8

8

Тот первый, показавшийся мне очень долгим день глубоко, хотя и осколками, врезался в память. Позже я понял, что сильно нервничал тогда. Впервые я участвовал в серьезном деле. Впервые настоящий враг был со мною с глазу на глаз.

Еще в юридическом, на практике и в оперативном комсомольском отряде, мне приходилось задерживать хулиганов и даже одного грабителя. Это были преступники, но они были частью нашего общества, порождением его недостатков — дурного воспитания, попустительства, разливанного моря спиртного и т. п. От них можно было избавиться, как от болячек на теле — залечивать, пока это место не обретет здоровый цвет. Столкнувшись с «интеллектуалами», я подумал: это чужеродные микробы, занесенная извне, как от удара ножом, инфекция, и чтобы излечиться от нее, надо прежде всего извлечь грязь из раны. Арест «легионеров» стал естественной мерой защиты общественного здоровья.

Нет, мы не опасались, что «интеллектуалы» смогут подать другим заразительный пример. Болезнь легко распространяется лишь в нездоровой среде, а называть таковою окружавших преступников людей — не было ни повода, ни причины. Опасность этого преступления мне виделась в другом — в том, что «интеллектуалы» посягнули на сами устои нашего государства, нарушили основной нравственный закон нашего общества: любить свою Родину; без этой любви, порождающей в высшем взлете Павку Корчагина, стахановцев, молодогвардейцев, Гагарина, — невозможно представить советского человека. Нет ничего противнее предательства, вдвойне омерзителен изменник Родины. Трудно, не могу подобрать самые сильные, точные слова, чтобы выразить всеобщее отношение к такому тяжкому преступлению. Ну вот: многие из нас, наверное, увидев драку двух подвыпивших парней, могут в смятении отвернуться, отойти. Но ни один, я уверен, не сможет остаться равнодушным, если на его глазах ослепленный клеветой и злобой сын поднимет руку на родную мать; любой из нас не удержится, ринется с криком, чтобы тут же остановить и наказать безумца. Я подумал: сына, избивающего мать, схватит за руку любой, но как распознать негодяя, тайком подтачивающего материнскую жизнь? Наверное, в этом и заключается сложность нашей работы. Нас обучают специальным методам борьбы с преступлениями против государства, это профессиональные навыки, а опираться они должны, как на фундамент, на обостренное чувство справедливости.

Однажды, выбрав момент, я поделился этими мыслями с сослуживцами. Мы все, распаренные, остывали в раздевалке у спортзала. Подушечки пальцев каменно ныли от ударов тугого мяча. Довольные игрой, мои «старички» подтрунивали друг над другом, выясняя, кто бы из них мог войти в сборную Союза, у кого имеются для этого необходимые качества. Тут я и рассказал, чем озабочен, и ввернул свой вопрос: что важнее в нашем труде — практический опыт или профессиональное чутье, которое должно быть заложено от рождения, как талант? Все озадаченно примолкли. Александр Петрович покачал головой.

— Неточно ставите вопрос, лейтенант. Мне понятно и близко ваше юное стремление разобраться в глубинных, нравственных основах профессии, и поверьте мне, в свое время прошедшему те же раздумья, — ни вы, ни я, ни все мы готовыми чекистами не родились, чекистами нас сделало государство, которое, поручая нам эту работу, учитывало и приобретенные знания, и внутренние установки. Вспомните слова Феликса Эдмундовича Дзержинского о холодной голове и горячем сердце чекиста. Что важнее — это не вопрос. Чекистом невозможно стать и без того, и без другого. А что касается сложности нашего труда… У каждого времени свои проблемы. Помнишь, Сергей, в конце сороковых — дела бывших карателей? Много их тогда побежало прятаться за Урал. У нас у каждого по нескольку дел одновременно. Да мы готовы были 25 часов в сутки работать, лишь бы не дать ни одному гаду уйти от возмездия! И в это же время не одними беглецами занимались. Вы, лейтенант, наверняка читали в нашем музее аттестацию Олега Ивановича за сорок девятый год…

— Товарищ майор! — нарочито строго вмешался Москвин. — Найдите другой пример.

— Это приказ? — быстро взглянул Пастухов.

— Просьба, Шура, просьба, — улыбнулся Москвин. — Что я вам, экспонат?

— Позвольте не согласиться, товарищ начальник, — настойчиво возразил Пастухов. — Наш опыт и сегодня годен не для одних музейных хранилищ…

— Я помню эту аттестацию, — остановил я их спор. И процитировал ее наизусть.

— Во память! — с долей иронии похвалил Шумков. — От рождения или натренировал?

— И то, и другое, — парировал я.

— Конечно, — сказал Сергей Павлович, — вы, молодые, подготовлены лучше, чем мы. Как и мы сегодня образованнее, начитаннее чекистов двадцатых годов. Так и должно быть, ведь враг с годами становится умней, коварней, изощреннее, богаче. Вот возьмем наше дело: за спинами этих «интеллектуалов» стоит громаднейший аппарат вражеской пропаганды, мощные радиостанции, опытные психологи-лгуны. Чтобы бороться с ними, какие знания, какую технику надо иметь! Меня когда-то учили обращаться с миноискателем, а вам сегодня в институте преподают криминалистику на уровне электронно-вычислительных машин. Где уж нам за вами угнаться! Нам таких знаний не давали и вполовину… А все же как минимум в половине ваших знаний — опыт наш. И вместе с вашим опытом он еще послужит следующему поколению. Хотя… — Сергей Павлович вздохнул, — лучше бы новому поколению наш с вами опыт вообще не понадобился. Пусть идут в космонавты. Или в продавцы мороженого. У меня внуки никак не могут выбрать, какая превосходнее из этих двух самых замечательных профессий…

— Ну, — сказал Олег Иванович, — пошли заниматься нашим делом, пока еще не пришлось переквалифицироваться в мороженщики. Потому что, — уточнил он, — в космонавты нас, аксакалы, уже не возьмут, а лейтенанта взяли бы, по здоровью, но его специальность там сейчас не нужна и вовсе, глядишь, не понадобится…