Расстрелянный брат

Его бывшие аспиранты вспоминали, что «при господствовавшем в то время нигилистическом отношении к своему внешнему виду замечались отсутствие «пузырей» на брюках, до блеска начищенная обувь, галстук и всегда выбритое лицо». Сразу было видно: «Мальчик из хорошей семьи». Келдыш знал французский, немецкий, ему пришлось выучить еще и английский «эту современную латынь науки и техники», как пишет выдающийся ученый-механик академик Александр Юльевич Ишлинский.

Мстислав Всеволодович говорил тихо и немногословно. Если сердился, еще понижал голос. Хорошо воспитанный, избегал фамильярности и панибратства. Но в нем происходила мгновенная смена настроений. При желании мог отбрить. Келдыш часто подозревал окружающих в глупости и подлости. У него были для этого все основания.

По мнению академика Никиты Николаевича Моисеева, «Келдыш был сыном генерала и внуком генерала, и он полностью усвоил генеральское высокомерие. Пережив в молодости все горести дворянского изгойства, он тем не менее в последующие, тоже достаточно трудные годы не очень стремился облегчать участь себе подобных. Келдыша люди боялись».

Академикам приходилось с ним спорить и ссориться. Он был «не сахар», как выразился один из его коллег. Директор Института высоких температур академик Александр Ефимович Шейндлин рассказывал, как в кабинет Келдыша вошел первый вице-президент Академии наук Михаил Дмитриевич Миллионщиков. Келдыш сурово посмотрел на него и сказал:

– Я вас не звал. Зачем вы пришли?

Академик Миллионщиков молча повернулся и ушел.

Хотя были люди, которые Келдыша не боялись, и он признавал их ум и познания. Он понимал, что ученым нужна атмосфера и творческого поиска. В его институте никогда не было соцсоревнования, которое было форменным издевательством над учеными.

В молодости говорили о вспыльчивом, цыганском темпераменте Келдыша (уверяли, будто в жилах одной из его бабушек, жены генерала от инфантерии Александра Николаевича Скворцова, текла цыганская кровь). Другим его дедом был Михаил Фомич Келдыш, который окончил духовную семинарию, но стал военным врачом и тоже дослужился до генерала.

Мстислав Всеволодович первое время писал в анкетах: «из дворян». При такой биографии его с трудом приняли в партию. Спас положение присутствовавший секретарь райкома, у которого была инструкция обеспечить партбилет важному для страны ученому.

В 1936 году арестовали и на следующий год расстреляли его брата Михаила, аспиранта исторического факультета. Другого брата, Александра, арестовали как «французского шпиона». Он провел за решеткой полтора года, но его выпустили, потому что в этот момент на Лубянке происходила смена команды. И в этот короткий период кое-кого отпускали, и Александру Келдышу повезло…

Все это не прошло бесследно для Мстислава Всеволодовича. С годами в нем усиливались замкнутость, молчаливость. Легко он чувствовал себя только среди своих. Коллеги обращались к нему: «Слушайте, Эм Вэ». Для своих он был почти богом. Общение с ним – это лучший период жизни, хотя это и годы тяжелейшей работы, считает лауреат Ленинской и Государственной премий член-корреспондент Академии наук Михаил Яковлевич Мэров:

– Он сам горел и заставлял гореть других. Когда я его впервые увидел, то этот спокойный, очень рассудительный человек поразил меня глубиной вопросов, которые он задавал, и своими комментариями. Причем он умудрялся даже поправлять докладчиков, и даже поправлял их, когда они называли неверные цифры. Мы часто говорили, что Господь Бог поцеловал его в лоб. Специалисты, которые были о себе очень высокого мнения, когда возникали сложные проблемы, говорили: «Надо посоветоваться с мудрым».

