по существу прекратил руководство ими, так как все попытки установить связь успеха не имели… начался отход наших частей от занимаемых рубежей, который при отсутствии руководства с конца 23 июня стал принимать панический характер».

На следующий день начальник 3-го отдела Северо-Западного фронта дивизионный комиссар Бабич в докладной записке № 03 дополнил картину описанием бегства с передовой 22 июня помощника командира 459-го ГАП 125-й стрелковой дивизии майора Г. С. Кондратюка. материал на которого «оформляется на арест и предание его суду Военного трибунала».

В спецсообщении 3-го Управления НКО № 4/36833 от 7 июля, основанном опять же на донесении 3-го отдела Северо-Западного фронта, отмечалось: «25 июня части и командование 65-го стрелкового корпуса встретились на шоссе в 18 км от г. Митава [Елгава] с группой красноармейцев и командиров 11-й и 90-й стрелковых дивизий, беспорядочно отступавших с передовых позиций. Вместо принятия мер к задержанию потока отступающих войск и организации обороны командование 65-го стрелкового корпуса бросилось в бегство, внеся еще больше неорганизованности в отступление[196].

На Западном фронте. Из оперативной сводки № 1 начальника штаба 4-й армии от 24 июня 1941 года: «От постоянной и жесткой бомбардировки пехота деморализована и упорства в обороне не проявляет… Отходящие беспорядочно подразделения, а иногда и части, приходится останавливать и поворачивать на фронт командирам всех соединений…»[197].

Согласно спецсообщению 3-го Управления НКО № 36701 от 5 июля, основанному на донесении 3-го отдела Западного фронта: «Паника, начавшаяся после неожиданного вторжения немецких войск, приняла широкие размеры. Бойцы и командиры частей 3-й армии неорганизованно, вразброд отступили по всем дорогам по направлению к Минску».

Из приказа командарма-20 генерал-лейтенанта П. И. Курочкина № 04 от 16 июля 1941 г.: «за трусость и разжигание панических настроений» предан суду военного трибунала командир 34-го танкового полка подполковник Ляпин, командир батальона 33-го танкового полка старший лейтенант Пятин и заместитель командира разведывательного батальона 17-й танковой дивизии капитан Чураков»[198].

На Юго-Западном фронте. Из докладов начальника Управления политпропаганды фронта бригадного комиссара Михайлова:

от 6 июля 1941 г.: «…101-я стрелковая дивизия в ночь на 6 июля без особой на то причины, почти при отсутствии противника, не руководимая командирами, оставила участок фронта обороны и в панике отошла на восточный берег р. Великая, сделав прорыв на участке 30 км……

от 17 июля: «В частях фронта было много случаев панического бегства с поля боя отдельных военнослужащих, групп, подразделений. Паника нередко переносилась шкурниками и трусами в другие части, дезориентируя вышестоящие штабы о действительном положении вещей на фронте, о боевом и численном составе и о своих потерях. Исключительно велико число дезертиров…»[199].

Как уже отмечалось, с первых военных дней массовое дезертирство пытались пресечь с помощью публичных расстрелов. Так. уже на четвертый день войны бригадный комиссар А. И. Михайлов докладывал Л. 3. Мехлису. что в 41-й стрелковой дивизии «с 22 по 25 июня 1941 г. за трусость и дезертирство начсоставом расстреляно 10 красноармейцев приписного состава»[200]. Согласно его же докладу от 3 июля число расстрелов многократно возросло: «В частях 6 ск во время военных действий задержано дезертиров и возвращено на фронт до 5000 человек. 3-м отделом расстреляно по корпусу 100 человек дезертиров. Из числа бежавших с фронта командирами частей расстреляно за дезертирство 101 человек. В 99 дивизии из числа приписников Западных областей УССР во время боя 80 человек отказались стрелять. Все они командованием расстреляны перед строем»[201].

7 июля Мехлис уже сам выступил автором директивы, переданной «по проводу» Военным советам нескольких армий. В ней предписывалось: «…Наиболее злостных дезертиров и паникеров, осужденных трибуналом, разрешаю: в зависимости от обстановки, расстреливать перед строем»[202].

В те дни Л. Мехлис «наводил порядок» в штабе Западного фронта. После этого его расстрельные инспекции станут следовать одна за другой.

В сентябре итогом инспектирования 34-й армии стал расстрел ее командующего генерал-майора К. М. Качанова, начальника артиллерии армии генерал-майора В. С. Гончаров и ряда других командиров.

В октябре результаты оказались скромнее. Из высшего комсостава под расстрел никого не подвели. Зато взяли количеством. 3 ноября Л. Мехлис проинформировал И. Сталина, что восстановление боеспособности дивизий 52-й армии генерал-лейтенанта Н. К. Клыкова потребовало удаления из дивизий 56 человек. «В порядке очистки» в двухдневный срок изъяли из частей и учреждений всех без исключения немцев, финнов, эстонцев, латышей и литовцев. Не обошлось и без расстрелов. Перед строем 844-го противотанкового артполка расстреляли командира 5-го батальона лейтенанта Вершинина и военкома политрука Баюшенко[203]…

Историки, как правило, оговариваются о необходимости критического отношения к такого рода донесениям и докладам. И все же. в целом они давали объективную картину. Поэтому, исходя из складывавшейся обстановки, пресечение паники и «пораженчества» было определено в качестве основной задачи для всего политсостава, сотрудников 3-х отделов и управлений, а также военных юристов Красной Армии. Практически на каждом совещании с их участием говорилось о необходимости применения более действенных мер в целях пресечения панического бегства военнослужащих с боевых позиций, сдачи в плен противнику и пропаганды пораженческих настроений.

