Глава пятая

Глава пятая

По дороге домой, сперва в автомашине, потом в вагоне скорого поезда, Дружинин то и дело мысленно возвращался к своему визиту к Гущину, прикидывая, что же он дал и что теперь необходимо предпринять.

Собственно, о предстоящей работе во всем ее объеме они уже договорились с Гущиным, который просил Николая Васильевича отныне считать его в этом деле своим первым помощником, и проводить дальнейший поиск решили по таким основным направлениям.

Прежде всего, выяснить, кто был в действительности командиром партизанского отряда «Мститель», о котором писал Воронец, предполагая, что этим погибшим в конце 1941 года партизанским вожаком мог быть генерал Мишутин. Во-вторых, уточнить обстоятельства возможного пленения комдива. Для этого полезно встретиться с Матвеем Лыковым и его друзьями, которые видели, как немцы увозили пленных. Быть может, они вспомнят, как эти пленные выглядели. Стоит также сделать объявление через местную газету, чтобы выявить других людей, возможно, встречавших в те дни в лесу близ хутора небольшую группу бойцов и командиров во главе с генералом. Наряду с этим попытаться разыскать бывшего начальника связи мишутинской дивизии, который был послан на розыск штабной группы (Гущин обещал уточнить фамилию этого офицера). Не исключено, что это даст новую ниточку для дальнейшего поиска.

Чтобы все это осуществить, требовалось побывать в памятном крае, на месте последнего боя Мишутина. Переписка по почте сейчас помочь уже не могла, она лишь затягивала дело. Поэтому Дружинин и Гущин решили: будущим летом или, скорее всего, в начале осени, когда у директора зерносовхоза минует страда, взять отпуска и, пригласив с собой Ивана Тимофеевича Воронца, поехать к Матвею Лыкову, который к тому времени уже вернется из армии. А пока суд да дело, Дружинин с лейтенантом Строговым будут продолжать поиск через архивы.

С этими планами Дружинин и вернулся в Москву, не подозревая, что вскоре их придется поломать, даже полностью от них отказаться из-за одного непредвиденного события, которое всему этому делу дало совершенно новый, неожиданный поворот.

В один из дождливых дней в конце ноября Дружинин сидел у себя в кабинете и беседовал с сотрудником. Их разговор подходил к концу, когда на столе зазвонил телефон. Дружинин взял трубку.

— Товарищ подполковник! — услышал он взволнованный голос Вени Строгова. — Есть интересные новости.

— Что такое?

— Новые сведения о генерале Мишутине.

— Не с бородой? — недоверчиво усмехнулся Дружинин.

— Абсолютно новые, серьезно вам говорю.

— Ну что ж, серьезный Веня, — сказал Николай Васильевич, взглянув на часы, — жду тебя через пятнадцать минут.

Точно в назначенное время лейтенант был в кабинете Дружинина. И прямо с порога громко сказал:

— Откровенно говоря, подобного я никак не ожидал! — Черные глаза Вени сверкали гневом.

Однако не суровость лица лейтенанта (она была привычной) подсказала Дружинину, что произошло нечто из ряда вон выходящее, а то, что стеснительный, сдержанный по натуре Веня вел себя в кабинете начальника с несвойственной ему вольностью: забыл поздороваться, шумно высказывал собственные заключения по делу, не доложив его сути.

— Не мельтеши! — строго сказал Дружинин лейтенанту. — Сядь и расскажи все по порядку.

И только тут Веня как бы пришел в себя.

Извините, товарищ подполковник, — проговорил он тихо, сел и начал рассказывать.

Из его короткого торопливого рассказа Дружинин узнал, что Комитетом государственной безопасности одной из закавказских республик недавно арестован агент иностранной разведки некто Сологубов, который на допросе назвал Мишутина в числе других руководителей разведцентра, забросившего этого агента на территорию Советского Союза. И что названный Мишутин, по словам Сологубова, в прошлом советский генерал, командир стрелковой дивизии.