У него были фантастические организационные способности. Он был прирожденным лидером. Если у нас сейчас нет крупных результатов в космонавтике, если изменилось отношение к космическим исследованиям, то потому, что нет лидеров его уровня. Общаться с гениальными людьми непросто. Но превосходства, пренебрежительного, высокомерного отношения мы с его стороны не чувствовали. Он был достаточно строгим – особенно к тем, с кем непосредственно работал. Вместе с тем он был достаточно простым человеком. Мне не раз приходилось бывать у него дома. Это был совершенно другой человек, полностью раскрепощенный. Он даже по-другому обсуждал те проблемы, которые накануне мы обсуждали в институте или в президиуме академии…

Михаил Мэров руководил в институте Келдыша отделом физики планет.

Лекции на мехмате Мстислав Всеволодович читал деловито, ни на что не отвлекаясь, на посторонние темы не высказываясь. У него не было ни конспекта, ни бумажек в карманах – это на мехмате не принято. Очень редко, вспоминают его бывшие студенты, он вдруг останавливался среди лекции. С легкой смущенной улыбкой пробегал написанное на доске, быстро находил описку (именно описку, а не ошибку), и лекция продолжалась.

Он был очень пунктуален, строго спрашивал с себя и не позволял себе опаздывать или не выполнять обещаний. Ровно в девять утра его «Чайка» въезжала в ворота института. Все совещания и встречи начинались точно в назначенное время. Все подсобные службы, начиная с машбюро, работали столько, сколько надо было для дела.

Он был жестким и требовательным руководителем. Его указания не обсуждались, а исполнялись с армейской быстротой. Но все важнейшие вопросы решались на совещании заведующих отделами, и Келдыш прислушивался к мнению руководителей отделов. В институте не было столовой для начальства. Келдыш обедал вместе со всеми. Его сотрудники вспоминают, что в годы президентства он приезжал в институт только два раза в неделю. Видно было, как тяжелой, болезненной походкой он поднимается по лестнице в свой кабинет.

В 1961 году решением ЦК и правительства большое число научных институтов передали в отраслевые ведомства. Техническая наука была отделена от Академии наук. Одно из печальных последствий этого, как тогда казалось, разумного и практичного решения стало колоссальное отставание советской науки в вычислительной технике.

Сотрудники института требовали от Келдыша новой вычислительной техники, наивно полагая, что он может все, а он видел регресс отечественной вычислительной техники, ничего не мог сделать и, как говорят его сотрудники, глубоко переживал свое бессилие. Хотя в ранние годы в ответ на слова сотрудников о том, как трудно соревноваться с американцами, которые все считают на мощных компьютерах, говорил:

– Ничего, обойдемся серым веществом.

Считал, что советские математики все равно считают быстрее американцев.

Слушая докладчика, он как бы дремал, но на самом деле слушал очень внимательно, сразу замечал неточности и находил слабые места. Каждый мог прийти к Келдышу и посоветоваться. Он сразу видел просчеты и мог иногда закрыть работу, если оказывалось, что она ошибочна. Говорил очень вежливо:

– У вас неправильно поставлена задача, начинайте с самого начала.

Но в нерабочее время охотно присоединялся к своим сотрудникам, которые отмечали какие-то праздники за общим столом в институтском подвале. Дружил с академиками-математиками. Собирались они у Ивана Матвеевича Виноградова в его квартире на Тверской, выпивали, гуляли по ночной Москве. Дружба Келдыша с Виноградовым кому-то казалась странной. Академик Сергей Петрович Новиков, не скрывая своего возмущения говорил и писал о доносительстве Виноградова, о его нескрываемом антисемитизме и развращающем влиянии на многих математиков…

Мстислав Келдыш не был сухарем и не отказывался от радостей жизни. Однажды он зазвал к себе в кабинет главного архитектора академии, которому поручили строить новое здание на Ленинском проспекте, и предложил это отметить. Тот стал отказываться:

– Не могу – я за рулем.

