Глава первая Корсаков
Глава первая
Корсаков
Корсаков буквально повалился на крыльцо, но каким-то чудом сумел устоять. Сплюнул кровь, потрогал языком передние зубы. Один, наверху, — шатался. «Здорово врезал, сукин сын!» — и краем глаза увидел: у запертых ворот стоит Герасим Балаков, а рядом с ним сжимает кол Евсеич.
И в тот же миг Корсаков услышал приглушенный крик:
— Берегись! Они убьют!
Корсаков рванулся обратно, в сени.
Другой Балаков — Агап, бородатый, плечистый мужик в распахнутой косоворотке, словно медведь, вставший на дыбы, разъяренно прижал щупленького Костю к стене левой рукой, а правой занес над ним тяжеленный чугунный засов от дверей.
Корсаков прохрипел:
— Агап, не дури!.. Стреляю… Без предупреждения. Слышишь?
Агап на какое-то мгновение обернулся на хрип Корсакова.
Костя воспользовался этим, дернулся и, вырвавшись, скользнул во двор.
Агап взревел и с занесенным засовом двинулся на Корсакова.
«Неужели придется стрелять?» В памяти Корсакова мелькнула картина драки в Екатеринбурге. Это было еще в 1911 году. Тогда пришлось ему защищаться от подвыпивших черносотенцев. Что он мог сделать один против троих с кастетами? Корсаков, словно это было вчера, помнит, как споткнулся, отступая, о булыжник, вывернутый кем-то из мостовой. Схватил его и метнул в самого старшего, красавчика продавца… Полиция обвинила Корсакова в убийстве. Но разве он затеял драку? Разве он подкарауливал коногона местных погромщиков? Нападение на Корсакова было явно подстроено: стремились запугать или даже устранить строптивого забастовщика. И вот теперь…
Времени для раздумий не было. Агап приблизился. Корсакова обдало водочным перегаром. А во дворе ждали еще двое.
Корсаков нажал на курок. Выстрела не последовало. Осечка! Надо же, так не везет! А как все хорошо начиналось.
Действительно, начиналось, как говорят, на «ять».
Командировки на уполномоченного экономического отдела Нижнетагильского окружного ОГПУ Корсакова Владимира Семеновича и на его молодого помощника Константина Ромашова были оформлены без промедленья. И попутная машина подвернулась.
Выехали в Нижнетагильский район платиновых приисков. О приисках местный путеводитель сообщал всем туристам. Но мало кто знал, что правительство обеспокоено подпольной утечкой платины.
Корсакову запомнились энергичные строки постановления:
«Усилить на Урале борьбу с незаконной скупкой платины путем применения, если потребуется, даже и высшей меры наказания».
Корсаков задумался: сколько же он выловил скупщиков и контрабандистов, а его работе конца и краю не видно!
В Невьянске операция сорвалась. Местный неопытный сотрудник спугнул спекулянтов. И они, по всем данным, отправились на платиновые рудники. Там старатели все лога перекопали. А спекулянты, как мухи на мед, на платину да на золото слетаются.
Корсаков с огорчением посмотрел на знаменитую падающую башню, царапающую погнутым флюгером облака: «Придется уезжать несолоно хлебавши!» — и предложил Косте:
— Махнем-ка в Висимо-Шайтанский завод. Вернемся в Тагил, доложим начальству — и узкоколейкой до Висима. Через Черноисточинский завод.
Костя сразу же согласился:
— У меня там налажены связи. С ходу можно действовать!
На узкоколейку они опоздали. Ждать не хотелось. И Корсаков сговорился на базаре с возницей. «По божеской цене», — как сказал мужичок.
В другое время Корсаков проклял бы тряскую дорогу. Но сейчас, в июне, он не обращал внимания на колдобины: лежал на спине, вытянувшись на подводе, сунув под голову недавно скошенное, пахучее сено.
Ели и сосны — могучие, словно отборные — частенько закрывали солнышко. Было прохладно, приятно и покойно.
Корсаков смотрел в небо на беловатые облака. У облаков морды походили на лошадиные. У некоторых, если приглядеться, были хвосты и ноги, вытянутые почти на уровне туловища. Как на ипподроме, на скачках, облака пытались обойти друг друга.
