Двадцатая глава

Ко второй неделе занятий установился распорядок рабочего дня. По утрам мы завтракали в одном из трех гостиничных ресторанов. Стандартное меню состояло из тостов, яиц и растворимого кофе – хотя мы могли пользоваться более разнообразным шведским столом, предназначенным в основном для китайских гостей. Там в изобилии была более изысканная еда типа нарезанного тофу, огурцов, риса и овсянки. Затем мы спускались в фойе, где встречались с Ро и постоянно опаздывавшей Мин и отправлялись через весь город в Педагогический институт имени Ким Хёнчжика, где проводили два часа на занятиях. Послеобеденное время было более разнообразным. Наша программа зависела от списка пожеланий в отношении экскурсий и другого времяпрепровождения, который составили мы с Александром и согласовали с Алеком. Принимая во внимание продолжительность нашего пребывания в стране, иногда эти планы мы отодвигали в сторону и занимались более приземленными и банальными вещами, такими как шопинг или стирка. В общем, мы всё время были чем-то заняты, поэтому вечером оставалось не слишком много времени на выполнение домашних заданий. Казалось, что время тут тянется очень медленно, и мы каждый вечер удивлялись, на что оно ушло в этот день.

Так как у Алека были долгосрочные деловые интересы в отношениях с Мин и товарищем Кимом, который периодически присоединялся к нам на ужине, мы стали ощущать себя не столько туристами, сколько дорогими гостями с персональным шофером. Чем дольше мы находились в этом странном месте, тем больше чувствовали себя как дома. За обедом мы уминали нашу холодную лапшу и болтали с Мин и Ро в расслабленной веселой обстановке, что подчеркивалось регулярными взрывами смеха. В противоположность этому, гиды и водители других групп иностранных туристов, с которыми мы сталкивались в ресторанах, почти всегда садились за отдельный стол, явно показывая, что обязанности их достали.

На выходных мы обычно уезжали из города на целый день. Сегодня суббота, и мы направляемся в соседнюю провинцию Южная Хванхэ, которая находится на самом юго-западе страны. Наша первая остановка – уезд Синчхон. Там расположен Музей американских военных преступлений.

Я давно хотел посетить этот музей, но он редко включается в стандартные маршруты для иностранных туристов. Он считается одним из наиболее «чувствительных» мест: этот эвфемизм означает, что характер экспозиции музея способен посеять рознь или даже спровоцировать враждебное отношение к Северной Корее. Синчхонский музей ориентирован в большей степени на внутреннюю аудиторию, чем на внешнюю пропаганду; практически каждый северный кореец должен хоть раз посетить этот музей в рамках обязательных образовательных паломничеств.

* * *

После трехчасового пути по ухабистому шоссе, идущему через унылые крестьянские земли, мы останавливаемся на пустой парковке.

«Вы ведь знаете, что это за место, да?» – спрашивает Мин с нотками беспокойства в голосе, пока мы выбираемся из микроавтобуса.

Стоящее на склоне над парковкой здание музея блестит под лучами палящего июльского солнца. Женщина-гид в желтом чосоноте уже спускается к нам. Над входом висит большой пропагандистский плакат с золотыми буквами. Алек, поддразнивая, спрашивает, достаточно ли моих знаний корейского, чтобы прочитать, что там написано. Он переводит: «Не забывайте кровавый урок на земле Синчхона!» После того как мы обмениваемся приветствиями с гидом, наша экскурсия начинается с подъема по склону холма.

На полпути мы останавливаемся у двух возвышающихся насыпей вроде курганов, вид которых хорошо знаком тем, кто посещал королевские могилы, датируемые эпохой государства Корё, как, например, могила короля Конминвана вблизи Кэсона. Однако это не погребальные курганы короля и его жены; в одном кургане захоронены останки сотни женщин, убитых в произошедшей здесь резне, в другом – сотни детей. Слева от здания музея стоят два столь невзрачных складских помещения, похожих на амбары, что я их поначалу даже не заметил. Как нам сказали, в них американские капиталисты убивали своих жертв.

