7. «Ленинград стал местом смерти»
Эта фраза из листовки, нелегально распространявшейся в блокадном Ленинграде, точно отражает положение дел в северной столице зимой 1941–1942 года. Текст этой листовки с призывом о проведении «голодной демонстрации» был приведен в одном из спецдоиесе-ний управления НКВД по Ленинградской области и гор. Ленинграду, которые регулярно направлялись в Центр. В донесениях скрупулезно и бесстрастно фиксировались настроения блокадников, приводились выдержки из отсортированных цензурой писем «антисоветского содержания», отмечались случаи организованных выступлений возмущенных граждан, анализировались наиболее типичные правонарушения.
Эти документы с секретными грифами, обнародованные лишь недавно[185], подтверждают, что первопричиной практически все противоправных действий и проявлений, происходивших в Ленинграде в дни блокады, был страшный Голод.
Голод испытывали все. И большинство рядовых работников НКВД, прокуратур и трибуналов не были исключением. Хотя, безусловно, они находились в лучшем положении, чем простые граждане.
Председатель военного трибунала Ленинградского фронта генерал-майор юстиции И. Исаенков вспоминал:
«Трибунал фронта размещался вместе со штабом фронта в центре города — на улице Герцена, в доме № 1. Личный состав находился на казарменном положении, работали и спали в тех же помещениях. Температура зимой в комнатах доходила до минус 4–8 градусов. Некоторых работников зимой 1941/1942 года из-за истощения приходилось освобождать от работы для восстановления сил. помещать в госпиталь, часть из них стали жертвами голода… В декабре 1941 года были случаи, когда и обвиняемые и конвоиры, обессиленные голодом, падали по дороге и их приходилось вместе отправлять в госпиталь…»[186].
Начальник Управления НКВД по Ленинградской области и гор. Ленинграду комиссар государственной безопасности 3 ранга Кубаткин докладывал в феврале 1942 года начальнику войск НКВД СССР генерал-майору Аполлонову о том. что бойцы 72-й бригады войск НКВД, охранявшие особо важные предприятия города, умирают от голода и истощения — «на 1 февраля 1942 года батальоны имеют умерших на почве истощения 152 чел.»[187].
Правда о масштабах голода и обусловленного им криминала потрясает. Военной цензурой и агентами НКВД зафиксировано, что ленинградцы стали называть свой город не только местом смерти, но и моргом, кладбищем покойников, городом мертвецов.
Вот лишь несколько выдержек из их писем своим родным и близким:
«Ленинград, когда-то город-красавец, сейчас превратился в помойную яму, а мы живущие здесь, превратились в стаю голодных зверей».
«Мы вероятно больше не увидимся. Нет у меня надежды на жизнь. Уже едят человеческое мясо, которое выменивают на рынке.
При чтении таких строк вырисовывается страшная картина обреченности, безысходности, безразличия, стремления быстрее умереть: «завидую мертвым…». «надо набраться мужества и покончить с собой. «мы живем наполовину, как загробные тени…»[188].
И, естественно, многие блокадники обсуждали причины сложившегося положения, возмущались и негодовали.
Доцент политехнического института Шмидт:
«Я обвиняю руководителей правительства за то. что они обрекли население Ленинграда на голодную смерть».
Рабочий 2 ГЭС Аверченко:
«Терпение рабочих скоро лопнет. Рабочий класс должен восстать».
Такого рода высказывания не просто фиксировались. Из разряда «отрицательных настроений» они сразу трансформировались в контрреволюционную статью 58–10 УК РСФСР.
Надо сказать, что весь «контрреволюционный элемент» с началом войны в административном порядке был изъят из города — в августе выслали более 2 тысяч человек, а к началу весны в общей сложности около 40 тысяч, в том числе 35 тысяч финнов и немцев. Однако, несмотря на эти и другие предпринимаемые органами госбезопасности меры, военная цензура всю зиму продолжала фиксировать рост отрицательных настроений среди ленинградцев. Например, в проверенных цензурой письмах такие настроения выросли к концу года с 3 до 20 и более процентов. Соответственно, возросло и число дел о контрреволюционной агитации и пропаганде, удельный вес которых в общем числе расследуемых контрреволюционных преступлений превысил 90 процентов (!).
Если обратиться к обзору о состоянии следствия по таким делам за июль-октябрь 1942 года, подготовленному военным прокурором Ленинграда бригвоенюристом А. Панфи-ленко, то можно увидеть, что из 396 контрреволюционных дел, поступивших в это время в военный трибунал, 365 — были дела о контрреволюционной пропаганде и агитации.
В том же обзоре приводились наиболее характерные примеры, с указанием мотивов преступления. Чаще всего — недовольство действиями руководителей страны и Ленинграда, а также ожидание прихода немцев в город.
Среди других контрреволюционных преступлений — дела о терактах, вредительстве и шпионаже, большинство из которых также были шиты белыми нитками. Возьмем дело Александра Никитина. Он фотографировал город сразу после вражеских артобстрелов. Работники НКВД изъяли у него при обыске негативы, на которых были запечатлены разрушенные здания и улицы. Учитывая, что фотосъемка в блокадном Ленинграде без специального разрешения была запрещена, действия Никитина тут же были квалифицированы по контрреволюционной статье, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
В период с ноября 1941 года по апрель 1942 года были арестованы и осуждены по контрреволюционным статьям к высшей мере наказания свыше 30 ленинградских научных работников. в том числе член-корреспондент Академии наук СССР Н. С. Кошляков, профессора А. М. Журавский, Б. И. Извеков. Н. В. Розе и другие. Они проходили по делу «Союза старой русской интеллигенции». Всем предъявили надуманные обвинения, сводившиеся к созданию антисоветской организации, ожидавшей прихода немцев с целью восстановления в стране капитализма.