Услышав это, Дружинин с минуту сидел молча. Потом встал, подошел к окну, за которым шумел затяжной осенний дождь, долго стоял, рассеянно наблюдая, как ползут по стеклу мутные капли. После этого прошелся по кабинету и опять сел на свое место. Достал из стоявшего рядом сейфа желтую картонную папку, куда собирались сведения о Мишутине, стал перебирать лежавшие там бумаги.

«А почему, собственно, это известие так огорошило меня? — подумал вдруг Дружинин. — Ведь в тот день, когда была заведена эта желтая папка, я сам дал задание Строгову проверить по нашим, комитетским, каналам, не имеется ли чего о Мишутине».

Да, такое задание лейтенанту он действительно давал. Но, откровенно говоря, давал на всякий случай, для успокоения совести, чтобы потом можно было сказать себе: проверено все и везде, по всем линиям. Тогда он и мысли не допускал, что может открыться нечто подобное, хотя в его памяти еще свежи были слова того, третьего пассажира в купе поезда, подходившего к Минску: «Вы гоняетесь за призраком. Кому это нужно! Может, давно сгнил где-нибудь в плену или того хуже...»

Дружинин закрыл желтую папку, завязал тесемки. Негромко сказал:

— Все это, Веня, надо проверить. Позвони на Кавказ, попроси, чтобы прислали протокол допроса этого Сологубова.

Через несколько дней протокол допроса уже лежал на столе у Дружинина. Точнее, не весь протокол, а только часть его — запись с показаниями арестованного агента о Мишутине. Начиналась она вопросом об учебе Сологубова в разведывательной школе перед его заброской в Советский Союз:

«— Вы сказали, что проходили обучение в разведшколе под Мюнхеном и что, кроме этой школы, на территории Западной Германии имеется еще ряд подобных школ и разведцентров некоторых других буржуазных государств?

Сологубов: Да, это так.

— Расскажите об этом более конкретно.

Сологубов: На территории Западной Германии действует несколько десятков американских разведывательных органов. Наиболее крупными из них являются: разведка сухопутных сил (Ми-Ай-Эс), разведка военно-морских сил (Оу-Эн-Ай), контрразведывательная служба (Си-Ай-Си), служба специального расследования (Оу-Эс-Ай). Агентурную работу проводят и некоторые организации, которые маскируются под вывесками различных научно-исследовательских институтов. К их числу, в частности, относятся так называемая «Американская федерация фундаментальных исследований» и «Лаборатория по определению правильности заключения договоров с промышленными предприятиями». Первая из этих разведывательных организаций находится в Мюнхене с филиалами в ряде других городов. Вторая — во Франкфурте-на-Майне и ведает экономическим шпионажем против социалистических стран.

— Как осуществляется руководство деятельностью всех этих разведывательных организаций?

Сологубов: Насколько мне известно, работой всех американских шпионских организаций и центров в Западной Германии руководит европейский штаб ЦРУ. Находится он во Франкфурте-на-Майне, в здании фирмы «И. Г. Фарбен».

— Теперь расскажите об американском разведоргане «Служба-22» и его школе, где вы обучались.

Сологубов: Разведорган «Служба-22» официально, по вывеске, значится как «Посредническая контора транзитных перевозок». Это ее прикрытие. Занимается же она вербовкой, обучением и засылкой в СССР шпионской агентуры из числа антисоветски настроенных эмигрантов, так называемых перемещенных лиц, изменников Родины и прочих.

— Кто является руководителем «Службы-22»?

Сологубов: Генерал Генри Кларк.

— А его заместителем?

Сологубов: Первый заместитель полковник Даутон. Должность же второго зама в последнее время была вакантной. Но мне известно, что скоро она будет занята. На эту должность назначен какой-то Мальт. Говорят, он русский. Настоящая его фамилия Мишутин, бывший генерал Советской Армии, в войну командовал стрелковой дивизией...»

На этом протокольная запись обрывалась. В конце ее, перед подписью следователя, было сделано примечание, из которого Дружинин узнал, что в процессе дальнейшего допроса Сологубова фамилия Мишутина им больше не называлась. Допрашивать же его еще раз специально о Мишутине в республиканском Комитете государственной безопасности не стали, отчасти из-за срочности запроса из Москвы, а главным образом по той причине, что им неизвестны намерения и дальнейшие планы подполковника Дружинина, который заинтересовался личностью Мишутина.

