Глава вторая Ногин
Глава вторая
Ногин
За окном заметно потемнело, на город навалилась лиловая тишина. Она словно концентрировала звуки, переносила их за несколько кварталов. В открытую форточку влетали остервенелый лай собак, крики играющих ребят, басовитый призыв извозчика: «Эй, гражданин хороший! Садись, прокачу, как купчика, но дешево — за полрупчика!»
Потом на несколько секунд смолкло все, будто город вымер. И вдруг на вокзале протяжно и как-то надрывно закричал паровоз: «У-у-у-умер! У-у-у-умер Кор-са-ков!»
Ногин машинально включил настольную лампу. В ее свете на сером телеграфном бланке проступила цепочка букв. Ногин сквозь кругляшки очков в который раз прочитал:
«Вчера скончался Владимир Семенович Корсаков от скоротечной чахотки».
«Эх, Корсаков, Корсаков, как же мы перед тобой виноваты!» — Ногин вспомнил, как докладывал ему Владимир Семенович о случившемся в Висимо-Шайтанском заводе.
Тогда Ногин предложил:
— Не возражаешь, Владимир Семенович, если мы тебя в группу по делу о вредительстве в золото-платиновой промышленности включим? Дело-то с твоего рапорта возникло!
Корсаков вытянулся:
— Так точно. Не возражаю. — И пошатнулся, схватился за стенку, стал оседать.
Вызванный врач с укором взглянул на Ногина:
— Я же требовал еще в прошлом году отправить товарища Корсакова на лечение в Крым. Почему вы ему не предоставили отпуска? У него туберкулез! Вы понимаете? Застарелый туберкулез!.. После возвращения с лечения товарища Корсакова требую перевести на более легкую работу! Вы слышите? На более легкую! Если он еще будет ползать по снегу или по болотам… за этими… Как их?.. Вашими скупщиками-контрабандистами — медицина бессильна… Помочь не сможем, не сможем…
Ногину хотелось возразить доктору, маленькому седоволосому с тонким прямым носом, с которого беспрерывно соскальзывало старомодное пенсне, что нет у чекистов легкой работы, но сдержался и даже пошутил, что приказание медицинского начальства — закон!
Действительно, через несколько дней нашли путевку для Корсакова, а после возвращения его из санатория перевели в Коми-Пермяцкий округ на должность, которая не требовала постоянных разъездов.
Но было уже поздно…
«Если когда-нибудь газетчики или писатели будут создавать книги о чекистах моего времени, — подумал Ногин, — их упрекнут за шаблон: мол, большинство чекистов у них больны туберкулезом. Но как ни горько — это не шаблон, а жизнь. И у Дзержинского не раз открывался процесс в легких…» Он вспоминал как-то при Ногине, что лечился кумысом в оренбургских степях. И Ногину советовал съездить подлечиться в кумысолечебницу… И Корсаков умер от чахотки. И Добош — болен тем же… В памяти всплыло еще десяток фамилий.
В дверь постучали:
— Разрешите?
— Входи, входи, — поднялся навстречу молодому сотруднику Ногин.
— По вашему распоряжению прибыл!
— Хорошо, хорошо, — пожал руку вошедшему Ногин. — Иди сюда, товарищ Васильев, садись. Умер Корсаков. Ты его помнишь? Немедленно оформляй командировку, возьми с собой брата Корсакова и поезжайте с ним в Коми-Пермяцкий округ. На похороны. От полномочного представительства. И сделайте все, чтобы помочь вдове Корсакова. Не теряйте времени.
Васильев встал, щелкнул каблуками:
— Разрешите идти?
Ногин посмотрел ему вслед: кавалерист, а не чекист! Шпор только не хватает. Ох, как бы они у него звенели!
Но зазвенел телефон, нетерпеливо, требовательно, настойчиво.
— Ногин слушает. — Он еще следил за выходящим сотрудником, но треск в трубке превратился в знакомый голос, и Ногин подтянулся: звонил полномочный представитель ОГПУ по Уралу — Матсон.
— Оскар Янович, здравствуйте.
— Добрый вечер, Герман Петрович! С возвращением из Москвы.