«На какое же облако поставить?.. Тьфу ты… Загадать. Наверное, на то, похожее на жеребенка, маленькое, легкое, быстрое, с короткой гривой… Если оно придет первым, нам с Костей повезет…»
Корсаков ждал лета, радовался ему. Короткие зимние дни угнетали его, а в осеннюю морось и капельной весной обострялась болезнь легких. Лето — его лекарство и полнокровная жизнь. К сожалению, летние дни были самыми напряженными в его чекистской работе. С утра до поздней ночи он гонялся за скупщиками платины и контрабандистами.
Редко выпадали такие дни, когда можно поваляться хотя бы в тряской телеге, полюбоваться облаками, уральской горной тайгой. Порой Корсаков проваливался в сладкую дрему, но тут же открывал глаза, когда колесо телеги ухало в очередную выбоину.
Костя — славный парень! — словно понимал, что Корсакову хотелось остаться наедине со своими мыслями, — молчал. Да и возница, сморщенный, худенький мужичок, в такой же, как он, видавшей виды, выгоревшей на солнце гимнастерке, после нескольких вопросов задумался.
А задуматься было над чем. Тот, что лежал на подводе, старший по возрасту, вначале вознице понравился. Вон калган какой! Видать, башковитый дядя. Хоть уши и простака — оттопыренные, похожие на лопухи. Но взгляд навостренный, оттого складки меж бровей. Лицо болезненное, вытянутое. Одет обыкновенно — френч с накладными карманами — эвон как выпятились! Набил чем-то! Галифе, сапоги — словом, как у всех одежа, — с гражданской-то войны всего-навсего пробрякало — пальцев на руках достанет!.. А второй — кутенок совсем, но шельма, видать отменная — глазами туды-сюды, туды-сюды! Того и гляди, чего стырит! А щеголь — мать его! Пиджак — чисто брюшко у осы — в полосочку! А брюки! С мылом, што ли, ноги просовывает? И обутки шикарные, лакированные.
Захотелось вознице затеять разговор:
— Погода-то медовая, все пчелы за взятками полетели.
Но тут возницу ждало невезение.
— Ага! — коротко согласился фатоватый. А старший ничего не ответил.
Но мужичок не сдавался:
— Какой ветер вас к нам несет? Родня, што ли, в Висимо-Шайтанском?
— Ну, дедуля, какой ты догадливый, — весело ответил франт, — родня! У нас все старатели родня. Кто платину продаст, тот и брат единоутробный!
— А-а-а… Значитца, вы купчики-перекупчики, — протянул настороженно возница. — А много ли возьмете?
— Да на триста червонцев с гаком! — хохотнул опять щеголь. — У тебя, дедуля, платина водится? Купим.
— Шуткуешь, — обиделся дед, — у меня откедова? Я из старателей до гражданской убег. Не фартило…
Корсаков, поймав на себе изучающий взгляд возницы, подумал сонно:
«Молодчага Костя! Правильно сболтнул. Пойдет гулять молва, что у нас триста червонцев! Потянутся к нам с металлом!»
Корсаков поудобней повернул голову и провалился в дрему. И вдруг ему показалось, что его окликнула мать. Он попытался приглядеться. А перед ним пьяно качающийся отец в кучерском одеянии.
«Мерещится, — подумал Корсаков. — Снится…» Но отец замахнулся кнутом. Мать прижала к себе испуганных детей:
— Опять надрызгался, ирод! За своими купцами тянешься? Так у тех денег — куры не клюют, а тут дитяти с голодухи пухнут! Хоть бы пятак ломаный на пропитание дал…
— Цыц, челядь барская! — кнут не слушался отца, его ремень, как змея, обвился вокруг ног. И папаня пал на колени.
— У, пропойца окаянный, нашел чем попрекать! Да рази я жила бы в прислугах, коль супружник кормильцем был бы!
Мать повела ребят прочь от родителя, который упал на спину и уже вовсю храпел. Но храп перешел в хрип. Мать обернулась и жалостливо запричитала:
— Отемнел весь, отемнел! Неужто помер?! Господи спаси, господи спаси!..
