Противостояние

Противостояние

— Завтра заберу часть груза, — сказал я Джеку Келли по телефону. — Возьму напрокат «Сессну» и слетаю в Канаду.

Это было своего рода открытым приглашением. Мы знали, что почтовики нас слушают. И смотрят, и следят. Следствие по делу о Плимутском почтовом ограблении было не столько расследованием, сколько изматывающей борьбой за выживание. Наши противники старались изо всех сил, и я считал, что мы непременно должны им помочь. Особенно когда дело дошло до подслушивания телефонных разговоров. Именно в это время я отвечал на звонки так:

— Привет, жучок!

Время от времени я звонил кому-нибудь из подозреваемых и в самой заговорщической манере сообщал, что мне надо «еще зелененьких». Я назначал место встречи и говорил, что оттуда мы пойдем к «кубышке». Когда мы встречались, поблизости непременно болтались два-три почтовых инспектора, старавшихся казаться незаметными. Они наблюдали, как мы пьем кофе, разговариваем и снова расходимся по своим делам.

Мой звонок Келли должен был в очередной раз занять их делом. Правда, на этот раз им пришлось бы в своих действиях зайти дальше обычного. Итак, в один прекрасный день я решил, что поездка в Монреаль будет приятным развлечением для нас с Вики (мы поженились в июле 1962-го).

Я пригласил приятеля из сыскного бюро составить нам компанию и тут вспомнил, что, согласно одной из версий почтовых властей, часть денег могла быть переправлена в Канаду. Ситуация как по заказу. Прежде всего я позвал с собой одного из близких друзей Келли. Потом позвонил Джеку насчет «груза», не сказав, куда именно в Канаде я направляюсь.

На следующий день, рано утром, мы встретились в Биверли, маленьком муниципальном аэропорту к северу от Бостона. Мы сложили багаж в самолет и Джек Келли подогнал свою машину вплотную к грузовому люку самолета. С самым таинственным видом мы достали из багажника большую картонную коробку и погрузили ее в «Сессну». Разумеется, мы изо всех сил старались делать так, чтобы людям, сидевшим в двух почтовых машинах у края летного поля, было все хорошо видно.

Помахав на прощание Келли, я резко взлетел. Я намеренно не представил план полета и не сообщил о пункте назначения человеку, у которого арендовал самолет. «Сессна» повернула на восток и пошла низко над водой, так, что никакой радар не мог нас обнаружить. Пройдя вдоль побережья до границы со штатом Мэн, я повернул на северо-запад к Берлингтону, штат Вермонт.

В хорошую погоду можно лететь через все Соединенные Штаты, не составляя плана полета и не ставя в известность Федеральное авиационное управление. Но вылететь за пределы страны — это совсем другое дело; поэтому, пролетая над Берлингтоном, я связался со станцией обслуживания полетов и запросил разрешения лететь в Монреаль. Я сознательно указал время, вдвое превышающее то, которое должен занять полет, после чего снизил скорость до черепашьей. Весь путь на север самолет пролетел как можно ближе к земле, чтобы его не могли обнаружить радарами.

На полпути в Монреаль стало ясно, что рыбка клюнула. Без особой необходимости диспетчерская служба большого аэропорта не станет вызывать частный самолет, но диспетчеры Монреаля то и дело вызывали мой бортовой номер. Я был почти уверен, что запрошенное мною лишнее время вызвало подозрения — вдруг мы намерены, как только пересечем границу, тайком сесть где-нибудь на лужайке, выгрузить коробку и снова взлететь. Если я приземлюсь, то не услышу вызова и, следовательно, не отвечу на него.

Я их разочаровал, отозвавшись по дороге в Монреаль на все вызовы. В аэропорту таможенников мало заинтересовали наши вещи, но они удивились, услышав, что на борту самолета останется большая коробка. Прежде чем отправиться в город, я запер самолет и на дверях снизу приклеил по кусочку липкой ленты. В окна самолета хорошо была видна эта картонная коробка.

Когда на следующее утро мы вернулись к самолету, то обнаружили, что он по-прежнему заперт, но лента на дверце пилота порвана. Коробка цела и невредима и так же пуста, как при погрузке в самолет.

История с коробкой была лишь одной из множества каверз, которые мы устраивали почтовикам. В начале 1963 года я объяснил трем своим клиентам, что, несмотря на разоблачения, сделанные Билли А., впереди их еще ждет много неприятностей. Почтовые власти зашли слишком далеко и уже не могут признать свои подозрения ошибочными.

Нельзя сказать, что в их поле зрения не попадали другие люди; за несколько лет у меня в кабинете появлялись десятка полтора «подозреваемых». Но их подозревали не в совершении самого преступления, а лишь в пособничестве все тем же трем первоначальным «виновным».

Мы не спеша вели борьбу на несколько фронтов. Меньше всего успех сопутствовал нам в суде. Ричардс и Келли подали на почтовые власти в суд за клевету. Том, кроме того, подал иск на возмещение ущерба, причиненного его жилищу, а Келли потребовал обратно свои двести тридцать пять долларов.

Оба иска отклонили на том основании, что следственные органы освобождены от ответственности за любой причиненный ими ущерб. Я подал апелляции, доказывая, что любая привилегия должна иметь свои пределы, и добился отмены обоих решений. Но Келли впоследствии проиграл свой иск в суде присяжных, а иск Ричардса так никогда и не рассматривался.

