Решающий момент
Решающий момент
Если капитан Перри, инспектор Дейли и Уильям Фицджеральд вызывали у нас смех, то были и другие, вызывавшие отвращение. К ним, без сомнения, можно отнести миссис Френсис Киссел, адвоката, и дантиста Джозефа Фримана. Мне кажется, миссис Киссел так раздражала меня потому, что она как адвокат могла бы дать самые точные, логичные и последовательные показания. Миссис Киссел была государственным служащим, работала юрисконсультом Управления по делам мелких предпринимателей. Во время ограбления она была помощником федерального прокурора и несколько раз выступала в процессе у судьи Вызански. Когда она вышла давать показания, он кивнул ей как знакомой.
Миссис Киссел показала, что в день ограбления выехала из своего дома в Ворчестере к своей семье, отдыхавшей на Кейп-Коде. Выходя из дому, она заметила, что часы в холле показывают 21.25. На шоссе № 128 она заметила у обочины почтовый фургон. Перед ним, засунув пальцы за ремень, стоял мужчина.
— Вот человек, которого я тогда видела, — заявила она в суде, глядя на Джека Келли.
Мы с Джо Боллиро видели показания, которые она давала большому жюри, и не сомневались, что «тем человеком» был Шена. Она рассказала свою историю агенту ФБР дня через два после ограбления, и он пришел к такому же выводу. То, что это был Келли, пришло ей в голову только в 1965 году. Я начал перекрестный допрос, держа в руках ее первоначальные показания агенту ФБР, в которых она, кстати, сообщала, что видела того мужчину лишь мельком и не может с уверенностью описать его.
Обсудив противоречия, встречавшиеся в ее описании, мы пришли к подробностям ее поездки на Кейп-Код. Энди Тери, которому я к этому времени продал свое сыскное бюро, восстановил в деталях ее путь. Расстояние от ее дома до того места, где обнаружили брошенный фургон, около одиннадцати миль, три из них — по улицам города.
Миссис Киссел настаивала, что выехала из дому в 21.25. Но если агенту ФБР она сказала, что заметила фургон в 21.45, то в суде заявила, что это произошло в 21.30. За двадцать минут она еще могла бы проехать одиннадцать миль, но никак не за пять. Когда я спросил, знает ли она, что в этом случае ей пришлось бы ехать со скоростью 135 миль в час, она с кислым видом ответила:
— Нет.
Она не проверяла расстояние между этими точками и не смогла объяснить, зачем изменила время, первоначально сообщенное агенту ФБР.
Последним свидетелем, вызванным для опознания, был доктор Джозеф Фриман, по сравнению с которым миссис Киссел показалась нам сущим ангелом. Пользуясь языком драматургии, можно сказать, что его выступление было кульминационным моментом суда.
Доктор Фриман был плотный, круглолицый, лысоватый мужчина лет сорока пяти, весьма агрессивно настроенный. Он рассказал суду, что в тот вечер отправился из дома в Рэндольфе, штат Массачусетс, вместе с женой (теперь уже бывшей) и ее тринадцатилетним братом купить мороженого. Возвращаясь домой по шоссе № 128, Фриман на отходящей вправо дороге заметил почтовый фургон. Около него стоял мужчина в голубой рубашке с короткими рукавами. У него были темные, с сединой волосы, скуластое лицо, большой нос и выступающий вперед подбородок. Нос у этого человека, заявил Фриман, был точно такой, как у Джека Келли.
Тут судья Вызански спросил, есть ли еще у кого-нибудь из присутствующих похожий нос? Походив по залу, дантист выбрал одного из зрителей. Судья Вызански подозвал этого человека:
— Пожалуйста, подойдите и встаньте перед присяжными. Это небольшая плата за право быть зрителем.
Человек встал.
— Я ни в чем не виноват, — заявил он.
