«Новая» музыка

В скетче Хапе Керкелинга комика в парике и с бородой объявляют как польского тенора, который исполнит под аккомпанемент фортепиано экспериментальную «модерновую» музыку. Номер завершается пронзительным воплем Керкелинга: «Хурц!». Сидящие в зале представители образованного среднего класса реагируют на этот скетч с сомнением, не понимая, стоит ли воспринимать его всерьез. Как и в сказке о новом платье короля, никто не рискует встать и разоблачить мошенничество: вдруг окажется, что ты ничего не понимаешь в искусстве.

Классическая музыка к началу XX столетия порвала со многими привычными звучаниями, и публика предпочла ей музыку композиторов XVII–XIX веков. Вакуум мгновенно заполнила «легкая» музыка, то есть шлягеры, мюзиклы и тому подобное. На мой взгляд, причина такого положения вещей не в экстравагантности звучания современной серьезной музыки, а в том, что ей далеко не всегда удается затронуть чувства слушателей.

Эмоции даны человеку для того, чтобы мотивировать его к действиям в процессе эволюции. Это не означает, что в любой ситуации действия под влиянием эмоций повышают шансы на выживание — можно слишком много есть или выбрать не того сексуального партнера. В том-то и кроется противоречивость чувств: они требуют немедленного удовлетворения, хотя их задача — обеспечить выживание индивидуума в долгосрочном плане.

Музыка способствует усилению чувств. Она вызывает приятные переживания, а неприятные может смягчать, непосредственно воздействуя на определенные центры головного мозга. Многочисленные опыты с животными доказывают: если предоставить крысам возможность управлять выделением гормонов в мозге, с помощью, например, наркотических препаратов, то они делают это непрерывно. То есть гормоны счастья могут вызывать наркотическую зависимость.

Именно поэтому люди используют музыку в качестве безопасной формы эмоционального допинга. Она не вводит в состояние транса, как ритуальные танцы, и достаточно небольших доз, получаемых через наушники, чтобы скрасить серые будни.

Можно ли против этого возражать? Очевидно, можно, в противном случае американский ученый Дэвид Харон не издал бы в 2004 году работу «В защиту принципа удовольствия в музыке».

Харон протестует против концепции музыкального искусства, распространенной среди композиторов XX века, которые не желают пробуждать у слушателей никаких эмоций и отдают предпочтение эстетике более высокого, духовного и абстрактного уровня. По аналогии с современной живописью, лишенной ныне всякой предметности, из музыки исчезло все, что действует в обход интеллекта: простые ритмы, приятные гармонии. В двенадцатоновой музыке (додекафонии) Арнольда Шёнберга никакая нота не может быть повторена, пока прежде не прозвучат все одиннадцать. Сущность этого метода состоит в том, что составляющие данное произведение мелодические голоса и созвучия производятся непосредственно или, в конечном счёте, из единственного первоисточника — избранной последовательности всех 12 звуков хроматической гаммы, трактуемых как единство. Эта последовательность звуков называется серией.

После Второй мировой войны многие исследователи эстетики утверждали, что больше нельзя сочинять музыку и писать стихи «просто так». Они верили, что лишив музыку ее чувственной составляющей, удастся повлиять на массовый вкус. Упомянутый ранее Теодор Адорно приветствовал инновации и, по свидетельству писателя Даниэля Кельмана, прогнозировал, что музыку Шёнберга когда-нибудь будут насвистывать прохожие на улице.

Адорно ненавидел джаз, но начиная с 50-х годов ритмы, мелодика и гармонии его музыки становились все сложнее, а затем появился Free Jazz, который проповедовал отказ от гармонических и тональных структур. Только пульс не удалось изгнать из джаза — в противном случае это был бы уже не джаз.

Сегодня подшучивать над уже далеко не новой «новой музыкой» просто. Но результаты последних исследований в области физиологии головного мозга не оставляют сомнений в том, что, игнорируя законы ее восприятия, музыка рискует полностью лишиться массового слушателя. «Невозможно сочинять музыку, — пишет Дэвид Харон, — не отвечающую эмоциональным потребностям человека, и надеяться, что ее оценят». Композитор Карлхайнц Штокхаузен как-то сказал: «Новая музыка пробуждает новые чувства». Он заблуждался — на протяжении тысячелетий чувства остаются все теми же.

Сказанное не означает, что существует некая специальная музыка, которая воздействует на эмоции, и только. Это нонсенс. Музыка не может ограничиться удовлетворением потребностей слушателей в душевной гармонии. «Музыка интересна тогда, когда она основывается на том, что нам известно, и одновременно привносит в нашу жизнь что-то новое», — считает Стефан Кёльш из университета Сассекса. Будучи «духовно открытым», человек может познать совершенно незнакомые звуковые миры, не имеющие ничего общего с тем, к чему он был приучен с детства, например, додекафонию Шёнберга или музыку гамелан-оркестра с острова Бали.

Диалектику консонанса и диссонанса подчеркивает также исследователь музыки Герберт Брун из университета Фленсбурга. «Гармония просто легче воспринимается, чем дисгармония, — пишет он. — На консонансах мы в определенном смысле отдыхаем. Наши трезвучия состоят из интервалов, которые воспринимаются мозгом как соответствующие друг другу». А после некоторой тренировки мозг в состоянии усваивать и так называемую «атональную» музыку. Современная классическая элитарная музыка очень далека от слуховых привычек массовой публики, а отход от гармонии представляет тупиковый путь развития. «Музыка нашего времени своими корнями уходит в рок и поп, — считает Брун. — Она оперирует понятным всем материалом, и потому ее слушают во всем мире».

Ему оппонирует ганноверский врач и исследователь функций головного мозга Эккарт Альтенмюллер — фанат новой музыки. На фестивале «Венский модерн» 2008 года он вместе с флейтистом Михаэлем Шмидтом познакомил публику с тремя сверхсложными произведениями современного композитора Брайана Фернихоу. «Такую музыку почти никто не слушает, поскольку она сложна, — говорит Альтенмюллер. — Но если приложить усилия к ее пониманию, убеждаешься, что она действительно прекрасна».

Новации в музыке привели к изменениям слуховых привычек дилетантов. Интервалы и аккорды, 200 лет назад считавшиеся диссонансными, сегодня ласкают наш слух. Мы не затыкаем уши в кинотеатре, если фильм сопровождает атональная музыка — скорее, настораживаемся в ожидании появления злодея. Мы привыкли к разнообразным музыкальным диалектам — джазу, босанове и другим. Нам удалось примириться с ними, и они стали вызывать у нас определенные эмоции. Музыка, обращающаяся исключительно к нашему интеллекту, лишена будущего. И если кто-то слушает ее, чтобы получить положительные эмоции, а не только с целью повысить свой интеллект, это для нее вовсе не унизительно. «Я слушаю музыку, чтобы успокоиться или наоборот взбодриться, — говорит Стефан Кёльш, — и вовсе не испытываю при этом угрызений совести».

Хорошие музыканты знают способы воздействовать на наши чувства. Как играющий роль Гамлета актер не должен сам испытывать отчаяние, так и певец не должен быть влюблен, чтобы исполнить балладу о любви. Он знает, как вызвать эмоциональный отклик у слушателей, а поскольку, в отличие от актера, который не видит себя со стороны, слышит звучание того, что исполняет, достигает своей цели легче, чем актер.

Пол Маккартни, когда сочинял «Yesterday», напевая мотив, произносил: «Scrambled eggs» — но эмоциональное воздействие этой песни было уже обеспечено. К счастью, он сумел найти и слова, сделавшие ее бессмертной.