— Спасибо!.. Но Москва накрутила мне хвоста за то, что затянули расследование вредительства в золото-платиновой промышленности. Хочу знать, что нового за мое отсутствие выяснили. Зайдите.
— Сейчас буду, Герман Петрович! — Ногин положил трубку, собрал бумаги, сложил в папку, он не терпел беспорядка на своем письменном столе. Подошел к двухэтажному сейфу, который громоздился в углу, открыл верхнюю дверцу толщиной с кулак. Внутри лежали такие же папки, как и та, которую Ногин держал в руках. Только эта — новая — была еще тощей.
Безошибочно нашел нужную, за несколько месяцев после рапорта Корсакова располневшую, тщательно запер сейф, потрогал стальную ручку, она неподвижно находилась в горизонтальном положении. Спрятал ключи в карман галифе, подтянул ремень, коснулся пуговки под воротником: застегнута ли?
Ногин знал Матсона еще с гражданской войны.
Свели их дороги, бои на Псковщине. Матсон, тоже латыш, тогда возглавлял Псковскую ВЧК. Он заприметил учителя из латышских беженцев, несмотря на близорукость побывавшего в сражениях с белогвардейцами в звании рядового Коммунистического отряда особого назначения, а затем ставшего председателем местного ревтрибунала.
Матсон присмотрелся к молодому энергичному, эрудированному земляку: не каждый большевик с подпольным стажем заканчивал семинарию и имел диплом учителя математики и музыки. И попросил, чтобы Ногина назначили к нему замом.
С тех пор Ногин (так по-русски переделали его фамилию — Ногис) в ЧК и считает Матсона своим учителем. Уважительно прислушивается к каждому его совету.
Именно Матсон после ликвидации савинковских банд, бесчинствовавших на Псковщине, представил Ногина к награждению именными золотыми часами и рекомендовал его на самостоятельную работу в Петрозаводск — председателем ЧК при Карельской коммуне. Удивительно, что вся республика называлась Трудовой коммуной!
А в Карелии в то время была заваруха похлеще савинковских налетов на Псковщину. Восстали кулаки, требуя присоединения к Финляндии. На помощь им, смяв наши пограничные посты, пришли регулярные белофинские войска. Пять тысяч человек! Сытых, обутых, вооруженных до зубов!
Напутствие перед расставанием было кратким:
— Ты политически развит. Тонко понимаешь задачи ВЧК, предан делу, показал свои способности в разведке. Пора тебе доверять более ответственный пост. Работай, да не подводи меня.
Ногин не подвел Матсона.
И вот уже второй год они снова работают вместе — в Свердловске. Теперь и у Матсона, и у Ногина одинаковые знаки на груди — «Почетный чекист», введенные в честь пятилетия ВЧК-ОГПУ.
Такой знак под номером один носил Феликс Эдмундович Дзержинский.
Ногин был благодарен судьбе за то, что она позволила ему не раз встречаться с Дзержинским.
Не всегда эти встречи были приятными.
Однажды Феликс Эдмундович встретил его пристальным, строгим взглядом, чуть приподняв густые брови, отчего на высоком лбу резко прочертились две длинные, глубокие, продольные морщины.
Ногин понимал, что он совершил страшный проступок, когда оставил свой пост в Грузии и самовольно уехал в столицу — к Дзержинскому. Это было в 1922 году. Ногин несколько месяцев проработал под началом Берии. И увидел, что тот нарушает все чекистские принципы. Он попытался с ним поговорить. Берия властно оборвал его:
— Вы латыш, Грузию я знаю лучше вас. Идите, занимайтесь своим делом!
Ногин не выдержал. Лишь Дзержинский мог повлиять на властолюбивого Берию.
Феликс Эдмундович увидел, что Ногин волнуется.
— Садитесь… Рассказывайте.
Он внимательно, не перебивая, выслушал Ногина, закурил.
— Разберемся, — выдохнул он дым и закашлялся, — поправим… — И неожиданно резко погасил папиросу, смяв ее в пепельнице.
— Но вы, товарищ Ногин, поступили как мальчишка! Как вы смели оставить свой пост без приказа? Еще один такой поступок — и вам придется уйти из ЧК! На первый раз — десять суток домашнего ареста! Идите и все обдумайте!