Право решать, нужен ли вторичный допрос Сологубова в отношении Мишутина, оставалось за Дружининым. И он принял это решение, как только прочел протокольную запись. Она не дала Дружинину того, чего он ожидал. Неясность по-прежнему оставалась неясностью. Помочь теперь мог только разговор с самим Сологубовым.

— Всего дня на два, не больше, Илья Кириллович, — сказал Дружинин.

Он сидел в глубоком кожаном кресле возле стола начальника отдела в его просторном светлом кабинете.

— Два дня там да четыре на дорогу, — недовольно заметил начальник.

— Если самолетом — сутки в оба конца.

— Вот я и говорю...

Немного помолчав, Илья Кириллович по-обычному негромко, отделяя, как бы взвешивая, каждое слово, предложил Дружинину: пусть следователь республиканского комитета сам допросит Сологубова по вопроснику, высланному из Москвы.

Дружинина такое решение не устраивало. Ему надо было видеть Сологубова собственными глазами, лично говорить с ним, чтобы знать, что представляет этот человек, какова истинная цена его слов и показаний. И об этом Дружинин прямо сказал начальнику.

Илья Кириллович откинулся грузным телом на спинку кресла, сложил на животе пальцы, покрутил ими.

— Я тебя понимаю, но...

Это «но» означало, что полковник против поездки своего зама в Закавказье, потому что у него мало людей, дорог каждый человек, а работы очень много — не посторонней, своей работы, за которую строго спрашивают.

Дружинин понимал это и в какой-то степени даже оправдывал точку зрения начальника. Однако полностью согласиться с ним Николай Васильевич все же не мог. Хотя дело Мишутина и являлось для отдела «посторонним» (за него никто не взыщет), но занимался-то им Дружинин не ради собственного удовольствия.

Некоторое время они молчали. И когда это молчание для обоих стало тягостным, Дружинин вдруг предложил:

— А что, если об этом деле поговорить с нашим генералом?

— Ты думаешь, оно его обрадует?

— Что значит обрадует? Дело есть дело!

— У него и своих дел хоть отбавляй.

Опять замолчали. И чтобы как-то заполнить гнетущую паузу, Дружинин стал докладывать об одном старом деле, которое ему было поручено проанализировать перед оперативным совещанием послезавтра.

Илья Кириллович остался доволен и анализом, и тем, что он сделан раньше установленного срока. Его рыхлое бледное лицо даже чуть порозовело.

Дружинин снова вернулся к делу Мишутина:

— Может, мне самому поговорить с генералом? А Илья Кириллович?

Полковник снял очки, устало потер переносицу.

— Что ж, это твое право. — Голос его прозвучал сухо, почти официально.

Илье Кирилловичу было неприятно упрямство зама, отвергнувшего его совет прибегнуть к помощи следователя республиканского комитета. И это неприятное, обидное чувство долго не оставляло полковника даже после того, как Дружинин, решив все служебные вопросы, покинул его кабинет. От волнения, а может быть, просто от усталости к концу рабочего дня (так обычно у него бывало в последние полтора-два года) сердце у Ильи Кирилловича заныло и во всей левой стороне груди сделалось тяжело. Достав из кармана трубочку с валидолом, он вытряс из нее таблетку, положил под язык. Потом подошел к окну, пошире открыл форточку и снова сел за стол, где лежала целая кипа бумаг, которые надо было обязательно просмотреть сегодня.

Сологубов был выше среднего роста, темно-русый мужчина с белым полным красивым лицом. На вид ему можно было дать лет тридцать пять — тридцать семь. И когда Дружинин, решив проверить свое предположение, заглянул через руку следователя в лежавший перед ним анкетный лист протокола допроса, то увидел, что ошибся ненамного. Больше всего запоминались глаза Сологубова — сине-холодные — и еще, пожалуй, рот — упрямо сжатые, четко очерченные губы.