* * *

Музей был открыт 26 марта 1958 года, всего через пять лет после подписания Соглашения о перемирии в Корейской войне. В 2015 году он был перестроен по приказу Ким Чен Ына, который потребовал, чтобы музей стал «более комфортабельным» для корейских посетителей. Ранее музейные залы находились далеко от этих амбаров, в которых совершались массовые убийства. Сейчас все объекты располагаются близко друг от друга, вероятно для того, чтобы усилить драматическое воздействие тех ужасов, которые заключены во всех этих зданиях.

Ко времени начала войны Синчхон был транспортным центром регионального значения, поэтому представлял стратегическую ценность с военной точки зрения. Чтобы добраться до Пхеньяна или до Хэчжу, главного города провинции, необходимо было проехать через Синчхон. В самом начале войны город был взят американскими войсками. Оккупация продолжалась пятьдесят два дня – с 17 октября по 7 декабря 1950 года. Затем американцы оставили город под натиском наступавших китайцев. За время оккупации американцы совершили множество массовых убийств и прочих зверств, направленных в основном на местное гражданское население; по масштабу и жестокости это может считаться – ни больше ни меньше – настоящим холокостом. По крайней мере это та самая история, из-за которой этот музей оказался здесь, где – как считается – совершались многие из этих преступлений против человечности.

Музей не просто памятное место. В его экспозицию входят и до тошнотворности реалистичные, взывающие к памяти сцены – с восковыми фигурами, имитацией крови, звуками криков детей – дикой бойни и жестокости американского империализма.

* * *

Мы осматриваем экспозицию в хронологическом порядке совершенных злодеяний. «Американские солдаты начали с того, – вещает наш гид, – что загнали девятьсот мирных жителей в бомбоубежище. Затем через вентиляционные отверстия они залили туда бензин и сожгли этих людей. Все они были невинные местные жители. По большей части женщины и дети», – угрюмо и нараспев произносит она.

За этим последовала резня 20 октября, когда еще пятьсот двадцать человек согнали в другое бомбоубежище, в котором коварные американцы заранее заложили динамит. Они заперли все двери, а потом подорвали взрывчатку. Женщина-гид буквально смакует кровавые детали происходившего. Мин испытывает гораздо меньше энтузиазма, безразлично-монотонным голосом переводя на английский подробности того, как свисали куски человеческой плоти, размазанные по стенам убежища.

Мне вспомнился антироман «Эдем. Эдем. Эдем» Пьера Гийота, перегруженный отвратительными и натуралистически грубыми деталями насилия, массовых убийств и изнасилований, призванными передать читателю все ужасы войны в Алжире. На самом деле, из-за того что нет описания исторического контекста и упоминания причин произошедшего, которые могли бы только укрепить веру в правдоподобность экспозиции, равно как и книга Гийота, музей представляет собой некую фрагментарную коллекцию сцен насилия. Даже размытые черно-белые документальные фотографии выглядят очень абстрактно – они могли бы относиться к любому из большого числа массовых убийств прошедшего века. И музей, и книга Гийота производят впечатление извращения.

* * *

Далее экспозиция рассказывает о том, что происходило недалеко отсюда – на реквизированном американскими войсками курорте горячих источников, превращенном в казармы. Гид говорит, что туда привозили местных женщин, насиловали их, а затем швыряли в бассейны минеральных источников. Вслед летели гранаты – чтобы замести следы преступлений.

Всё больше воодушевляясь, музейный гид клеймит «американских сбрендивших бандитов, которые пытали женщин, отрезая им груди и забивая им колья во влагалища». Она почти начинает брызгать слюной: «И эти американцы еще говорят о “правах человека”! И хвалятся своим наивысшим уровнем цивилизованности!»

Во время, свободное от насилия над корейскими женщинами у горячих минеральных источников, американские солдаты развлекались тем, что убили еще двести местных жителей. Солдаты натравливали на корейцев собак. Или сжигали заживо. Использовались эти два метода одновременно или поочередно, неизвестно – экспозиция это не уточняет. Задавать соответствующий вопрос бессмысленно – рациональности в этом повествовании нет места.

В тридцати километрах к северу от Синхчона находился мост, который был перегорожен американской армией. Каждого гражданского, приближавшегося к этому мосту в надежде перейти на другой берег, расстреливали.

