8 сентября 1993 года

Дорогой мой друг,

8/IХ-93

Я сегодня получила твое письмо (Таниной рукой) из больницы. А ночью все звонила в Тарту, но телефон не отвечал. Никак не удается мне поговорить с тобой, услышать тебя. Но я-то знаю, что такое больница, даже если врачи в ней славные и опытные, какая это мука. А ты, бедный, уж в который раз за последнее время. Юрочка, родной, мужество твое удивительно, и письма твои так меня утешают. Ты ведь и всегда меня утешал, не я – тебя. Только вот отдыхалось тебе у меня спокойно. Помнишь, как стучали плотники, паркет мастеря, а ты спал, словно и стука не было. Да и никогда плохому мы не верили и не ждали его. Даже когда, как в Кемери, заяц перебегал дорогу. Помнишь? Пушкин вот вернулся в Михайловское, поверил зайцу – дурной примете, а мы с тобой – только нашей интуиции верили. Доверься врачам, они помогут. Вот же вытащили они тебя в 72 году из жестокой болезни, и без чародейных микстур из Москвы от каких-то там исследователей-затейников[557]. Вытащат и сейчас, дорогой мой, потерпи. Ты еще не должен жаловаться на отсутствие идей. Если диктуешь Тане каждый день, если работаешь, то, как сказано у классика, вынесешь все и «широкую, ясную…» Мы еще повидаемся. Я все надеюсь, что Марина когда-нибудь сможет выбраться со мною к тебе. Увы, одна я не могу – время ушло, страшно.

У нас вдруг наступила осень, все как-то притихло. Еще только два дня назад было так жарко, а вот – осень. Холодно по утрам и вечерам, а днем тепло и ясно. Желтеют деревья, везде тихий покой увядания. Но еще доцветают летние цвeты, и не наступила еще та золотая осень в Канаде, наше «бабье лето», которое здесь зовут «индейским летом».

Мои курсы в университете еще не начались, и я немножко скучаю, но читаю много и перманентно занимаюсь английским. Мне кажется, что я в языке дошла до какой-то черты, дальше которой никакие усилия меня не двигают, и я не знаю, как преодолеть этот рубеж. И то сказать, у меня очень мало практики, в этом все дело. Читать легко, говорить уже не так трудно, труднее всего понимать речь.

Марина много работает, проблем всяких полно, но все это не идет ни в какое сравнение с тем, что было без работы. Работа ей в радость. А я, по своей многолетней привычке, чтобы облегчить ей что-то и согреть, несу ей готовую еду на неделю. Так согревала меня мама, когда я, голодная и несчастная, приходила в 5 утра с завода в Саратове, чтобы поспать два часа и идти в школу. Так я согревала Марину всегда, когда могла. Так, кажется мне, ты кормил Лешу и Каю рано утром, перед университетом, жалея их, молодых, а сам вставая ни свет ни заря. Помнишь? <…>

Мы так молимся обе с Мариной, чтоб Он дал тебе силы выносить боли и муки болезни, чтобы у тебя хватило всегдашнего мужества и терпения, когда ты так сейчас нуждаешься в помощи. А я так далеко от тебя и не могу помочь. Спроси у Тани, пусть она мне в твоем письме напишет, не нужны ли лекарства какиенибудь, может быть, витамины? <…>

Юрочка, я нежно тебя обнимаю, борись, родной, еще будут хорошие дни.

Я знаю, как бывает у тебя на душе тяжело, как ты устал, мой любимый.

Борись, борись. Будет легче.

Твоя, всегда твоя Фрина.

P.S. Нет ли где диктофона у Вас? Мне так хочется услышать твой голос.