Позже Фриман поведал нам свою историю с опознанием. Через месяц после ограбления его жена позвонила почтовым властям. К ним домой явился инспектор Уолтер Зигмунт и допрашивал их в течение получаса. Фриманов больше не беспокоили до января 1965 года, когда к ним явились инспектора Файнерфрок и Саливен с двумя десятками фотографий и двумя кинопленками, цветной и черно-белой. И на фотографиях, и на кинопленках был, разумеется, Джон Келли. Фриман выбрал три фотографии, «в точности похожие» на того, кто стоял возле фургона. Он сказал, что человек на кинопленке тоже «в точности похож», но «есть и разница», и хорошо бы взглянуть на него живьем. 4 марта 1965 года инспектор Росс привел Фримана в один дом в Бостоне. Там он увидел Келли и уверенно опознал его. Сейчас, на суде, он тоже показал на Келли и заявил, что это тот самый человек.
— Теперь ваша очередь допрашивать, — сказал Эд мне.
Мы с Джо считали, что Фриман действительно проехал мимо фургона, но видел он Шену. Я уточнил, что именно Фриман делал в тот вечер и сколько длилась каждая остановка. Фактор времени играл существенную роль: если Фриман проезжал мимо фургона после 21.35, он должен был видеть Шену, который, по его собственным словам, в это время стоял возле машины. В разговоре с Зигмунтом Фриман сказал, что приехал домой (минутах в трех езды от того места) между 21.30 и 21.45. Теперь он утверждал — между 21.20 и 21.30.
При перекрестном допросе Фриман признал, что выехал из дому в 21.00, а вся поездка заняла около получаса.
— Почему же вы сказали от 21.20 до 21.30 вместо 21.30? — спросил я.
— Вы стараетесь с этим временем загнать меня в ловушку, — пожаловался он.
Через несколько вопросов его уклончивость и враждебность еще усилились.
— Вы стараетесь заставить меня ошибиться во времени, хотя, по-моему, все это вообще не имеет значения.
— Вам кажется, что временной фактор не имеет большого значения?
— Да.
— А мне этот вопрос кажется очень важным. Вы же тоже понимаете, что время вашего появления в том месте является решающим моментом, не правда ли?
— Я не смотрел на часы.
— Вы знаете, что время вашего появления является решающим моментом: да или нет?
— Я же сказал, что не следил по хронометру.
Судья:
— Нет-нет. Вам был задан вопрос: сознаете ли вы, что время вашего появления на месте преступления имеет решающее значение. Вы сознаете это?
— Сознаю.
— Сознаете ли вы, в частности, что если проехали мимо фургона после 21.35, все ваши наблюдения, возможно, не имеют никакого значения?
— Я не говорил, что проехал после 21.35.
Судья:
— Нет-нет. Вы не поняли смысла вопроса. Мистер Бейли спросил, отдаете ли вы себе отчет в том, что если вы вернулись домой после 21.35, то, с точки зрения мистера Бейли, ваши наблюдения не имеют значения.
— А я не говорю, что вернулся после 21.35.
Судья:
— Понятно, понятно. Прочтите, пожалуйста, свидетелю вопрос еще раз.
(Вопрос читают).
— Сознаю.
Фриман отрицал, что кто-либо объяснял ему решающую роль времени в этом деле. Мы коснулись того факта, что к почтовым властям обратилась его жена, и он признал, что идея выступить в качестве свидетеля принадлежала не ему.
— Была ли какая-то причина, чтобы вы, честный человек и гражданин, не сочли нужным передать в руки людей, пытающихся раскрыть это неслыханное ограбление, ту информацию, которой располагали?
— Сначала я решил, что человек, стоявший около машины, был шофер, который освободился и теперь ждал помощи, — сказал Фриман. — Мне и в голову не пришло, что преступник может стоять на виду у сотен проезжающих машин, и поэтому я считал, что моя информация не является ценной.