Мысленно Ногин уже простился тогда с чекистской работой. Но его вызвали на коллегию ВЧК и… назначили начальником одного из самых крупных отделов в центральном аппарате — по борьбе с контрреволюционными партиями.
До сих пор на столе у Ногина стоит фотография первого чекиста с дарственной надписью.
Ногин с болью вспомнил о скоропостижной смерти Дзержинского после страстной речи на заседании ЦК партии.
В тот день Ногин видел, как, отвернувшись к окну, плакал старый заслуженный чекист. Ногин хотел пройти мимо, чтобы не смущать товарища. Но он обернулся на шаги:
— Трудно нам будет без Феликса! Трудно. Но мы должны сделать все, чтобы молодые свято хранили заветы Дзержинского.
Ногин не забывал эти слова. Вместе с Матсоном он каждый год встречался с молодым пополнением чекистов и беседовал с ними о Феликсе Эдмундовиче.
Вот и недавно на такой встрече с молодыми он привел слова Дзержинского из его последней речи:
«А вы знаете отлично, моя сила в чем. Я не щажу себя… Никогда!»
Матсон, воспользовавшись паузой, продолжил:
— А еще он 20 июля 1926 года на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) сказал: «Я никогда не кривлю душой, если я вижу, что у нас непорядки, я со всей силой обрушиваюсь на них». — Матсон оглядел чекистов. — Этот завет мы все должны хранить как зеницу ока.
Кто-то поздоровался с Ногиным, он кивнул головой, воспоминание о встрече с молодежью мгновенно погасло, он увидел темноватый коридор с полукруглыми сводами, одинаковые многочисленные двери. Полномочное представительство ОГПУ по Уралу размещалось в бывшей купеческой гостинице «Эльдорадо», а купцы любили капитальное, звуконепроницаемое — вон стены какие толстые, как в крепости!
Вот и кабинет Матсона…
Герман Петрович, прихрамывая, пошел навстречу — хромал он после авиакатастрофы, — крепко пожал руку:
— Садись, Оскар Янович. Как говаривал один мой товарищ по подполью: «Переминаясь с ноги на ногу, не раскалякаешься».
Большая голова Матсона казалась круглой из-за короткой стрижки, залысины делали лоб еще выше и шире, брови обламывались, как крылышки, над орлиным, загнутым книзу носом. Чернели узкие подбритые усики. Губы твердо сжаты, когда Матсон молчит. Подбородок волевой, сильно выдается вперед. Для такого лица глаза казались слишком маленькими. Но именно они притягивали к себе — яркие, быстрые, зоркие, наполненные то вниманием, то насмешливостью.
В движениях Матсона чувствовалась уверенность, раскованность зрелости, житейский опыт.
Ногин подосадовал, что со своими круглыми очками, с чубом, с пухловатым лицом он, наверное, выглядит по сравнению с Германом Петровичем гимназистом, ну в лучшем случае студентом.
— Рассказывайте, что нового появилось в деле по вредительству в золото-платиновой промышленности? — поудобнее устроился на стуле Матсон.
— Простите, Герман Петрович, вначале о другом, — Ногин положил на стол телеграмму о кончине Корсакова, — в ваше отсутствие получил.
Матсон прочитал, мгновенно помрачнел, тяжело поднялся:
— Каких преданных людей теряем!.. Отличный был чекист, опытный. Безотказный. На похороны кого отрядили?.. Васильева? Какой-то он весь затянутый в ремни. Душу-то ему ремни не перетянули? Хватит у него такта? Найдет он сердечные слова для вдовы, для родственников? — Матсон поднял телеграмму так, словно поднимал не легкий листочек, дрожащий даже от дыхания, а увесистую каменную плиту.
— В равнодушии Васильева упрекнуть не могу, — не согласился Ногин, — хотя с виду суховат. И щеголь — отменный. Малую пылиночку с гимнастерки сбросит. Но, по-моему, человек в форме всегда должен выглядеть так, чтобы видно было, что этой формой он гордится.