Потом Корсаков увидел себя босоногим, бегущим к воротам фабрики Панфилова, где мать после смерти отца шила кенгуровые воротники. Ему очень хотелось посмотреть: какие они, кенгуровые шкурки?
Мать спешит ему навстречу. Он обнимает ее. Мать виновато гладит его по голове:
— Старшой ты мой… Тебе уже двенадцать нонче…
— Знамо, не сопляк, — соглашается Корсаков.
Мать отстраняется и смотрит ему в глаза:
— Придется тебе на поденную к гранильщикам пойти… Договорилась я… По 15 копеек будут платить… Старшой ты мой!
Потом мать превращается в хозяина гранильной мастерской Хомутова. Он бьет Корсакова, бьет нещадно, приговаривая:
— Учись! Учись! Учись!
И Корсаков убегает от него, понимая, что делает страшное: он не доробил у Хомутова целый год. И по контракту матери придется выплачивать десять рублей и возвращать одежду.
Корсаков бежит. И, как это бывает во сне, не может убежать от гранильных станков. «А ведь мне 19 лет стукнуло, а я все по гранильному делу!»
Но он помнит, что потом работал на дизеле. На заводе. Машинистом. Где этот завод? Где механик Шмелев?
— Павел Назарович, — кричит Корсаков, — Павел Назарович! Учитель! Не уходи! Подожди меня!
— Поторопись! — голос Шмелева словно из-под земли.
«Неужели перед заводом тоже окопы?» — ищет взглядом Корсаков. Но перед лицом — огонь взрыва!..
— Тяжелые ранения, — объясняет медсестра. — В грудь и голову.
— Э… э… ээ… — зовет Корсаков, — помираю… Сестрица, пить…
— Не помрешь ты, не помрешь, двужильный ты, — склоняется над ним женщина в белом платке. А за ее спиной возникает бородатый солдат в папахе с красной лентой.
— Красногвардеец Корсаков, — басит он, — подмогни!
И тут лазарет качнулся. И Корсаков проснулся.
— Подмогни! — трясет его за плечо возница. — Стряли мы, болотце тута. Подмогни. Коняге одному не справиться… А чегой-то ты стонал? Жуть приснилась?
Корсаков усмехнулся:
— Да какая жуть? Жизнь приснилась. Моя.
В поселок въехали засветло.
До чего красив Висимо-Шайтанский завод! Возле реки, у плотины, которая давала начало пруду, высились старые фабричные корпуса, вдоль горы вытянулись кержацкие крытые дворы. А вокруг горы. И домики, когда им стало тесно в долине, пытались вскарабкаться на шихан — вершину с вырубленным лесом, — чтобы посмотреть на бесконечную синеватую тайгу.
Костя щедро расплатился с возницей: скупщики не скупятся!
Старик благодарно и хитро спросил:
— Може, до самой избы довезть?
— Не, — отмахнулся Костя. И доверительно добавил: — У меня здесь знакомцев — пруд пруди. Зайдем к двум-трем. А остановимся у Миши Кондакова. Слыхал, поди?
— Ведаю, — почесал затылок возница и заспешил: — Нно, нно, бедолажная, пошла.
Лошадь нехотя тронулась с места.
Костя шепнул Корсакову:
— Ну, теперь дедуля направит ко мне продавцов платины. Кондаков-то — в прошлый раз убедился — спекулянтик и пособник хитникам. Миша — парень молодой, грамотный, но дюже до девок падкий. А при его внешности без подарков дорогущих с ним никто не пойдет… Так я в разведку, товарищ командир?
— Шагай, а я, как всегда, у сослуживца по гражданской — у Михайлова остановлюсь..
Дверь открыл сын Михайлова, Иван, чубатый, прямоносый, смуглый парень, похожий на казака.
— Надолго к нам, дядя Володя? — обрадовался он. — На два дня? Повезло вам и не повезло, дядь Володь. Отец на неделю в Свердловск укатил. Не повстречаетесь. Но комната его свободна, отоспитесь отменно. Диван у отца, как вы знаете, роскошный, широченный. А подушку с одеялом я вам организую.
После дороги в правой стороне груди что-то кололо. Корсаков согнулся на диване, стараясь зажать боль. Не получилось. На счастье, заглянул Иван:
— Чайку вам принес, дядь Володь.