С первых же сказанных Фриманом фраз стали вырисовываться несколько полезных для защиты моментов. Во-первых, было ясно, что он боится «попасть в ловушку». Любой свидетель должен понимать, что при перекрестном допросе его могут попытаться загнать в угол, но если человек зациклился на том, чтобы «не попасть в ловушку», не составляет никакого труда его туда загнать.
Стараясь оправдать свое молчание в первые недели после ограбления, Фриман рассказал именно то, что мы и хотели доказать присяжным, что он, скорее всего, видел водителя фургона, а не одного из грабителей.
Его показания, кроме того, дали защите возможность использовать в качестве вещественного доказательства отчет инспектора Зигмунта об их получасовой беседе, состоявшейся через месяц после ограбления. В этом отчете, в отличие от более поздних, не упоминались скулы, носы, челюсти или плечи; там же черным по белому было написано, что Фриман сказал инспектору, что вернулся домой между 21.30 и 21.45.
Я предъявил Фриману этот отчет и задал вопрос, почему там отсутствует описание внешности подозреваемого. Сначала он пытался уйти от ответа, потом сказал, что Зигмунт в своем отчете опустил эти детали. Тут у нас появилась возможность с помощью представителя следствия обвинить во лжи свидетеля обвинения (Зигмунт под присягой показал, что ничего подобного не было, его отчет точен).
Затем я спросил Фримана о несовпадении первоначальных и более поздних данных о времени его возвращения. И снова он обвинил почтового инспектора в составлении неточного отчета. Я взглянул на присяжных. Было очевидно, что они не верят ему.
Когда после обеденного перерыва судебное заседание возобновилось, мы стали выяснять точное время, в какое Фриман проехал мимо стоящего фургона. Согласно одному из отчетов Зигмунта, миссис Фриман сообщила, что ее мужу пришлось взять левее, чтобы объехать фургон. Сам Фриман это отрицал и заявил, что он ехал не настолько близко к человеку, стоявшему возле фургона, чтобы возникла опасность задеть его.
Он показал, что ехал со скоростью 35 миль в час, а того человека видел столько времени, сколько требуется, чтобы проехать футов тридцать. Я поинтересовался, сколько же времени у него было для наблюдения, и оказалось, что при такой скорости у него было «меньше секунды».
— Ну а точнее, — спросил я, — какую же долю секунды длилось в тот вечер ваше наблюдение?
— Не хватает еще на потеху зрителям делить секунду, — заявил Фриман. — Именно это вы пытаетесь сделать.
Нет, это просто не укладывалось в голове. Джозеф Фриман пытался отправить в тюрьму человека лишь на том основании, что якобы опознал в нем мужчину, которого за два года до этого в течение доли секунды видел из окна автомобиля.
Зная, что почтовые инспектора не устраивали очной ставки дантиста с Шеной, я попросил, чтобы того снова привели в зал судебного заседания, и предложил Фриману посмотреть вокруг — не узнает ли он кого-нибудь. Он прошел мимо Шены совсем рядом и показал на инспектора Файнерфрока.
— Знаете ли вы еще кого-нибудь? — спросил я.
Когда Фриман снова прошел мимо Шены, я остановил его.
— Если уж вы проходите совсем рядом с этим джентльменом в зеленовато-голубой куртке и не обращаете внимания, я полагаю, что вы его не узнаете.
Я поставил Шену прямо перед свидетельским местом, считая, что он должен сообразить что к чему. Но Фриман по-прежнему думал лишь о том, как бы не попасть в ловушку.
— Нет, я узнаю его, — быстро ответил он.
Фриман заявил, что я нарочно не дал ему времени сказать, что он узнал этого человека и что он просто не понял, куда именно ему нужно было смотреть. Тут я, естественно, предположил, что он либо узнал Шену по фотографиям в газетах, либо сообразил, что, скорее всего, я покажу ему именно водителя фургона.
И все-таки я решил до конца использовать то обстоятельство, что он не сразу узнал его. Я еще не предполагал, какую услугу окажет мне этот дантист.