Пять раз мы пытались подать жалобу на преследования почтовых властей. Четырежды нам было отказано мировыми судьями. На пятый у нас были фотодоказательства. Однажды в воскресенье, когда Том Ричардс подходил к дверям своего дома, два почтовика стали выкрикивать ему вслед оскорбления. Он никак не реагировал на их выходку. Тогда один из инспекторов подбежал и замахнулся на него кулаком. У Тома был с собой фотоаппарат, и он сделал несколько отличных снимков инспектора Донахью с перекошенным от злобы лицом и поднятой для удара рукой. Мы показали эти фотографии окружному судье, и он возбудил против Донахью дело об оскорблении действием. Но адвокат Донахью ухитрился передать дело в федеральный суд; там оно и заглохло.

Наши военные действия против почтовиков проходили более успешно; особенно хорошо нам удавалось морочить голову тем, кто прослушивал телефоны и вел слежку на автомашинах. Главным специалистом по машинам был Джек Келли. Его любимым трюком был такой: он потихоньку начинал прибавлять скорость, еще и еще — до тех пор, пока инспектору уже было некогда смотреть за тем, куда он едет, — лишь бы управиться с машиной. Тогда Келли сворачивал в улочку, оканчивающуюся тупиком, и, когда инспектор, с ходу влетая следом, останавливал машину, Джек резко разворачивался, объезжал почтовую машину и перегораживал ей дорогу назад. После этого он отправлялся выяснять у своего преследователя, какого черта ему надо.

Кроме того, была еще история с Ричардом Чайковски. В апреле 1964 года мне позвонил знакомый адвокат Боб Бартон.

— Ли, — сказал он, — у меня тут сидит один парень; он рассказывает совершенно немыслимую историю, но я ему верю.

Через несколько минут Ричард Чайковски рассказывал свою историю мне.

Чайковски в свое время сидел в тюрьме, но особой популярностью среди бывших заключенных не пользовался. Однажды заложил нескольких парней сотрудникам отдела по борьбе с наркотиками и на суде выступил свидетелем обвинения. Сотрудники отдела сообщили имя Чайковски почтовикам, и те предложили ему работу.

— Они хотели, чтобы я украл Ричардса, — рассказывал он, — и взгрел его хорошенько, заставил бы показать, где спрятан весь улов. Они сказали, что я могу прихватить с собой кого угодно, только бы заставить его заговорить.

— А инспекторам-то от этого какой толк? Неужели они не понимают, что, если уж эти парни смогут заставить Тома Ричардса заговорить, они ни за что не отдадут деньги властям?

— Это они понимают. Я должен буду им рассказать, куда мы отвезли Ричардса, чтобы они были поблизости, пока с ним разбираются. Если эти типы попробуют схитрить, их арестуют за нападение на Ричардса, а я исчезну. Но если они станут играть честно, то получат часть денег и возможность их потратить.

— А почему вы пришли ко мне?

— Мне кое-что от вас нужно, — ответил Чайковски.

— Что же именно?

Он улыбнулся.

— Не бойтесь, не деньги. Мне просто нужно выяснить отношения с теми ребятами, которых я помог упрятать за решетку, пока они оттуда не вернулись. Меня ведь тогда заставили, а вообще-то я никакой не стукач. Я подумал, что, если помогу вам, вы сумеете им передать, что я кого-то выручил. Может, они не будут держать на меня зла, если узнают, что я сделал доброе дело для других парней.

— Ладно, — пообещал я, — не знаю, получится или нет, но постараюсь сделать что смогу. А пока соглашайтесь на все их предложения — посмотрим, до чего они докатятся. Обговаривайте детали и держите меня в курсе. Мне хотелось бы узнать, как именно они собираются заставить Ричардса заговорить.

— Это-то я знаю, — ответил Чайковски. — Они велели мне купить стеклянную пробирку — в такие еще кладут дорогие сигары — и белую мышку. Мышку сажают в пробирку, а открытый конец приставляют ему к груди. Под другим концом зажигают спичку, и мышка рвется наружу. А выбраться она может только если прогрызет дырку в груди. У одного из почтовиков приятель во время войны служил в стратегической службе, он и рассказал про эту штуку. Говорит, действует безотказно. На меня бы уж точно подействовало. Да и на вас, наверно, тоже.

На следующий день я записал весь этот рассказ на кинопленку, вопросы задавал Боб Бартон. В последующие дни я был свидетелем нескольких встреч Ричарда Чайковски с почтовыми инспекторами. Это, по крайней мере, подтверждало, что у них есть какие-то общие дела. Я боялся использовать микротехнику, после истории с Билли А. почтовики стали осторожными — теперь перед разговором с Чайковски они нередко обыскивали его.

По моему предложению, Чайковски стал тянуть время, потребовал пять тысяч долларов наличными. Хоть они и пообещали, что с деньгами все будет в порядке, но платить не спешили. В конце концов договорились, что Чайковски встретится со старшим инспектором на автостоянке возле Фолкнеровского госпиталя в Южном Бостоне. Мне чертовски хотелось получить запись их разговора, но я боялся дать Чайковски портативный магнитофон, а привлечь к делу кого-то третьего было еще опаснее. Как назло, именно в этот раз его не стали обыскивать.

Ричарду пообещали, что он получит свои деньги через неделю, но, видимо, они что-то пронюхали. Через несколько дней все переговоры прекратились.

Я понимал, что невозможно привлечь почтовые власти к ответственности лишь на основании заявления бывшего заключенного, и поэтому снова обратился к средствам массовой информации. Хотя эта история не была такой сногсшибательной, как история Билли А., но шуму она наделала достаточно и почтовики на какое-то время поутихли. Когда они снова принялись за свое, Чайковски тоже оказался в списке преследуемых.