55
55
Перешагнув порог, Подхалюзин на мгновение замер, оглядывая суетливо бегающими глазами сидящего за столом бритого, коренастого и сурового лицом человека. Чувствительный нажим в спину заставил сделать следующий шаг и освободить проход конвоиру. Хотя глаз и наметанный, за такое короткое время сделать какие-либо выводы в отношении следователя Подхалюзин не смог и нагловато поспешил устроиться на предназначенном для таких, как он, табурете. Гладкая голова Орлова враз склонилась к плечу, и прищуренный глаз будто пронзил Подхалюзина. Он вскочил и, привычно бросив руки за поясницу, вытянулся во весь рост.
— Садитесь, — строго сказал Орлов.
Подхалюзину послышалось: «А теперь — садитесь», хотя первые слова не произносились. Вывод созрел сам собой: «С таким мочалку не пожуешь». Когда сел, пригляделся — пальцы следователя никотином не прокопчены, портсигара на столе нет, — подоспел второй вывод: «И папироски не даст». Но это уже — от неприязни. Ишь, набычился гололобый… С Енисея — ажник на Урал Николая Силантьевича… Зачем? Что сейчас спросит?
Худо спалось на нарах «вагонзака», всю дорогу маялся этим вопросом. Ну как спросит про…
«Господь, избавь! Пайку не пожалею…»
Орлов не спешил спрашивать — изучал Николая Силантьевича, как и он его, Орлова. Полста годов топчет землю диверсант-парашютист, десять из них — за колючей проволокой, а все как гриб-боровик. Может, в середке трухлявый? Нервы, эти уж явно не в порядке. Напряжены мучительно, того и гляди лопнут. Злится, гадает… Не лопнули, уцелели нервы. И потому лишь, что Орлов не про ЭТО спросил:
— Подхалюзин, вы не забыли власовскую диверсионную школу? Так называемую «зондеркоманду»? Расскажите о ней все, что помните.
«Внял господь просьбе…»
Подхалюзин, давясь согласными, рассказывал подробно и долго.
Орлов ни разу не перебил. Фамилии курсантов и преподавателей, которые не забылись, совпадали с теми, какие называл когда-то Подхалюзин следователю «Смерша», какие перечислял в 1945 году Андрон Алтынов.
Подхалюзин упомянул Алтынова. Может, и о нем спросить? Или перескажет то, что десять лет назад говорил? Орлов подумал так и решил: пускай. Вдруг да что-то новое всплывет.
Нет, ничего нового не всплыло, если не считать, что подлость с теплицкими подпольщиками совершена по заданию немцев и только одним Алтыновым. Подхалюзин, дескать, тут ни при чем. Но это не новость. Себя выгораживать — старо, как мир.
И в этом случае Орлов не стал поправлять. Всему свое время. Придет оно и для присланных из Чехии показаний, о существовании которых Подхалюзину ничего не известно.
Решил задать еще один вопрос:
— Сколько раз вы, уже выпускник школы, забрасывались в тылы советских войск?
— Окститесь, гражданин начальник! Сколько… Скажет тоже… Единственный раз. Чтобы, значит, к своим дернуть. Наладился клешни напарнику скрутить — и в энкэвэдэ. А он, гад, из пушки шуметь начал. Вот и заглотал девять граммов.
Ну, как это было на самом деле, Орлов знал из материалов контрразведки 46-й армии. И снова не упрекнул во лжи. Зачем? Все давно известно. И срок Подхалюзин получил именно за то, что известно. К другому готовил Орлов Подхалюзина.
Невелики параметры мышления Подхалюзина. Обнадежил себя: похоже, кого-то еще из «зондеркоманды» в уральской тайге прищучили. Даже духом воспрял и о таком заговорить осмелился:
— Гражданин следователь, посоветоваться хочу. Как с юристом. Нельзя ли сделать что-то… В рамках закона, конечно… Насчет срока я, чтобы скостить, значит. Согласитесь, несправедливо это — четвертак, двадцать пять то есть.
Орлов посмотрел в сквозящие нахальством глаза собеседника и мысленно согласился: «Очень несправедливо, Подхалюзин, очень. Тебя еще тогда расстрелять надо было», но вслух сказал ничего не значащее, лишь бы что-то сказать:
— Такие вопросы, Подхалюзин, с адвокатом надо.
Подхалюзин разочарованно выпятил губу и про себя обругал следователя последними словами. Орлов догадался об этом по выражению его глаз и снова подумал: «Не пора ли о Бишлере? Или — преждевременно? В себя уйдет, язык узлом завяжет?»