— Ну хорошо. После того как вы вернулись на место, не подав виду, что знакомы с этим человеком, я вам указал на него и вы теперь говорите, что узнаете его?
— Да.
— Кто же это?
— Мистер Зигмунт.
— Мистер Зигмунт? Вы уверены?
— Совершенно уверен.
— Это тот самый человек, который допрашивал вас и записывал ваши показания?
— Да.
— Тот человек, который, как вы считаете, записал в своем отчете не все, что вы ему сказали?
— Да.
— Можете ли вы сейчас, не глядя, описать его, постараться вспомнить, каким вы видели его тогда, 11 сентября?
Судья:
— Повернитесь, пожалуйста, сюда.
— Я не смотрю на него. Он ростом примерно 4 фута 10 дюймов, темные волосы, круглое лицо, прямой нос, среднего телосложения.
— Что-нибудь еще? Например, про волосы?
— Темные.
— Каштановые?
— Нет.
— Еще темнее?
— Да.
— Хорошо. А теперь, не оборачиваясь, опишите человека, которого вы только что видели перед собой.
— Кого описать?
— Человека, мимо которого вы прошли, не подав виду, что узнаете, а потом вдруг вспомнили, опишите его: он стоит у вас за спиной.
— Я его только что описал.
— Вы считаете, что это описание соответствует его внешности?
— Да.
— Вы, я полагаю, уверены, что не спутали мистера Зигмунта ни с кем другим?
— Да.
— Значит, это, вне всяких сомнений, мистер Зигмунт?
Судья:
— Ответ «да», не так ли?
— Вы настолько же уверены в том, что этот человек — Зигмунт, насколько уверены в том, что человек, которого 14 августа 1962 года вы видели меньше секунды, Джон Келли?
— Я не настолько уверен.
— Не настолько?
— Нет.
— Но все-таки уверены?
Судья:
— Ваш ответ будет занесен в протокол.
— Нет, я не уверен.
Судья:
— Вы же только что были уверены, что этот человек — мистер Зигмунт?
— Он похож на него.
Судья:
— Разве вы только что не сказали, что это мистер Зигмунт? Между понятиями «тот самый» и «похож» — большая разница. В ней-то и заключается самая большая сложность этого дела. Вы же утверждали, что этот человек — мистер Зигмунт?
— Я не уверен.
Я (обращаясь к Шене):
— Подойдите, пожалуйста, и встаньте вот здесь.
— Теперь, мистер Фриман, я попрошу вас посмотреть на него как можно внимательнее, если нужно, со всех сторон, и сказать присяжным, узнаете ли вы мистера Зигмунта или нет.
— Повернитесь, пожалуйста. Я не могу точно сказать.
Судья:
— Вы помните свои показания, что провели с мистером Зигмунтом полчаса?
— Совершенно верно.
— И вы хотите сказать, что после этой получасовой, несомненно запомнившейся, очень важной для вас беседы не можете с уверенностью ответить, с этим ли человеком вы вели разговор о крупнейшем в нашей истории ограблении, когда впервые в жизни собирались выступить в качестве свидетеля?
— Я не уверен.
— Когда вы разговаривали с мистером Зигмунтом, вы сознавали, что это важный момент, не так ли?
— Я этого не понимал.
Судья:
— Что? Вы не понимали, что речь идет о полуторамиллионном ограблении, что на карту поставлена свобода людей?
— Нет, не понимал.
Судья:
— Случалось ли в вашей жизни более важное событие?
— Я бы сказал, нет.
После перерыва я заставил Фримана признать, что Зигмунт и Шена совсем не похожи друг на друга и что спутать их обоих очень трудно. Потом задал ему вопрос:
— А теперь, доктор, со всей осторожностью, которую, как вы говорите, проявили при опознании, и не забывая о совершенной вами серьезной ошибке, скажите, считаете ли вы возможным, что ваше опознание мистера Келли тоже могло быть ошибочным?