На другом мосту американские военные садистски развлекались тем, что привязывали наполненные камнями мешки к ногам местных крестьян, которых затем сбрасывали с моста, чтобы утопить в глубокой реке. Тех немногих, кто не тонул и выплывал на поверхность, злобные янки расстреливали – чтобы не осталось ни одного выжившего.

Многие из этих сцен иллюстрировались с помощью реалистичных манекенов – уродливые американские солдаты с крючковатыми носами (невозможно не вспомнить стандартные образы евреев, какими их рисовала нацистская пропаганда) и злобными усмешками. Другие эпизоды были запечатлены на больших картинах, нарисованных на стенах, как в погребальных курганах. Из колонок доносились детские крики и симфоническая музыка. На зернистых фотографиях – кучи тел в братских могилах. Через каждые несколько лет в окрестностях обнаруживают (и будут обнаруживать) новые массовые захоронения, музейная экспозиция постоянно расширяется.

«В результате раскопок были обнаружены скелеты людей, которые скребли пальцами землю, стараясь выбраться на поверхность, но задохнулись. В одном из массовых захоронений были найдены останки тела с девятимесячным плодом, – говорит гид, – поэтому можно сказать, что американцы убивали даже беременных женщин!»

Интересно, что творилось в голове Мин, когда ей приходилось всё это переводить. Верит ли она в это, испытывает ли в самом деле какие-либо болезненные чувства? Где лежат корни той отстраненности, которой наполнен ее бесстрастный перевод? Уверен, у нее – воспитанной в тысячах километрах отсюда – другое восприятие истории, той истории, которая играет ключевую роль в формировании северокорейской национальной идентичности.

Алек, Александр и я осторожничаем и держим рты на замке. Мы даже не смотрим друг на друга всё время экскурсии. В прошлом бывали случаи, когда туристы гневно реагировали на подобные рассказы, даже вступали в споры с музейными гидами, сомневаясь в достоверности подобных диких историй. Поэтому-то теперь туристы тут редкие гости. О посещении музея надо отдельно договариваться.

Алек нарушает протокол и указывает на некую деталь на особо отвратительной фотографии разбросанных повсюду трупов и что-то шепчет мне на ухо. Мин гневно реагирует на это в совершенно нехарактерной для нее манере, резко прекращает перевод этих преисполненных ненависти речей, напоминая нам: «Вы САМИ захотели сюда приехать!» – и с фырканьем направляется в следующий зал. Позднее она заметила, что я снимаю ее на телефон, когда она переводит, и попросила меня прекратить это делать.

* * *

Сдержанность никогда не рассматривалась северокорейской пропагандой как нечто полезное. Переполненный недоверием, я прошу гида пояснить, ВСЕ ли перечисленные преступления происходили тут, в Синчхоне, или цель музея показать зверства, происходившие по всей Корее во время войны.

«В музее освещаются события, который происходили тут, – отвечает она и быстро добавляет: – Но еще больше злодеяний американцы совершили в других местах по всей Корее».

Ну конечно.

Нас ведут в другой зал, в котором звучат детские крики, включенные на полную громкость.

Я решаюсь спросить: «Приводят ли сюда школьников?» «Да, – отвечает гид с гордостью. – И после просмотра экспозиции дети говорят: “Американские империалисты – не люди. Они волки”».

В коридоре мы проходим мимо большого пропагандистского плаката. Алек переводит: «Не забывайте об американских волках-империалистах».

* * *

К ноябрю 1950 года американские волки-империалисты осознали, что овцы значительно превосходят их числом. Они должны бежать отсюда что есть мочи, но перед этим они совершили еще один, последний акт геноцида. Чтобы «остановить рост всходов из семян коммунизма», они согнали всех женщин и детей, которых только смогли найти, разделили их и затолкали в два амбара, облили бензином и подожгли. Выжили только три ребенка. Нам говорят, что один из них сейчас работает тут, в музее. Но они не остались сиротами, несмотря на произошедшую с ними трагедию. Они получили нового заботливого отца – Государство и Великого Вождя Ким Ир Сена.

