6. Неизвестные военно-полевые суды

Как уже сказано, 19 апреля 1943 года был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников Родины из числа советских граждан и для их пособников»[314].

Этот закон предусматривал в качестве основного наказания смертную казнь через повешение. Чтобы, как говорилось в документах того времени, «такими мероприятиями наглядно удовлетворялось справедливое чувство мести со стороны населения к немецко-фашистским злодеям и их прислужникам»[315]. Применять эту чрезвычайную меру в соответствии с Указом могли только чрезвычайные органы — специально учрежденные военно-полевые суды. В нашем сознании деятельность этих органов ассоциируется с временами П. А. Столыпина. А о военно-полевых судах 1943 — 1945 годов практически ничего неизвестно. Между тем. они действовали при дивизиях и корпусах Красной Армии. А Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 августа 1943 года, который в печати не публиковался, было предписано образовать военно-полевые суды также при кавалерийских, танковых и механизированных корпусах.

В их состав входили председатель военного трибунала, начальники политического отдела и отдела контрразведки «Смерш». Утверждались приговоры командирами соединений. Военно-полевые суды должны были рассматривать дела немедленно после освобождения занятой противником территории.

Первое дело, которое рассмотрел И мая 1943 года военно-полевой суд 100-й стрелковой дивизии под председательством майора юстиции Веремчука. вряд ли подпадало под Указ от 19 апреля 1943 года. По приговору суда был осужден и повешен рядовой 472-го стрелкового полка Гузенко, задержанный 7 мая при попытке перейти на сторону немцев с фашисткой листовкой — пропуском[316]. Лишь после рассмотрения нескольких подобных дел Главное управление военных трибуналов подготовило указание о том, что Указ от 19 апреля не подлежит расширительному толкованию и военно-полевые суды должны рассматривать дела, непосредственно связанные с немецко-фашистскими злодеяниями над мирным населением и пленными красноармейцами.

Об одном таком деле в отношении бывшего начальника полиции Супрягинской волости Почепского района Орловской области (в настоящее время — Брянская обл.). Н. Конохова, рассмотренном военно-полевым судом суда 18-й гвардейской стрелковой дивизии, рассказал Ф. Дунаев[317].

В сентябре 1943 года, после того как части 53-го гвардейского стрелкового корпуса освободили Почепский район, начальнику отдела контрразведки «Смерш» подполковнику Царькову доложили, что в деревне Шиячи задержан Николай Конохов, работавший при немцах начальником волостной полиции.

На допросе 23 сентября 1943 года задержанный показал: «В начале января 1942 года в деревню приехал начальник полиции Супрягинской волости Куриленко и предложил мне поступить в полицию. Недолго думая, я согласился. И с этого времени до августа 1943 года работал в волости полицейским. Моя деятельность заключалась в борьбе с хулиганством, выполнении заданий старшины волости, а также установленных немцами заданий по сбору с населения деревень налогов — мяса, хлеба, картофеля и других продуктов для поставки немецкой армии. Больше я ничего не делал. Каждый месяц мне платили 24 немецкие марки, а последние четыре месяца я, как начальник волостной полиции, получал 60 марок».

Конохов о многом умолчал, пытаясь уйти от ответственности. Когда же допросили односельчан, те подробно рассказали, как он избивал и издевался над людьми, как реквизировал скот и продукты питания. Причем, не только для немцев, но и для себя лично.

25 сентября 1943 года на обвинительном заключении, составленном в «Смерше» и утвержденном его начальником и прокурором, командир дивизии генерал-майор Заводовский наложил резолюцию: «Конохова Николая Васильевича предать военно-полевому суду».

В тот же день, в присутствии селян, было проведено судебное заседание военно-полевого суда 18-й гвардейской ордена Красного Знамени стрелковой дивизии под председательством гвардии капитана юстиции Чупракова.

Николай Конохов в суде признал вину в содеянном и рассказал о том, о чем умолчал на первом допросе: «.. силой оружия заставлял местных жителей выполнять необходимые для немцев работы и поставки. А когда крестьяне оказывали сопротивление и не отдавали скот и хлеб, я иногда толкал их и бил. Более того. тех. кто оказывал сопротивление, доставлял в волость, где с ними расправлялось гестапо…»

После допроса предателя о совершенных им преступлениях рассказали свидетели и потерпевшие. А затем был оглашен приговор: «Конохова Николая Васильевича на основании части I Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года подвергнуть смертной казни через повешение с конфискацией всего имущества. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит»[318].

Интересные воспоминания о том. в какой обстановке проходили процессы военно-полевого суда, рассказал в своих воспоминаниях известный юрист профессор 3. Черниловский, который в годы войны был помощником военного прокурора 43-й армии. Он писал:

«Запомнился мне судебный процесс в Демидове, что в Смоленской области. Здесь были схвачены и арестованы не успевшие ретироваться гестаповские агенты.

Клубное здание, предназначенное для суда над ними, было заполнено до отказа. За наспех сколоченной загородкой сидели двое, один лет 25–30, другой совсем еще мальчишка. Оба «наши».

По недавнему указу суд над ними проходил по упрощенной процедуре, и назывался он «военно-полевым». Обвинение возлагалось на военную прокуратуру. Защиты не полагалось. Равно как и обжалования. Но конфирмация приговора о смертной казни сохранялась: соответствующей компетенцией наделялся командующий армией.

Мерой наказания служила смертная казнь через повешение. Публичная. На главной площади.