25 апреля 1942 года военный трибунал войск НКВД под председательством военюриста 2 ранга Лапшова приговорил 12 подсудимых к высшей мере наказания — расстрелу[189]. Через месяц Президиум Верховного Совета СССР постановил заменить им высшую меру наказания десятью годами лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях. К 1954 году, когда дело пересматривалось на предмет реабилитации. 8 осужденных из 12 — умерли в заключении, в том числе упомянутые Н. В. Розе и Б. И. Извеков.
Помимо контрреволюционных проявлений, в практике работы военных трибуналов доминировали две взаимосвязанные категории дел.
Первая — мародерство, спекуляция продовольствием и ценностями, грабежи, разбои и бандитские налеты на продовольственные склады, магазины и квартиры граждан с целью завладения продуктами и продовольственными карточками.
Вторая — убийства людей, в том числе близких родственников, с целью употребления их мяса в пищу, многочисленные случаи людоедства и «трупоедения».
Всего в блокадном Ленинграде было задержано более 5 тысяч мародеров, расхитителей продовольствия и спекулянтов. У последних только за 9 военных месяцев изъяли 28.8 кг золота, золотых монет царской чеканки, 870 золотых часов, 1260 бриллиантов, более 5 млн. рублей наличных денег, облигаций государственных займов на 2 млн. рублей, а также большое количество продуктов питания.
О расхитителях нередко сообщали местные газеты. Например, в «Ленинградской правде» от 17 июня 1942 года была опубликована заметка «За хищение продуктов — расстрел», в которой говорилось:
«Работавшие на 12-м хлебозаводе кладовщик-весовщик Дорофеев и экспедитор Вейц систематически похищали хлеб, поступавший для отправки в магазины. Их соучастники — агент Левашовского отделения Военторга Петрова, грузчица Акимова и другие перепродавали его по спекулятивным ценам.
Инспектор Смольнинского бюро учета и выдачи продкарточек Синякова присваивала продовольственные карточки, которые сдавались гражданами, эвакуировавшимися из Ленинграда. По этим карточкам ее отец Синяков и некая Садовская приобретали в магазинах продукты и сбывали их по мародерским ценам.
Вырученные от продажи хлеба и продуктов деньги делились между участниками хищений. Милиция раскрыла обе шайки и предала преступников суду.
Военный трибунал приговорил Петрову и Синякову к высшей мере наказания — расстрелу. Вейц. Синякова и Садовскую — к 10 годам лишения свободы, остальных обвиняемых к тюремному заключению на разные сроки».
Такого рода преступных «шаек» было немало. Например, аналогичная хищническая группа в количестве 8 человек действовала на 9-м хлебозаводе. Все преступники также были преданы суду военного трибунала.
В 1942 году было ликвидировано несколько преступных групп, возглавляемых директорами магазинов и райпищеторгов. группа работников Фрунзенского райжилуправления, включавшая умерших граждан в списки на получение продкарточек; группа расхитителей во главе с директором дома инвалидов № 4 Ленгорсобеса, которые с целью сокрытия совершенных хищений продовольствия уменьшали и без того скудные нормы питания больных.
Нельзя без содрогания читать строки расстрельных приговоров военных трибуналов по делам о каннибализме. Число таких дел возростало по мере ухудшения положения с продовольствием.
«Безработная К. 21 года, беспартийная, убила своего новорожденного ребенка и труп употребляла в пищу. К. арестована, в преступлении созналась».
«Санитарка Военно-медицинской академии Ш., 20 лет, беспартийная, с целью похищения продкарточек. убила топором свою мать и соседку. Убийца скрылась, но была разыскана и арестована, в преступлении созналась»[190].
Таких примеров в спецсообщениях Управления НКВД сотни. Велась и соответствующая статистика, достигшая пиковых цифр к концу зимы.
В донесении Управления НКВД № 10198 от 10 февраля 1942 г. говорилось: «Только за 10 дней февраля в городе Ленинграде и пригородных районах арестовано за людоедство 311 чел… Всего за эти преступления арестовано 724 человека. Из числа арестованных умерло в тюрьме 45 человек, главным образом лица, употреблявшие в пишу трупы. Дела на 178 человек следствием закончены и направлены на рассмотрение Военного Трибунала, 89 чел уже расстреляны». А в следующем донесении от 23 февраля отмечалось, что «дела на 554 человека следствием закончены и переданы на рассмотрение Военного Трибунала, 329 человек уже расстреляны, 53 человека приговорены к 10 годам лишения свободы»[191].
Число осужденных за каннибализм продолжало расти до начала лета — в донесении за № 10734, подписанном Кубаткиным 2 июня 1942 года, констатировалось: «Всего за употребление человеческого мяса арестовано 1965 чел. Следствие по делам на 1913 чел. закончено. Военным трибуналом приговорено к ВМН — 586 чел., осуждено к разным срокам лишения свободы — 668 чел.»[192].
Две тысячи людоедов! Некоторые, судя по донесениям и приговорам, для этих целей объединялись в устойчивые преступные группы. Одна из них действовала на станции Разлив. В документах она фигурировала как «банда людоедов». Эта преступная группа включала 6 человек, трое из которых работали на Финляндской линии Октябрьской железной дороги. Преступники, как правило, намечали очередную жертву в хлебных магазинах и заманивали ее на квартиру, якобы, для обмена продуктов на вещи. Затем совершали убийство, вещи и продукты делили между собой, а труп употребляли в пищу. Всего за первые три месяца 1942 года было убито таким образом 13 человек. Все члены преступной группы были приговорены военным трибуналом к расстрелу.