— Нет, — ответил Фриман.
— Даже толкуя все сомнения в его пользу, вы все равно уверены, что правы?
— Да.
— И при всем вашем человеческом великодушии?
— Нет-нет, — вмешался судья Вызански, — великодушие здесь ни при чем.
— Вы правы, ваша честь, — согласился я, — слово выбрано неудачно. Приношу свои извинения.
Судья повернулся к Фриману:
— Адвокат задал вам вопрос, который когда-то задавал Кромвель: «Во имя христианского милосердия, не думаете ли вы, что могли ошибиться?»
— Я не думаю, что ошибаюсь, — ответил Фриман.
Жалеть дантиста было нечего. Во время перерыва я попросил привезти в суд Зигмунта. Инспектор ни капли не был похож на Шену, и мне хотелось, чтобы Фриман сам понял степень своей ошибки.
Перекрестный допрос продолжался. Фриман признал, что его описание Зигмунта было в действительности описанием Шены, человека, которого ему предложили опознать. Он отрицал, что это была преднамеренная ложь, а настаивал на «ошибке». Развивая свою мысль, он добавил:
— Сначала я подумал, что этот человек — мистер Зигмунт, но потом стал его описывать и понял, что это не он.
Инспектор пока стоял в сторонке, и я, наконец, попросил Фримана все-таки описать Зигмунта.
— Я не могу описать его.
— Но вы хоть что-то помните об инспекторе по фамилии Зигмунт?
— Да.
— Это мужчина или женщина?
— Мужчина.
— Ну что ж, это уже кое-что. Какого он роста?
— Примерно пять футов восемь дюймов.
— Пять футов восемь дюймов, вы настаиваете на этом?
— Пять футов восемь дюймов или пять футов девять дюймов.
Судья:
— Прошу прощения?
— Я бы сказал, пять футов восемь дюймов или пять футов девять дюймов, не очень высокий.
— Примерно моего роста, да?
— Примерно.
— Вы считаете, что он значительно ниже Шены?
— Да.
— Рост мистера Шены вы определили в пять футов одиннадцать дюймов, верно?
— Да.
— А лицо мистера Зигмунта? Круглое, квадратное, овальное?
— Круглое.
— Нос у него был?
— Да.
— Опишите его.
— Я не помню, в нем не было ничего особенного.
— Не большой и не маленький?
— Не помню.
— Не помните. Так. Ну, а глаза? Глаза были?
— Кажется, он носит очки.
— Но ведь и сквозь них вы могли заметить, есть ли у него глаза? Не так ли?
— Да.
— Какого они цвета?
— Не помню.
— Какого цвета были глаза у мужчины, которого вы видели тогда у обочины?
— Не знаю.
— Вы можете утверждать, что они не карие?
— Не знаю.
— Вы же понимаете, что если они были карие, то вы ошиблись, указав на мистера Келли. У него глаза голубые.
— А я не говорил, что они карие.
Судья:
— Нет-нет, вопрос был сформулирован иначе. Если у человека, который стоял у почтового фургона, действительно были карие глаза, он не мог быть мистером Келли.
— Если бы глаза были карие, если бы человек около фургона, если бы то, если бы се…
Судья:
— Да, вопрос заключает в себе предположение. Если у того человека были карие глаза, а у мистера Келли глаза не карие, то это не мог быть мистер Келли.
— Вы не заметили цвет волос этого человека?
— Нет.
— Ну, хорошо. Покопайтесь в памяти, может, еще что-нибудь вспомните про Зигмунта?
— Он был одет в светлый костюм.