Оба обвиняемых, уже прошедшие через следственный механизм тех лет. давали свои показания с потрясающей откровенностью: доносили, участвовали в облавах, расстреливали…

Свидетели, главным образом женщины, робко и стараясь не глядеть на палачей, загубивших близких им людей, сообщали суду и затаившемуся залу страшные подробности. Волнение мешало им, и они замолкали на полуслове…»[319].

В архивах центральных органов военной юстиции сохранились и другие обнаруженные автором материалы, в том числе обобщающего характера, которые позволяют приподнять завесу секретности, долгие годы покрывавшие деятельность военно-полевых судов.

Изучение докладов председателей военных трибуналов фронтов позволяет сделать вывод, что наибольшее число дел слушалось военно-полевыми судами, сформированными в составе 1-го Украинского фронта. Они рассмотрели за 2 года (с мая 1943 по май 1945 г.) 221 дело на 348 человек[320]. Причем, наибольшее число дел было рассмотрено военно-полевыми судами этого фронта в конце 1943 — начале 1944 годов, то есть в период освободительных боев на Украине.

Первое по войскам фронта дело слушалось 16 октября 1943 года в селе Рудня военно-полевым судом 3-го гвардейского танкового корпуса. Перед судом предстали тогда обер-лейтенант Лейпель. лейтенант Вайс, обер-ефрейтор Цилмерман и ефрейтор Кайпер, разоблаченные в поджоге сел Сумской и Черниговской областей.

Военно-полевой суд 237-й стрелковой дивизии приговорил к смертной казни через повешение полицейского, бывшего военнослужащего Красной Армии Ювганова. Суд 280-й стрелковой дивизии вынес аналогичное решение в отношении руководителя районной управы Каме-нец-Подольской области Киндзерского. Военно-полевой суд 226-й стрелковой дивизии осудил немецких сельскохозяйственных комендантов — лейтенантов Рюшера и Бормана, а также старосту Лифера, которые занимались грабежами, угоном людей в Германию и руководили поджогами 5 деревень Сумской области[321].

Всего же военно-полевые суды фронта рассмотрели дела в отношении 43-х немецких военнослужащих, из них 5 человек было осуждено во время боев в Германии. Остальные осужденные — изменники Родины и пособники фашистов из числа советских граждан.

Военно-полевые суды рассматривали также дела в отношении членов националистических организаций, которые вместе с фашистами активно участвовали в массовом уничтожении мирных граждан и военнопленных на территории Западной Украины, Белоруссии и Прибалтики. В эти регионы по инициативе Л. Берии были направлены две специальные выездные сессии Военной коллегии Верховного Суда СССР, которым Президиум Верховного Совета СССР 5 декабря 1944 года предоставил права военно-полевого суда. Выездные сессии, кроме того, рассматривали в порядке судебного надзора дела на лиц, осужденных к расстрелу военными трибуналами войск НКВД. К примеру, на Украине они осудили в течение месяца 311 человек. Приговоры о расстреле 199 человек были утверждены, в отношении 105 человек расстрел был заменен каторжными работами либо лишением свободы, а в отношении 7 осужденных приговоры были отменены[322].

Вместе с тем. документы свидетельствуют, что на многих фронтах деятельность военно-полевых судов не получила широкого распространения. Так, председатель военного трибунала Ленинградского фронта генерал-майор юстиции И. Ф. Исаенков писал: «Судебная практика военно-полевых судов в условиях Ленинградского фронта не получила своего развития. Больше всего дел рассмотрено в период наступательных боев войск фронта — в январе-феврале 1944 года. В это время военно-полевые суды рассмотрели 26 дел в отношении захваченных при наступлении фашистских интервентов из числа немцев и их пособников. По этим делам военно-полевыми судами осуждено 45 человек, из них 6 немцев… По характеру преступлений: 44 чел. осуждены за зверства и насилия в отношении советских людей и 1 чел. — за зверства и насилия в отношении пленных красноармейцев. Из 45 осужденных 27 были приговорены к смертной казни через повешение и 18 — к каторжным работам. Характерно, что из 6 осужденных немцев лишь один частично признал свою вину»[323].

При освобождении советскими войсками европейских стран практика работы военно-полевых судов также не получила распространения [324]. Хотя предполагалось, что именно на территории Германии военно-полевые суды будут работать с максимальной нагрузкой.

Генерал-майор юстиции Подойницын вспоминал: «Приближаясь с боями к территории Германии, мы рассчитывали, что предстоит большая работа для военно-полевых судов. Однако, как показывает статистика, этой работы военно-полевые суды не развернули. Вступая на территорию немецкой Силезии и Бранденбурга войскам фронта пришлось столкнуться с полной эвакуацией населения из городов. Эвакуация эта проводилась немецким командованием и ей способствовала геббельсовская пропаганда о большевистских зверствах»[325].

Можно назвать и другие причины ограниченного применения военно-полевыми судами Указа от 19 апреля 1943 года. Мы уже сказали, что военно-полевые суды могли создаваться только в дивизиях. Между тем, «не каждый председатель трибунала дивизии мог надлежащим образом провести военно-полевой суд в силу недостаточного опыта и кругозора»[326]. Кроме того, в период форсированного наступления все части дивизии или корпуса находились постоянно на колесах. За день проходили десятки километров. Генерал-майор юстиции Подойницын считал, что «если бы командование армии (фронта) располагало правом на образование военно-полевых судов, этот недостаток был бы устранен».

Реально рассматривать в такой быстроменяющейся остановке можно было лишь дела карателей и их пособников, задержанных, что называется, с поличным, когда их преступные действия были столь очевидны, что не нуждались в специальном расследовании. Между тем, по таким делам, как правило, для изобличения преступников требовалось проводить более или менее основательное расследование. Поэтому те же дела передавались в военные трибуналы.