Они замолчали, отдавая честь памяти Корсакова, — минута молчания, скорбная, давящая, возникла без приказа, без просьбы. Сколько таких минут молчания было в их жизни!
Первым заговорил Матсон:
— Теперь еще и перед Корсаковым мы должны отчитаться за дело, которое было им начато… Садитесь, Оскар Янович. Так какая же у нас вырисовывается картина?
— Как вы помните, Герман Петрович, после сигнала Корсакова и нескольких писем рабочих мы послали под видом таежников на прииски наших сотрудников. Кто устроился в контору, кто на драгу, кто рабочим по сплаву древесины. Пришлось им трудно. По вечерам делали вид, что идут на охоту, по десять — двадцать километров топали по лесам к условленным местам, чтобы встретиться с нашими людьми. А потом — обратно. На сон времени не хватало. Был случай, когда двое уполномоченных восемь суток без сна проработали. Если вы не возражаете, я их представлю к поощрению, — Ногин поправил сползшие очки.
— Не возражаю, — Матсон сделал отметку в лежащем перед ним блокноте. — Если конечные результаты будут весомыми.
Ногин развязал тесемки принесенной папки:
— А выяснили наши сотрудники вот что…
И он подробно доложил Матсону о результатах их работы.
Поражала безответственность и бесхозяйственность горного начальства. Но когда многочисленные факты были сведены воедино, за головотяпством проглянула направляющая рука.
К примеру, для повышения намыва платины и золота решили заменить паровой дражный флот на мощные электродраги. Заказали их в Америке и в Перми — на Мотовилихе… На Ису отвели места для постройки двух новых драг. У Маломальской и у Журавлика. Уже почти отрыли котлованы, соорудили технические постройки, возвели бараки для рабочих. А чекисты выяснили, что полигоны для электродраг не разведаны. По их просьбе штейгер Пименов произвел разведку у Маломальской, где электродрага должна пройти отвалы после паровой. Оказалось, в отвалах платины почти нет.
Чекисты установили, что две электродраги должны работать на реке Чауш и Марьян, но контрольная разведка показала: на реке Чауше металла нет совсем — это конец полигона паровой драги № 6.
В Тагильском округе начальство попыталось, сосредоточить сразу пять мощных электродраг, но места для них оказалось недостаточно, пришлось одну перебрасывать на Кытлым. А двигатели на кытлымских драгах имеют напряжение 200 вольт. Приобретенная же в Америке — 400 вольт. Потребовалось вводить новый тип мощности, а это — лишние запасные агрегаты и незапланированный простой.
А простои обходятся стране дорого. Только простой драги Вернера, самой молодой из исовского дражного флота, за несколько лет — 88 тысяч. При этом она недодала несколько пудов платины.
Многие электродраги еще не были пущены, а в ряде мест уже выведены из строя паровые драги. Приостановлена надолго добыча металла!
А паровые, как стало ясно, могли бы еще работать и работать, так как недавно были отремонтированы.
И еще установили чекисты при помощи рабочих и старателей, что сплошь и рядом остаются целики, разведанные еще до революции. Для кого их сохраняли? В них таятся запасы драгоценных металлов.
Когда подсчитали, какой ущерб государству наносится такой путаницей, то стало понятно — это не просто бесхозяйственность, это попытка подорвать экономику молодой страны, чтобы поставить ее на колени перед мировым капиталом.
На приисках усиленно распускались слухи, что Советская власть не в силах навести порядок, что золото-платиновую промышленность может спасти только сдача приисков в концессию или возвращение бывших владельцев. Иностранцы — это, мол, дисциплина, умение считать деньги, доход, выгода рабочим! И бывшие — такие же прекрасные специалисты. И при иностранцах, и при старых хозяевах все будут обеспечены продуктами, промтоварами, да еще какими — заграничными.
В инженерных кругах твердили, что в концессию надо сдать все крупные механизированные предприятия на Урале — Березовск, Кочкарские прииски…
Чекисты выяснили, что пять крупных специалистов по платине и золоту — пять бывших владельцев и управляющих приисками — после сдачи Ленских месторождений в концессию «Ленагольдфильдс» сразу же переехали на Урал. С их переездом пошли слухи о передаче уральских месторождений иностранцам.