По мере того как мы продвигаемся дальше, выставка плавно перетекает от сцен массовых зверств к описанию жестокости, направленной на отдельных людей. В одном из залов мы видим манекен женщины – лидера сопротивления, которую прижимает к земле один из американских солдат, а другой забивает ей в голову гвоздь. Гид комментирует: «Вы можете видеть жестокость американских империалистов, которые получали удовольствие от пыток и убийств самыми зверскими способами».

Юноша, лидер студенческого коммунистического союза, был убит «за то, что был образцовым студентом», это единственное его прегрешение. Героя-рабочего убили, разорвав на куски, – его ноги и руки привязали к запряженным волами повозкам, которые двигались в противоположные стороны. Директору начальной школы топориком отрубили голову. Еще одну женщину привязали к дереву, отрезали груди, а затем сожгли заживо. «Всё это очень похоже на то, как американцы расправились с индейцами», – замечает наша гид.

«Соединенные Штаты по сей день совершают военные маневры в попытках вторгнуться в нашу страну», – продолжает она. Затем жестом руки с открытой ладонью, которым только и дозволено указывать на портреты лидеров страны (тыкать пальцем строго запрещено), гид переводит наше внимание на большую фотографию Ким Чен Ына, чье мудрое руководство никогда этого вторжения не допустит.

Когда экскурсия подходит к концу, сильно дрожащий голос гида достигает эмоциональной вершины:

«Мы, народ Кореи, никогда не забудем преступления, совершенные на нашей земле этими людьми-зверями. Мы заставим их заплатить за пролитую кровь!»

* * *

Выйдя из здания музея, мы спускаемся вниз по тротуару к тем двум ангарам. Так как мы находимся на холме, нам открывается панорама Синчхона. Я пытаюсь заснять ее, но появившийся внезапно охранник в штатском требует опустить камеру.

Первый амбар – это воссозданная копия того, где, как было заявлено, произошел акт геноцида – массовое сожжение заживо. Внутри него гид указывает на вентиляционные отверстия в потолке, через которые американцы заливали бензин. Второе здание оказывается подлинным амбаром тех времен, в котором были заживо сожжены дети. Появляется весьма старый мужчина с черными как смоль волосами в униформе цвета хаки, которую обычно тут носят рабочие. Я никогда раньше не видел северокорейцев с крашеными волосами, но трудно поверить, чтобы у человека его возраста не было и следа седины. Особенно если учесть, что? он – как считается – пережил. Он один из тех троих детей, выживших в тот злополучный день. Его рассказ добавляет красок к описанию зверств, совершенных американскими дьяволами. «Они раздали детям кружки с водой и приказали выпить, – говорит он, – но эта вода оказалась бензином». К счастью, он был в одном из дальних углов амбара и потерял сознание от холода – это сохранило ему жизнь. «Американцы, – говорит он, – это звери в человеческом обличии. Даже несмотря на всё прошедшее время, пламя гнева до сих пор горит в моем сердце».

Выйдя из амбара, мы увидели группу из пары дюжин рабочих, терпеливо ожидавших на улице, когда закончится наша экскурсия, чтобы начать свою. Они – заводские рабочие, приехавшие сюда с образовательной экскурсией. «Интересно, что они подумают, когда увидят нас после просмотра всего этого», – шепчет Александр.

* * *

Я думал, что всё уже закончилось. Но нет – оказалось, что есть и третий амбар, который был местом действия еще одного жестокого сожжения, но к этому моменту я уже настолько эмоционально опустошен от увиденного и переполнен очевидной театральностью экспозиции, что потерял нить истории, которую рассказывал гид. Мин указывает на надпись, нацарапанную на стене «в самый последний момент»: «Да здравствует Трудовая партия Кореи!» – написал умирающий мученик.

Перед тем как распрощаться с нами, женщина-гид произносит заключительную речь. «Пожалуйста, когда вернетесь в свои страны, расскажите об ужасных зверствах, пережитых нашим народом. Корейцы никогда не хотели войны. Мы – самые миролюбивые люди во всем мире». А затем, без паузы: «Мы никогда не забудем, что американские империалисты сделали с нами, однажды мы отомстим».