За годы службы в органах госбезопасности, особенно в войну, Дружинин достаточно насмотрелся на подобных этому, сидевшему сейчас посреди комнаты на табурете со сложенными на груди руками. Одни из них сразу начинали с трусливых просьб о помиловании и пощаде, заискивали, по-собачьи ловили каждый взгляд следователя, готовые на любую подлость ради спасения собственной шкуры. Другие юлили, умышленно путали в показаниях, стараясь сбить следствие с истинного пути, признавали себя виновными по мелочам и начисто отрицали предъявляемые им тяжкие обвинения. Третьи вообще отказывались отвечать, исподлобья глядели на следователя злыми, ненавидящими глазами людей, выброшенных за борт «настоящей жизни», которая у них ассоциировалась с той, что была в России до большевиков, до установления Советской власти. Это были идейные враги. Таких Дружинину попадалось немного... Глядя теперь на Сологубова, он подумал, что этот плотно сбитый красавец в темно-синем грубошерстном костюме и кирзовых сапогах, пожалуй, не похож ни на кого из тех. Держался он спокойно, ровно, на вопросы отвечал не спеша, тщательно обдумывая то, что хотел сказать. А сказать он умел. Это было видно и по отточенности формулировок, и по содержанию ответов. Складывалось впечатление, что человек он с образованием.

Дружинин опять заглянул через руку следователя в анкетный лист. Так и есть, незаконченное высшее — четыре курса института иностранных языков... Но дело, конечно, не в образовании. Главное здесь — характер, натура. И не последнюю роль, надо полагать, играют обстоятельства, которые привели его в эти стены. Сологубов — не арестованный после разоблачения шпион, а агент иностранной разведки, добровольно явившийся в органы КГБ с повинной. Отсюда, видимо, и его относительно спокойное поведение на допросе, обстоятельная неторопливость в показаниях.

Дружинин внимательно всмотрелся в небритое лицо Сологубова и увидел, что оно блестит от обильно выступившего пота. Скорее всего, спокойствие этого человека только кажущееся, внешнее — результат вышколенности, умения держать себя.

Не теряя нити разговора между следователем и подследственным, Дружинин подошел к окну, где стоял стол, накрытый зеленым сукном. На нем лежали предметы шпионского снаряжения: портативная рация в кожаном чехле, длинноствольный пистолет бесшумного боя, обычный пистолет иностранной системы, неизвестной Дружинину, нож-финка, специальный карандаш с электрической лампочкой для записи в темноте, большая пачка советских денег, паспорт и военный билет на имя Сашкова Петра Константиновича, отпечатанная на машинке справка о том, что он является техником московской табачной фабрики «Ява» и находится в очередном отпуске.

Не спеша осмотрев все это, Дружинин (он только час назад приехал с аэродрома и прямо попал на допрос) вернулся на свое место рядом со следователем, который как раз перешел к новому вопросу. И Сологубов уже начал отвечать на него:

— В «Службу-22», как я писал об этом в собственноручных показаниях, меня направили из разведшколы НТС. Эта школа находится в Бад-Гомбурге, близ Франкфурта-на-Майне. Там я проходил предварительную разведывательную подготовку и всестороннюю антисоветскую обработку. Ну, и само собой, проверку — ко мне присматривались, годен ли я для этого дела.

После трехмесячной подготовки в Бад-Гомбурге руководитель шпионской группы НТС белоэмигрант Околович передал меня американскому капитану Холлидзу. С ним я и приехал в Мюнхен для продолжения учебы в школе повышенного типа разведоргана «Служба-22».

Кстати, об Околовиче. Это тот самый Георгий Околович, который во время войны на территории оккупированной Белоруссии работал вначале резидентом немецкой контрразведки «Зондерштаб-Р», а затем начальником политического отдела разведывательного органа «Ингвар»...