Борьба с «пораженчеством» приобрела вскоре столь широкие масштабы, что стала вызывать у многих командиров нервозность и страх за принимаемые ими решения.

Шестеренки репрессивной машины крутились во всех звеньях армейского организма. Командиры рот и батальонов пресекали панику среди красноармейцев. Командармы и комдивы — среди командиров полкового звена. Командование фронтов — в рядах командармов и комдивов. А Ставка ВГК и Государственный комитет обороны разбирались при необходимости с представителями любого из этих звеньев. Особенно старались политработники, следуя примеру Л. Мехлиса. 16 июля 1941 года был вновь введен институт военных комиссаров и ротных политруков. Одна из задач, возложенных на них, заключалась в постоянном контроле (слежке) за командирами. Установлено, что при утверждении соответствующего положения И. Сталин дописал фразу, предписывавшую комиссарам «своевременно сигнализировать Верховному командованию и Правительству о командирах и политработниках, порочащих своим поведением честь Рабоче-Крестьянской Красной Армии».

Перестраховываясь, комиссары стали регулярно докладывать наверх обо всех случаях неисполнения или неточного исполнения приказов. Даже тогда, когда можно было промолчать.

Руководство РККА реагировало на такие доклады и донесения по-разному. Чаще оставляли без внимания. Реже приказывали произвести аресты и суды.

Обстоятельства панического бегства из под г. Витебска частей 25-го стрелкового корпуса во главе с командованием попали в поле зрения историков, поскольку в 1941 году оказались в поле зрения Главной военной прокуратуры. По результатам проведенного расследования Главный военный прокурор диввоенюрист В. И. Носов 27 сентября 1941 года сообщал заместителю наркома обороны Л. Мехлису:«10–20 июля сего года части 25-го ск, занимавшие оборону в районе города Витебск, Сураж-Витебский, позорно разбежались, открыли дорогу противнику для продвижения на восток, а впоследствии, попав в окружение, потеряли большинство личного состава и материальную часть "»[204].

За допущенные преступления прокурор полагал необходимым предать суду военного трибунала бывшего командира корпуса генерал-майора С. М. Честохвалова, как изменника Родине (заочно), начальника штаба корпуса полковника П. С. Виноградова: военкома корпуса бригадного комиссара В. Н. Кофанова и ряд других лиц.

Генерал Честохвалов 16 июля 1941 года пропал без вести. По выводам следствия, столкнувшись при въезде в село Рибшево с небольшим отрядом немецкой разведки (около 10 чел.), Честохвалов «остановил автомашину, бросил личное оружие, поднял руки и пошел к немцам…». Трудно сказать, чьи показания были положены в основу такого вывода, но сегодня точно установлено, что командир корпуса в плен не сдавался и. вероятно, был убит (или застрелился) при столкновении с немцами. Тем не менее, он долгое время он продолжал числиться предателем и 5 мая 1942 года по приговору Военной коллегии был заочно осужден по статье 58—1 «б» УК РСФСР к расстрелу.

11 августа 1956 года дело в отношении С. М. Честохвалова прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления.

Полковник Виноградов избежал суда. Он возглавил корпус, сменив пропавшего без вести командира. Без вести пропавшим числится и комиссар В. Н. Кофанов. Начальник штаба 134-й стрелковой дивизии 25-го стрелкового корпуса подполковник Светличный и начальник артиллерии этой дивизии подполковник Глушков, выйдя из окружения, предстали перед трибуналом. О судьбе командира 162-й стрелковой дивизии полковника Н. Ф. Колкунова, осужденного военным трибуналом Западного фронта, уже упомянуто в предыдущей главе.

Из под Витебска бежали на восток не только части 25-го стрелкового корпуса. Та же картина наблюдалась в 34-м стрелковом корпусе. О том, как и почему удалось избежать трибунала его командиру генерал-лейтенанту Р. П. Хмельницкому и о трагической судьбе полковника М. Г. Кириллова, командира 38-й стрелковой дивизии, входившей в состав 34-го корпуса, расскажем в следующей главе…

Нередко предписания о расследовании воинских преступлений, как правило, связанных с бегством или отходом частей с занимаемых позиций без приказа, поступали в Главную военную прокуратуру непосредственно от высшего командования РККА. Так, на спецсообщении Особого отдела НКВД № 4/38578 от 21 июля 1941 года, основанном на донесении Особого отдела Юго-Западного фронта о расследовании причин больших потерь 199-й стрелковой дивизии, начальник Генштаба РККА генерал армии Г. К. Жуков наложил резолюцию: «Т. Носову, копия т. Мехлису. Немедленно арестовать командира корпуса, командира дивизии, командиров полков и судить в самом срочном порядке как изменников и трусов»[205].