— Спасибо, — выдавил Корсаков, распрямился и с тоской глянул в окно: опять лето пройдет в погонях, даже на охоту не вырвешься.
Четыре года в отпуске не был, хотя и подавал два рапорта. А рапортов он не любил и боялся. Составлял их с трудом, стыдился своих слабостей, да и образования — три класса церковноприходской школы, не сразу нужные слова найдешь.
Кроме рапортов о болезни по личным просьбам он обращался один раз. Всего-то. Из-за любви к Анисье Дмитриевне, супруге своей законной. Сейчас она смирилась с судьбой жены чекиста. И терпеливо ждет его в Свердловске, на улице Гоголя, в доме номер тринадцать… И раньше встречались не часто. Но любила — дух захватывало! Как увидятся — бросится Анисья на шею, прильнет, дрожит, не оторвешь.
Вот и написал Корсаков в двадцать первом году коменданту Екатеринбурга:
«…Я, начальник пулеметной команды 226-го стрелкового полка, прошу выдать пропуск моей жене Анисье Дмитриевне Корсаковой на право въезда в район стоянки 30-й стрелковой дивизии, так как комсостав в отпуск не увольняется».
Корсаков растер грудь ладонью, боль не утихала, она переместилась вниз, под ребра.
Совсем недавно в такие же тяжкие минуты Корсаков сел писать еще один рапорт. Долго над ним мучился.
«НАЧАЛЬНИКУ ЭКО ПОЛНОМОЧНОГО ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВА ОГПУ ПО УРАЛУ.
РАПОРТ
Будучи на Украине в 21-м году, я работал в особом отделе 30-й стрелковой дивизии имени ВЦИК в качестве коменданта, после чего там же в Особотделе 7-го стрелкового корпуса командиром отдельной роты. Там я использовал месячный отпуск. В сентябре 22-го года я перевелся в г. Свердловск (Екатеринбург), где поступил в губернское ГПУ, первоначально в комендатуру дежуркомом, потом в КРО, впоследствии был брошен на чисто оперативную работу по борьбе с утечкой платины.
Каждый раз к летнему периоду начинались самые ударные действия по платинщикам — с апреля по октябрь включительно, так что оперативная деятельность в летний сезон дала колоссальные результаты. Потому полномочное представительство летних отпусков сотрудникам по платине не давало, обещая дать двухмесячный отпуск с сентября, когда медведь подыскивает берлогу, а ты должен лежать на печи вместо курорта.
Не считаясь с трудностями, ради пользы дела, мне пришлось валяться часами в сырости под мостами, в канавах, на крышах сараев в зимнюю и дождливую пору, ходить по тридцать верст в слякоть в погоне за платинщиками. Несмотря на усталость, я был тверд своему слову и каждый сезон проводил успешно, не надоедая с отпуском. Но прошлый год врачебная комиссия назначила мне лечение на юге, так как я на приисках получил сильное заболевание легких. Сейчас я себя чувствую совершенно больным, растрепанным и мне необходимо лечение в Крыму. Думаю, что полученная мною болезнь в погоне за скупщиками металла и изъятие лично мной у них несколько десятков фунтов платины позволяют мне просить об отпуске. Может, я сумею вылечиться.
Уполномоченный ЭКО Корсаков».
Корсаков живо представил, как он встал тогда со скрипучего стула, стер капельки пота. Несмотря на то, что рапорт был давно обдуман, дался он так, будто еще тридцать верст по бездорожью прошел.
Корсаков машинально растер грудь и прилег на диван.
На рассвете он проснулся от стука в дверь. На пороге стоял сияющий Костя:
— Владимир Семенович, держите… 25 золотников платины. Взял в долг. Миша Кондаков у некоего Сергеева достал. Собирайтесь. Надо Мишу арестовать. Незаметно. Чтобы никто не видел. Он меня ждет в укромном местечке.
Корсаков по-солдатски споро оделся, выпил остаток вчерашнего чая, принесенного Иваном, проверил наган.
Миша не оказал сопротивления, гак удивился, когда узнал, что давний скупщик платины Костя оказался чекистом. Его увели…
— А теперь айда к Мишиной хозяйке. Я у нее ночевал. Туда уже среди ночи один субчик заявился. Скоро снова пожалует, — потянул азартно Костя Корсакова.