Судья:
— Вас спрашивают не об этом. Раньше, в ответ на мой вопрос, вы сказали, что считаете это самым значительным событием своей жизни. Вы сообщили мне и присяжным, что в течение получаса сидели рядом с этим человеком и разговаривали. Теперь вас просят описать человека, с которым вы вели самый значительный в вашей жизни разговор. Несомненно, цель этого вопроса — выяснить, можно ли вам верить, когда речь идет об опознании, сделанном на основании случайно брошенного взгляда на человека, который в тот момент не представлял для вас никакого интереса, человека, стоявшего у обочины в темноте и освещаемого лишь фарами проходящих машин.
— Вы закончили описание мистера Зигмунта?
— Да, закончил.
Судья:
— Вам больше нечего добавить?
— У меня не было причин запоминать внешность мистера Зигмунта.
Судья:
— Но у вас не было никаких причин запоминать и человека, мимо которого вы проехали. В тот момент это ведь не имело для вас значения?
— Ну…
Судья:
— Или имело?
— В тот момент — нет.
— Доктор Фриман, если вы снова увидите инспектора, то узнаете его?
— Может быть.
— Что?
— Может быть, узнаю.
— Хотя вы уже продемонстрировали, что можете припомнить очень мало деталей его внешности, вы все же согласились бы опознать его?
— Можно попробовать.
(Пауза — перед свидетелем становится какой-то человек).
— Взгляните, доктор.
— Нет.
— Это не он?
— Нет.
— Вы в этом уверены так же, как в остальных показаниях?
— Да.
— Хорошо.
Обращаясь к незнакомцу:
— Дайте мне, пожалуйста, ваше удостоверение личности.
Тот передает мне документ.
— Итак, доктор, вы только что под присягой показали, что это не тот человек, который вас допрашивал, и что вы уверены в этом так же, как в остальных показаниях. Я только что взял у него удостоверение личности — прочтите же его и возрыдайте.
— Я не помню…
— Уолтер Зигмунт. Отметьте, пожалуйста, в протоколе, что в десяти футах от свидетеля стоит почтовый инспектор Уолтер Зигмунт.
— Ну а теперь, когда вам показали удостоверение и доказали вашу ошибку, вы узнаете его?
— Нет, не узнаю.
Судья:
— Я намерен закончить сегодняшнее заседание и хочу, чтобы вы как следует подумали о том, как завтра утром ответите на мой вопрос — не хотите ли вы что-нибудь изменить в своих показаниях. Вы поклялись говорить правду.
— Я понимаю.
Судья:
— Отправляйтесь домой и думайте до десяти часов утра.
На следующий день доктор Джозеф Фриман отказался от предоставленной ему судьей Вызански возможности изменить показания.
Прежде чем я смог продолжать допрос, Маркхэм попросил разрешения сделать сообщение. Он сказал, что бывшая жена дантиста (которую мы так и не сумели разыскать) позвонила ему и заявила, что не может позволить Фриману и дальше давать те показания, которые напечатаны в газете. Она прекрасно помнила не только тот вечер, но и кое-какие подробности состояния доктора, которые лишали его возможности быть внимательным наблюдателем. Маркхэм сказал, что ее доставят к нему в кабинет для дальнейшей более подробной беседы.
Через полчаса он позвал нас с Джо Боллиро и сказал, что в связи с информацией, полученной от бывшей жены Фримана, просит считать показания этого свидетеля недействительными. Мы не возражали, и, когда заседание возобновилось, Маркхэм сообщил все это суду.
Фриман все еще стоял на свидетельском месте, когда судья Вызански обратился к присяжным:
— Сегодня утром, — сказал он, — федеральному прокурору сообщили о показаниях доктора Джозефа Фримана. Мы не вправе публично огласить всю полученную нами информацию. Я хочу лишь сказать, что власти штата, по собственной инициативе, сочли необходимым отменить показания доктора Фримана. Возражений не имеется, ходатайство удовлетворено. Господа присяжные, вам не следует принимать во внимание что-либо, сказанное доктором Фриманом как при прямом, так и при перекрестном допросе.
— Доктор Фриман, — повернулся он к свидетелю, — вы свободны.