Матсон выслушал доклад, одобрительно посмотрел на Ногина:
— Поработали твои ребята неплохо, специалистами по золоту и платине стали, — и посуровел, — но главное не сделано — не установили, кто всем руководит. На местах исполнители известны. Их арестуем — появятся другие, пока не доберемся до мозгового центра организации… — Матсон потер виски, видимо, начинала мучить мигрень, — Оскар Янович, помнится мне, что уже тянулись руки из-за рубежа к нашим уральским платиновым промыслам?
— Точно… Было такое. Мы нашли кое-какие материалы в архивах. Смотрели, не из тех ли годов тянется ниточка к нашему делу. — Ногин полистал в папке соединенные листы. — Ага, нашел… В 1922 году французская анонимная компания, переименованная в «Эндюстриель-дю-платина», предложила создать франко-русское смешанное общество. Но предложение было выгодно лишь для французов. Советская сторона отвергла просьбу о концессии. В правительстве обратили внимание на то, что в докладе видного ученого-геолога профессора Дюпарка, представлявшего интересы французов, содержались секретные факты и цифры, о которых могли знать только уральцы, работавшие в Уралплатине. Этими цифрами и фактами Дюпарк пытался доказать выгодность передачи наших приисков в концессию. Попросили екатеринбургских чекистов посмотреть: откуда эти сведения просочились за границу… Да вы прочитайте сами, Герман Петрович, — подал папку Ногин, — несколько страничек — и все вам будет ясно.
Матсон углубился в чтение.
Скупые строки постановлений, допросов рассказывали, как чекисты вышли в Екатеринбурге на директора французской миссии Красного Креста — Дюлонга.
Он давно вызывал подозрения. Вокруг него собирались бывшие владельцы приисков, просто любители легкой жизни, спекулянты, авантюристы, мошенники, бабники.
Среди этих прожигателей жизни оказались ярые антисоветчики.
Стали устанавливать личность Дюлонга… Среди тех, кто общался с Дюлонгом, оказался горный инженер Федоров… Потянули за эту ниточку… И выяснили, что Федоров и Дюлонг давние знакомцы. До первой мировой войны Дюлонг заведовал коммерческой частью во французской анонимной компании, владевшей частью уральских приисков.
А из Центра сообщили, что Жильбер Сютель Дюлонг — полковник французской разведки.
Красный Крест — прикрытие, Дюлонг занимается сбором сведений о постановке платинового дела на Урале, интересуется всеми слабостями и затруднениями.
Особенно заинтересовала чекистов связь Дюлонга с Орестом Флером, которую Дюлонг тщательно скрывал.
Флер — видный ученый, профессор Уральского государственного университета, одновременно заведовал геологоразведкой треста Уралплатина. Но самое главное — Флер оставался швейцарским подданным. Дюпарк был его учителем.
Матсон задержался на двух письмах.
Первое — письмо Дюлонга на имя директора компании «Эндюстриель-дю-платина» господина Брэна.
Матсон перевернул листок и прочитал дословный перевод:
«Флер был мне полезен и снабдил меня массой документов. Некоторые из них весьма секретны, что могло стоить ему жизни. Он может быть нам полезен и в будущем. Надеюсь, что Париж поблагодарит меня. По мнению Флера, лучше не писать ему непосредственно. Я знаю здесь одного человека, которому можно доверять вполне. Условимся: все письма, которые Вы будете помечать четным числом — для Флера, а нечетным — для меня».
Второе — письмо самого Флера. Оно было на имя профессора Дюпарка, который представлял французскую компанию, когда докладывал правительству, пользуясь секретными данными.
Флер писал:
«Многоуважаемый и дорогой Учитель! Если тем или иным образом я могу быть Вам полезен, я с удовольствием сделаю геологические изыскания для заинтересованных групп, которые Вы представляете. Я мог бы, если обстоятельства мне не помешают, приехать в Швейцарию за их счет, чтобы их осведомить и сговориться о способе действовать».