Мишина хозяйка, пышнотелая бабенка, встретила кокетливой улыбкой, обнажив широкую щель между кривыми верхними зубами:
— А вас ждут.
Корсаков насторожился. А Костя беспечно спросил:
— Кто? Сродственник мой или седьмая вода на киселе?
— Да, грит, знакомец ваш. — Хозяйка пригласила их в Мишину комнату: — Сами посмотрите.
За столом сидел мужик лет под шестьдесят, а то и более; с редкими сединами, еще крепкий, даже могутный. Увидев с Костей незнакомого человека, он обмер.
— Да ты не дрейфь, хозяин это мой. Василием зовут, — представил Корсакова Костя. — У него основная казна наша… А это Герасим Балаков, дядя Агапа Балакова. Тот ко мне ночью прискакал, приглашал к себе. Платины аж фунт обещал! Да я сказал, что мне с вами посоветоваться надо. Хозяин все же вы. Так чо, Герасим Иванович, по поручению племяша своего?..
— Да я… Это самое… — нерешительно и невразумительно начал Герасим, — к Агапу… зову… Это самое… Фунт привезли… Это самое… Ей-богу!
Костя с Корсаковым переглянулись.
— Придем, придем. Обязательно. Ждите нас в десять часов утра. Ты иди, а мы еще к одной бабе заскочим, — Костя махнул в сторону окна.
— А не обманешь? Это самое… Деньжата при себе? — поднялся Герасим.
— О, какой ты недовера! Я ж тебе говорил, что у меня 80 червонцев, а у Васи, — Костя указал на Корсакова, — двести двадцать. Мало будет — еще появятся… Не на один фунт хватит. Показать?
— Не… Ну дак… Это самое… Ждем.. Это самое… — И Герасим вперевалку двинулся к выходу.
Когда он вышел, Костя смущенно протянул:
— Вы уж не обессудьте, что я вас, Владимир Семенович, Васей кличу. Для конспирации.
— Для конспирации хоть чертом зови. Не стесняйся, — улыбнулся Корсаков. — Молодчага, умело действуешь, не ошибся я в тебе.
…У Агапа их ждали. Кто-то, видимо, таился за воротами и смотрел в щелочку. Не успел Костя постучать, как их впустили.
Корсаков кивнул Косте головой: мол, иди, а я посижу на лавочке у ворот. Для подстраховки.
Июньское солнце припекало. На небе ни облачка. «Сейчас бы искупаться! — Корсаков потер ладонью грудь. — Да нет, для меня рановато. Вода в речках не согрелась как следует».
При мысли о воде нестерпимо захотелось пить. Во рту пересохло.
Скрипнула калитка. Вышел Герасим Балаков, оглядел пустынную улицу:
— Ты… Это самое… Чего тут расселся?.. Это самое… Жарко ведь… Заходь во двор.
Двор был крытым. «Старообрядцы строили», — отметил Корсаков и напрягся: Герасим запер калитку на громадную задвижку. Створы ворот были закрыты на толстенный брус, продетый через вбитые в столбы скобы. К тому же ворота подпирало бревнышко — целая сосна!
Над головой вместо неба — почерневшие доски. У крыльца топтался еще один мужик в выцветшей форменной фуражке и недружелюбно косился на Корсакова.
«Неужели ловушка? Убить решили, на червонцы позарились? — Корсаков поежился от страшного предположения. Но тяжесть нагана, заткнутого за пояс под френчем, успокоила его: — Чего испугался? Не в таких переделках бывал!»
— Я посижу на завалинке, — потянулся и зевнул Корсаков, — разморило! — И присел поближе к крыльцу.
— Дак… Это самое… Сиди… — пробурчал Герасим. — Пошли, Евсеич, в избу, — позвал он мужика, который топтался рядом.
Когда они ушли, Корсаков еще раз огляделся, прислушался: «Женских и детских голосов не слышно. Значит, всех семейных из дома убрали». Корсаков быстро переложил наган в карман галифе.
Из дверей выглянул Герасим:
— Дак… Это самое… Ждут… Это самое… тебя.