Попсихует, конечно, не без этого. Но в нервных приступах все мысли будут о Бишлере, точнее, о времени, связанном с именем Бишлера. Восстановятся в памяти и те детали, которые вроде бы стерлись за долгие годы. К моменту, когда работу возглавит Александр Ковалев, перебесится, перестанет лезть на стенку, расскажет и об этих деталях, и о других, которыми заинтересуется Ковалев. Людишки, подобные ему, рьяно цепляются за жизнь. Сознают, что нет никаких надежд, но поганая душа не хочет в то верить. Все мнится: стоит что-то уточнить, добавить на допросах — и самая гуманная Советская власть сжалится, пощадит.
А спросить Ковалеву будет о чем. Еще в начальной стадии расследования он говорил Новоселову: «Чует мое сердце, одним Алтыновым наша работа не кончится». Так оно и получилось.
В документах о карательных формированиях на территории Белоруссии, которые изучал следователь Ковалев, оказалась справка и на отряд бывшего помещика Смоленской губернии Вольдемара Бишлера. Первое время отряд действовал на территории Смоленской области, затем передислоцировался в Брянскую и Могилевскую, а в сентябре 1943 года — в Бобруйскую область. Чрезвычайной государственной комиссией установлено, что отрядом Бишлера уничтожены сотни и сотни советских граждан. Только 28 и 31 января 1943 года бишлеровцы сожгли деревни Залазня и Леоново, казнив при этом 550 жителей.
Органы госбезопасности Белоруссии выявили немало изменников, служивших в этой шайке немецких прихвостней. В показаниях некоего Маклакова, осужденного к пятнадцати годам лишения свободы, Ковалев обнаружил упоминание о Подхалюзине. Фамилия не очень распространенная. Прикинул: не тот ли — из «зондеркоманды»? Об этом факте он сообщил в Свердловск, подчеркивая, что Подхалюзин не рядовой каратель, а унтер-офицер команды, которая приводила приговоры в исполнение. На следствии Маклаков назвал деревни, сожженные при участии Подхалюзина, в том числе Залазню и Леоново, указал место массовых расстрелов, совершавшихся подхалюзинской сворой.
К делу подключились оперативные работники Дальнова. Они нашли Подхалюзина в Сибири, а Маклакова в одном из уральских лагерей. Повидаться с последним и ездил недавно начальник оперативного отдела УКГБ Дальнов.
Показания Маклакова, полученные Павлом Никифоровичем, лежали сейчас перед Орловым. А в них еще четыре фамилии бишлеровцев, осужденных вместе с Маклаковым.
Для освежения памяти Орлов полистал показания, насторожил указательный палец, притягивая внимание Подхалюзина.
— О том, что необходимо следствию, у нас еще будет разговор. Нелегкий и долгий, как мне кажется. А для начала вот какой вопрос: «Что вы знаете об Акимове Дмитрии Петровиче?»
«Вот оно как… Выходит, про то самое. Не помог господь…»
Заикание Подхалюзина, когда не волнуется, не так заметно. Сейчас дыхание прессовалось до синевы. Он простер перед собой руку, словно прочь отгоняя какой-то кошмар:
— К-как-кой Ак-кимов?
— Я говорю об Акимове, — тем же спокойным голосом пояснил Орлов, — который руководил «союзом борьбы против большевизма».
— К-клянусь м-мат-терью…
— Это уж слишком, Подхалюзин! — пристукнул Орлов ладонью. — Акимов — начальник штаба карательного отряда Вольдемара Бишлера. Вы — унтер-офицер этого отряда, активный член эСБэПэБэ.
— Бросьте, начальник…
— Вспомните, как обливали керосином избы деревни Залазня. Сказать, какого числа вы ее сожгли?
Подхалюзин дышал с шумом, удушливо и молчал. Допрос отложили.
На повторной встрече вопрос об отряде Бишлера задали снова. Подхалюзин бешено повращал глазами и заявил:
— Н-никаких п-показаний д-давать н-не б-буду.
— Почему?
— Шьете! С-сс мной п-плохо обращались. Я т-три года н-не п-получал п-посылок!
Бородатый и примитивный прием «жевать мочалку». Оперработники сибирского лагеря, отправляя Подхалюзина на Урал, предвидели и такое, вложили в дело соответствующие справки. Николай Борисович достал нужную, прочитал: «Заключенный Подхалюзин в 1954—55 годах получил…»
— Врут! — истерично оборвал Подхалюзин.
— Без истерики, Подхалюзин. Давайте все же о вашей службе в карательном отряде Бишлера.
Подхалюзин сопел, скреб колени и выпалил:
— Объяв-вляю г-голод-довку!
— Ваша воля, — усмехнулся Орлов.
От ужина Подхалюзин отказался. Утром следующего дня к завтраку не притронулся. В обед швырнул миску на пол. К вечеру живот подвело. Ужин съел бессловесно и жадно. Не хватило. Потребовал вернуть хотя бы хлеб, «сэкономленный» за время голодовки.