Когда чекисты получили ордера на аресты Дюлонга и Флера, Дюлонг исчез — опытный разведчик почувствовал опасность. А Флера судили за шпионаж. В папке лежало заключение комиссии экспертов, образованной в Москве с участием Губкина и ряда других виднейших специалистов. Комиссия установила, что сведения, доставлявшиеся Флером Дюпарку через Дюлонга, были совершенно секретного характера.
Матсон прочитал выписку из постановления екатеринбургского суда:
«Гражданина Ореста Яновича Флера подвергнуть высшей мере наказания, то есть — расстрелять. Но принимая во внимание, что в настоящее время власть рабочих и крестьян настолько крепка, что враги, как Флер, не страшны и не могут поколебать социалистического строя и хозяйства, суд в порядке статьи 28 УК РСФСР постановил: заменить Флеру Оресту Яновичу расстрел десятью годами заключения под стражей со строгой изоляцией и конфискацией всего имущества в пользу государства».
Матсон откинулся на стуле, пододвинул папку Ногину:
— Неправильно указано в постановлении суда, что такие враги, как Флер, нам не опасны. Любая утечка секретной информации об экономике нашего молодого государства обнажает слабые места, незалеченные раны, и капитал сосредоточивает свои удары на них! Бьет по всему неокрепшему и незалеченному, чтобы сбить страну с ног, поставить ее на колени. Нет, такие господа, как Флер, ой как опасны. Он же вооружил знаниями одну из самых враждебных нам группу капитализма — французскую. Вспомните, она вдохновляла Антанту, она боролась против признания Советской республики, она толкала на военные авантюры пограничные с нами государства, а сейчас стремится к ростовщическому закабалению Советской России. В тех разговорах, которые ведутся о сдаче уральских приисков в концессию, тоже чувствуется работа французов… Кстати, Оскар Янович, вы проверяли, нет ли в новом деле присутствия Дюлонга?
— Для того и поднимали архивы, Герман Петрович. Из дюлонговских знакомцев в нашу орбиту расследования попали двое. Это Флер. Он досрочно освобожден. Но ведет себя образцово. Напуган прошлым. Или действительно осознал свою вину. А второй — инженер Федоров. Сейчас он работает в Союззолоте, в Москве. Там в аппарате немало уральцев, в том числе бывших владельцев и управляющих приисков. Их придется проверить всех. Федоров же частенько наезжает в Свердловск, он занимается Уралплатиной. Встречается с техническим директором — Доменовым… Есть у меня одна задумка, Герман Петрович, устроить своего человека в трест Уралплатина. Надо, чтобы он вошел в доверие к Доменову. Через него проходят многие московские распоряжения. С москвичами он дружен. Что-то он мне подозрителен: бывший крупный горный специалист и даже владелец акций золото-платиновых компаний. Да и в гражданскую — пользовался доверием колчаковцев.
— Действуйте и докладывайте почаще о ходе расследования.
Ногин поднялся, завязал тесемки папки. Матсон подал ему руку, чтобы попрощаться, но удержал его:
— Оскар Янович, я все думаю о Корсакове. Мало мы еще заботимся о здоровье чекистов, невнимательны к их быту… Я вам поручаю, как моему заместителю, проследить за строительством городка чекистов. Там надо бы оборудовать и санчасть. Да, еще… Вы заметили, что в столовой стали хуже кормить? Неужели нельзя закупить на севере оленину, лосиное мясо, грибы, ягоды? Это же все дешево. — Матсон крепко сжал руку Ногина. — Ну, за питанием я сам прослежу. Идите, Оскар Янович, идите. Имейте в виду — золото-платиновая промышленность на сегодня для вашего отдела — основное. До свиданья.
Ногин медленно шел по коридору. Словно шагами отмеривал: что сделано? Что нужно сделать?
Шаг — надо попросить московских товарищей поторопиться с проверкой личных дел уральцев, работающих в Союззолоте. Шаг — надо вызвать Добоша из Перми, командированного туда на полгода начальником экономического отдела окружного ОГПУ… Шаг — Добош там порядок навел. Надо дать ему конкретное задание по Уралплатине… С Добошем мы уже сработались… Да-да, необходимо сейчас же телеграфировать в Москву и в Пермь — Добошу…