В избе прохладно, сумрачно. В углу какие-то иконы. Но разглядывать было некогда. За столом на скамье сидели Костя и Агап. На столе лежала взвешенная платина. Костя обрадовался Корсакову, словно не на несколько минут, а на годы расставались:
— А, Вася… Гони десять червонцев. За 15 граммов платины. У меня не хватило. — И тут же ссыпал платину в кожаный мешочек.
Корсаков внимательно посмотрел на Агапа, расстегнул карман френча и, чувствуя, как начинает колотиться сердце, вместо денег вынул картонное, почти квадратное, красное удостоверение:
— Вот тебе десять червонцев! Ты арестован, Агап Балаков. Следуй за нами.
— Дай, — протянул Агап лапищу к удостоверению.
— Дать не дам, но… на, прочитай. — И поднес картонный квадрат к глазам Агапа. — Коль на слово не веришь.
— Не верю! — Агап несколько отстранился и по складам начал читать:
— Объеди-нен-ное Го-судар-ст-венное По-ли-ти-ческое Управление. У-до-сто-ве-рение. Да-но си-е Корса-кову Владимиру Семеновичу в том, что он сос-тоит на служ-бе в Тагильском окр-от-деле ОГПУ в дол-жно-сти… у-пол-но-моченного. Раз-ре-ша-е-тся ноше-ние ре-воль-вера. Наган номер…
Агап отстранился еще и посмотрел на Корсакова с ненавистью:
— Без понятых не пойду.
— Ого, какой ты грамотный! Но платину продавал без понятых, следуй за нами без таковых. А для обыска будут тебе… понятые… — Корсаков не успел, закончить. Агап ударил Корсакова, но тот успел увернуться, кулачище. Агапа скользнул, по губам. Но как скользнул! Зубы зашатались. Корсаков почувствовал, что рот наполнился чем-то солоноватым. Кровь!
— Не дури, Агап! — Корсаков выхватил револьвер.
А в руках Агапа оказался тяжеленный засов, видать, он прятал его под столом.
«Надо во двор! Надо во двор! — застучало в висках, — там еще двое. Нужно видеть всех, а то подкараулят в сенях. Скорей!» Корсаков попятился с наганом в руке. За ним — Костя.
Корсаков буквально вывалился из сеней на крыльцо. Сплюнул кровь. И краем глаза увидел: у запертых ворот стоит Герасим Балаков, а рядышком топчется, сжимая кол, Евсеич.
И в тот же миг Корсаков услышал приглушенный крик:
— Берегись! Они убьют!
Корсаков бросился на крик, прохрипел:
— Агап, кому говорю, не дури… Стреляю без предупреждения. Слышишь?
Агап на секунду обернулся на хрип Корсакова, и Костя напрягся; вырвался из рук Агапа и скользнул во двор.
Агап взревел и с занесенным засовом двинулся на чекиста.
Времени для раздумий не было.
Корсаков нажал на курок. Выстрела не услышал. Осечка! Надо же, как не везет! А как все хорошо начиналось!.. «Всё, конец!» — Корсаков еще раз надавил на курок. Громыхнуло. Агап качнулся и, выронив засов, повалился на Корсакова. Корсаков спиной открыл дверь и успел шагнуть на крыльцо. Агап рухнул на порог, Корсаков обернулся с наганом к Герасиму и Евсеичу:
— Брось кол. А ты, Герасим, отопри ворота. А то…
Евсеич отшвырнул кол, как ядовитую змею. А Герасим, словно отнялись у него ноги, попытался сделать шаг вперед и не смог. Плюхнулся на землю, закрыл лицо руками:
— Дак… Это самое… Я не хотел… Это самое… Не хотел…
Корсаков наклонился к Агапу. Тот пошевелился, попытался приподняться, в горле у него забулькало:
— Ра-а-адуешься? З-з-зря! Ко-го поймал? Пе-ска-рей… Пло-тви-шку!.. Мелочишку… Зо-ло-тинки… грам-мы… А щук по-ва-а-а-жней не усек. — Агап задохнулся, замолк.
— Какие щуки? Какие? Говори, Агап, говори! — потряс его за плечо Корсаков. — Скажешь, грех твой наполовину простится. Говори!