Слушая, как живо, без задержки Сологубов разматывает свои воспоминания, Дружинин подумал: «Неужели этот фрукт из идейных? Якшался с главарями НТС. Сам Околович направлял его в американскую «Службу-22». В таком случае, что же привело его через границу в этот наш дом? Какие побуждения руководили им, когда он предпринимал столь решительный шаг? А может быть, тут иное?»

И Дружинин невольно опять вспомнил тех, с кем сводила его судьба в годы войны, когда он работал в армейской контрразведке. Среди тех, кого ему довелось допрашивать в особом отделе, попадались и такие, что приходили с той стороны, прикидываясь своими, пострадавшими от гитлеровских оккупантов, они только и ждали, чтобы им поверили, отпустили, дали возможность делать их черное дело.

Эти мысли Дружинина были прерваны очередным вопросом следователя:

— Теперь, Сологубов, расскажите о вашем задании.

— У меня, по сути, было двойное задание, — сказал Сологубов. — По линии «Службы-22» я должен был посетить ряд районов Урала, чтобы выявить там заводы, которые, по мнению американской разведки, выполняют заказы атомной промышленности СССР, и вскрыть систему ПВО этих заводов. Кроме того, мне было приказано добывать советские документы: паспорта, военные билеты, трудовые книжки, удостоверения личности. Причем добывать любыми путями, вплоть до убийства их владельцев.

— Это все? — спросил следователь.

— Нет. Я имел еще задание от НТС, в частности от Околовича.

— Расскажите об этом задании.

— Я должен был собирать данные об образе жизни, связях, поведении в быту видных партийных и советских работников, офицеров и генералов Советской Армии, их адреса.

— С какой целью?

— Это делается для компрометации советских людей. На основании таких данных НТС совместно с американской разведкой фабрикуют тексты клеветнических и провокационных анонимных писем в руководящие советские органы.

Следователь посмотрел на часы, потом перевел вопросительный взгляд на Дружинина, и тот понял, что капитан приглашает его продолжить разговор в нужном ему направлении.

— Скажите, Сологубов, — начал Дружинин, по привычке постукивая карандашом по столу, — что, на ваш взгляд, отличает кадровый состав разведшколы, где вы обучались, и в целом «Службы-22» в смысле конспирации?

Сологубов внимательно посмотрел на Дружинина. Несомненно, он принял его за начальника, которому был подчинен сравнительно молодой следователь. Однако ничто в его поведении не изменилось, и он по-прежнему на вопросы отвечал обстоятельно и не спеша, без тени заискивания. Дружинину это понравилось.

К числу отличительных черт конспирации в «Службе-22» Сологубов прежде всего относил ее общий высокий уровень. В частности, он сослался на то, что при работе широко используется схема «кто кого знает»: на каждого агента и резидента заводится карточка, где сказано, кого из агентов и резидентов он знает. Чтобы не допустить проникновения в свою агентурную сеть агентов противника, «Служба» в контакте с органами контрразведки (отдел безопасности) ведет постоянное изучение собственных агентов, устанавливает слежку за курьерами и резидентами. Что касается самих сотрудников «Службы-22», то они, как правило, имеют по нескольку псевдонимов, каждому сотруднику присваивается порядковый номер, которым пользуются в служебной переписке, общение между сотрудниками не поощряется.

— Значит, — сказал Дружинин, когда Сологубов закончил ответ, — каждому сотруднику «Службы-22» мало что известно о других?

— Да, — подтвердил Сологубов.

Однако, вопреки такому утверждению, сам Сологубов, судя по его показаниям, знал о «Службе-22» и заведенных в ней порядках не так уж мало, хотя был связан с нею всего около года. И Дружинин сказал, что это обстоятельство кажется ему противоречивым, нуждается в дополнительном пояснении.

Сологубов вскинул голову. В его больших синих глазах на мгновение вспыхнули злобные огоньки, уступившие место растерянности, которая, впрочем, тоже не была продолжительной — он скоро овладел собой, и голос его прозвучал по-прежнему твердо:

— Со мной — особая статья. — Он чуть помедлил. — Но если вы думаете, что меня специально снабдили секретными сведениями, чтобы заинтересовать вас, то вы ошибаетесь. Моя осведомленность иного рода.