Келдыш его успокоил:

– Ничего, я вам налью такой коньяк, который наша милиция не узнает. Французский…

Как это свойственно одаренным натурам, он был человеком широких и разнообразных интересов. Он знал и понимал классическую музыку, разбирался в живописи, любил французских импрессионистов.

– Деньги в загранкомандировках, – рассказывает академик Игорь Михайлович Макаров, – он тратил на литературу- профессиональную математическую, которая ему была нужна, и на произведения искусства.

В те годы Игорь Макаров был заместителем заведующего отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС, после Келдыша он станет главным ученым секретарем президиума Академии наук.

До Келдыша президент не занимался текущими проблемами, скажем, строительством, деньгами. Это решали главный ученый секретарь, аппаратные начальники. Келдыш все взял в свои руки, вникал, контролировал строительство.

Заместитель главного ученого секретаря Академии наук Владимир Алексеевич Виноградов своей властью увеличил зарплату советским ученым, работающим на Кубе.

Министерство финансов усмотрело в этом незаконное расходование средств и нанесение ущерба государству. Министр финансов информировал Академию наук, что намерен передать материалы в Генеральную прокуратуру для привлечения Виноградова к уголовной ответственности. Угроза была реальной.

Мстислав Всеволодович снял трубку аппарата правительственной связи и позвонил министру финансов. Сказал, что решение было принято с его ведома и оно уже дает положительные результаты. На этом все закончилось. Жаловаться в прокуратуру на Келдыша было невозможно.

«Келдыш, – вспоминал Андрей Дмитриевич Сахаров, – произвел на меня сильное впечатление деловой хваткой и живостью ума, умением ясно сформулировать сложные научные, инженерные и организационные вопросы, мгновенно находить какие-то новые их аспекты, не замечаемые другими».

В мае 1971 года сотрудники келдышевского института поехали домой к Андрею Сахарову и вручили ему поздравительный адрес к 50-летию, где первой стояла подпись Келдыша. По мнению многих математиков, Келдыш долго сохранял уважение и симпатию к Сахарову. Но потом ситуация изменилась, и из келдышевского института уволили известного правозащитника Валентина Федоровича Турчина. А осенью 1973 года началась публичная кампания осуждения Сахарова. Некоторые академики с удовольствием осуждали Сахарова, других заставил Келдыш. Это поручение ему дали в ЦК.

Академик Черток пишет, как в марте 1965 года Келдыш находился на космодроме, готовя вместе с Королевым очередной пуск. В самый ответственный момент, когда космонавтов уже посадили в корабль, Келдыша позвали к аппарату ВЧ. Это был секретарь ЦК КПСС Суслов. Он просил Келдыша срочно вылететь в Москву и провести общее собрание Академии наук, которое бы осудило академика Сахарова и, может быть, даже исключило его из академии.

Келдыш не посмел возразить. Он вернулся на старт и попросил Королева дать свой самолет для полета в Москву. Королев поинтересовался, что случилось. Келдыш рассказал, и Королев пришел в ярость. Он отвел президента Академии наук подальше, чтобы никто не слышал его слов, и стал кричать, что для этого он самолет не даст. Ставить вопрос об исключении Сахарова – позор. Он не отпустит Келдыша с космодрома и готов говорить с Сусловым и объяснить ему, что президент Академии нужен именно здесь…

Келдыш никуда не полетел. Ему это простили, потому что старт был удачным. А Келдыш понял, что ставить вопрос об исключении Сахарова нельзя – позора не оберешься. Но история характерная. Мстислав Всеволодович знал, когда и по какому поводу можно спорить с высшими чиновниками, а когда лучше не противоречить.

Келдыш на заседании в правительстве заверил, что система очистки вод Байкала абсолютно надежна и строить целлюлозный комбинат можно. Так что он не помешал этой идее, которая едва не погубила Байкал, хотя именно президент Академии наук должен был первым вступиться за уникальное озеро, хранилище питьевой воды мирового уровня.