Агап перевернулся — откуда только взялась сила? — на спину, с кровью выхаркнул:
— Не-е по зу-бам… щуки… А они не фу-у-нты, а сотни фунтов з-о-о-лота да пла-тины от… ото… оторвали у вас…
Корсаков вытер рукавом пот, он почувствовал, нутром почувствовал, что Агап знал о чем-то, что важнее всех фунтов платины, которые он изъял за годы чекистской работы, он, Корсаков, переловивший десятки контрабандистов и сотни скупщиков. Наклонился к Агапу.
— Дышит? — почему-то шепотом спросил Костя.
— Преставился. — Корсаков прикрыл веки Агапа, обернулся к Косте: — Дуй за милицией… Понятых веди! Чтобы одна нога тут, другая там!
— Есть, товарищ командир!.. А вы? Как вы? — Костя с опаской взглянул на Герасима и Евсеича.
— Исполняй приказ. А я их тут допрошу…
Костя исчез за воротами, было слышно, как он затопал по улице. Корсаков с наганом подошел к Герасиму:
— Вставай… Рассказывай… О каких щуках племяш твой упомянул?
— Дак.. Это самое… — попытался отползти Герасим. — Это самое… Не ведаю… Ей-богу…
— Предупреждаю, чистосердечное признание учитывается на суде. А вам с Евсеичем за нападение на должностное лицо грозит вышка! Пойми, дурья голова, высшая мера. Расстрел!
— А меня-то за что расстреливать? — взвизгнул Евсеич. — А я, чо? Уговорили меня постоять…
— Говори ты, кого имел в виду под щуками Агап? — Корсаков ударил рукоятью нагана по воротам. — Кого?
— Кого-кого, — не выдержал Евсеич. — Начальство.
— Какое начальство?
— Приисковое да городское. А ты слепой, что ли? Не видишь, как драги оставляют целики с металлом? Обходят их. Мы, старатели, и то знаем, что в целиках платина. Богатющая. Кумекай, для кого их хранят, от кого скрывают?.. А драги паровые разобрали… Для чего? Да робить им еще и робить бы! И сколь!.. Американские ле… эле… — Евсеич запутался в длинном слове.
— Электрические… — подсказал Корсаков.
— Угу, лектрические, не собраны… А те, что собраны… По мелким речкам не идут. Так сколь золотишка да платины щуки отхватили у вас? А ты за граммы… Кумекаешь?
— Кумекаю, кумекаю, говори, — торопил Корсаков.
— А старателей обсчитывают, вовремя не дают расчет. Кумекаешь? К кому нас толкают идтить? К скупщикам. А ты нас к стенке!
— Но вы же хотели нас прикончить за триста червонцев?
— Не-не… — сжался Евсеич, — это не я… Это Агап все.
Корсаков задумался. Он знал, что рабочие недовольны разбором паровых драг. Но спецы говорили, что паровые устарели. Нужна механизация. И он радовался, что на приисках устанавливают американские мощные электродраги. А выходит, драги эти не везде могут работать… А паровые уже убраны. Неужели вредительство? Но в каких масштабах! Корсаков ахнул. Сколько за один год из-за этой путаницы недодано золота и платины! А ведь мы за границей на золото все покупаем для нашей промышленности! Да и старателей не зря кто-то толкает к скупщикам. Надо немедленно писать рапорт на имя Ногина, а может, даже Матсона.
Корсаков услышал шаги. В калитке стояли Костя и два милиционера. За ними растерянно переминалась молодушка в платке до бровей и бородатый низкорослый старатель — понятые.
— Займитесь этими, — указал наганом Корсаков на лежащего на пороге Агапа, на утопившего в руках голову, сидящего у ворот Герасима, на потного, перепуганного Евсеича… — Составьте акт… Не забудьте тщательно обыскать дом и двор. А я рапорт начальнику ОГПУ пойду писать. Важный… Время не терпит… — Корсаков сунул наган за пояс, под френч, и торопливо зашагал в милицию.
«Кто же щуки? Щуки — надо же так сказать о вредителях. — Корсаков посмотрел на знойное небо, на синеватые гряды тайги и подумал: — Так и не взойти мне на шихан!»
С шихана подул ветер. Грудь опять начало ломить. Видно, к перемене погоды.