— А именно?

— Я сам стремился узнать то, что не положено было знать никому из лиц моего круга. И узнать как можно больше.

— Зачем?

— Затем, чтобы прийти к вам сюда не с пустыми руками.

— Резонно, — заметил Дружинин. — В таком случае я хотел бы воспользоваться вашей осведомленностью для разрешения еще одного вопроса. Меня интересует Мальт, о котором вы показали на одном из первых допросов.

— Мальт? — Сологубов взял из пачки, лежавшей на столе, сигарету, закурил. — К сожалению, о нем я почти ничего не знаю.

— Ну, а все же?

— Мне лишь известно, что он русский, настоящая его фамилия Мишутин, бывший генерал Советской Армии, в войну переметнувшийся на сторону немцев.

— А как зовут этого Мальта — Мишутина? Его имя, отчество?

— Не могу сказать. Впрочем, постойте... — Сологубов прикрыл ладонью глаза, что-то припоминая. — Незадолго до моего отъезда из Мюнхена Мальт во главе группы инспекторов проверял постановку учебы в школе «Службы-22». Я в то время выполнял функции помощника инструктора и в числе других инструкторов и преподавателей школы был ознакомлен с замечаниями проверочной комиссии — страниц пятнадцать, отпечатанных на машинке. На последней странице внизу стояла подпись Мальта: имя, фамилия, звание... Нет, хоть убейте, не помню.

— Ну, бог с ним, с его именем, — махнул рукой Дружинин. — Лучше расскажите, как выглядит Мальт внешне. Дайте словесный портрет.

— К сожалению, и этого не смогу сделать.

— Почему?

— Мне ни разу не приходилось видеть Мальта.

— Да-а? — удивленно протянул Дружинин. И, не скрывая своего разочарования, добавил: — Жаль! Очень жаль.

Питать такие надежды на этот разговор и не получить от него самого важного и нужного! Стоило ли в таком случае лететь сюда из Москвы, доказывать необходимость этой поездки генералу?!

Немного помолчав, Дружинин начал расспрашивать Сологубова об обстоятельствах, при которых ему стало известно, что Мальт является бывшим генералом Советской Армии Мишутиным.

Оказывается, все это Сологубов слышал от преподавателя школы «Службы-22», изменника Родины, члена НТС Жменькова. Разговор об этом в комнате для преподавателей зашел в связи с поступившими в школу замечаниями комиссии Мальта по учебному процессу. Жменьков был не согласен с некоторыми из этих замечаний и сказал, что их мог сделать только сугубо военный человек, не знающий по-настоящему, что такое агентурная разведка. В подтверждение своих слов он сослался на известные ему факты из биографии Мальта, который, прежде чем стать разведчиком, много лет был кадровым военным, дослужившимся в Советской Армии до генерала, командира стрелковой дивизии. Настоящая его фамилия не Мальт, а Мишутин, и он, по словам Жменькова, в ближайшее время должен занять вакантную должность заместителя начальника «Службы-22», одновременно став шефом ее школы.

Этот запомнившийся Сологубову разговор в преподавательской комнате происходил примерно неделю спустя после его возвращения из Западного Берлина, где Сологубов был на стажировке. По времени стажировка как раз совпадала с инспекторской миссией Мальта в школу. Поэтому Сологубову и не довелось видеть его лично.

— У меня пока все, — сказал Дружинин следователю.

— Сделаем перерыв! — объявил капитан и снял телефонную трубку, чтобы вызвать конвоира.

Через несколько минут пришел сержант.

Сологубов встал, пошел впереди сержанта к дверям... И вдруг остановился, повернулся к Дружинину, сдержанно улыбаясь, сказал:

— Вы знаете, я, кажется, вспомнил.

— Что такое?

— Мальта зовут Пауль... Пауль Мальт.

— Хорошо, — кивнул Дружинин. — Можете идти. Как только за Сологубовым закрылась дверь, следователь нетерпеливо спросил:

— А как имя вашего Мишутина?

— Его звали Павел Семенович, — задумчиво сказа; Дружинин.