РАССТРЕЛ ДЕСЯТИ

Конец февраля. День и ночь кипит работа на явках большевистского подполья. Французские товарищи, работающие под руководством Иностранной коллегии, приводят на явки все больше и больше сочувствующих. Уже в каждой воинской части и почти на всех кораблях есть группы преданных делу революции работников. Жак Елин среди французских моряков теперь свой человек. Он посещает корабли, имеет связи с матросскими группами революционного действия и революционными комитетами. Президиуму Иностранной коллегии и областному комитету известно, что Михаил Штиливкер и Александр Вапельник посещают казармы французских солдат, куда их ухитряются проводить французские товарищи из пехотных и артиллерийских частей. Неутомимо работает Жанна Лябурб. Ее знает почти весь французский гарнизон. Солдаты-соотечественники слушают ее, затаив дыхание, ей верят, как в свое время простой французский народ верил Жанне д’Арк, возглавившей освободительную борьбу французского народа против английских захватчиков.

Неплохо складываются дела и в польских, сербских, румынских и греческих воинских частях. Стойко Ратков со своими сербскими товарищами неустанно работают среди своих соотечественников. Многие сербы уже заявили им, что они хотят перейти на сторону Советской власти, что они ждут только приближения Красной Армии, чтобы вступить в ее ряды. Ян Вимут-Гржеляк, Гелена Гржелякова и другие товарищи из польской коммунистической группы добились тоже больших успехов. Уже некоторые польские части стали полностью небоеспособны. В греческих и румынских частях действуют революционные комитеты.

Влияние коммунистов-подпольщиков среди войск Антанты растет изо дня в день. В этой обстановке у некоторых подпольщиков зарождаются фантастические, нереальные планы. На одном из заседаний президиума Иностранной коллегии Жак Елин и Михаил Штиливкер заявили, что если областной комитет и ревком дадут в их распоряжение вооруженный отряд в несколько десятков человек, то они вместе со своими французскими товарищами захватят белогвардейских и французских главарей, рабочие Одессы поддержат это выступление и власть перейдет к Совету.

Это предложение встревожило И. Ф. Смирнова-Ласточкина. Областной комитет решил поставить этот вопрос на своем заседании. Жак и Михаил горячо доказывали, что следует, не дожидаясь прихода Красной Армии, призвать одесских рабочих к оружию и при поддержке распропагандированных солдат и матросов антантовских войск восстановить в городе Советскую власть.

План был заманчив, но нереален. Члены областкома партии видели, что в нем много революционного пыла и романтики, однако не учитывается ряд важных условий, необходимых для захвата и прочного удержания власти в городе. И без того было ясно, что дни антантовской интервенции сочтены, к Одессе неуклонно двигались части Красной Армии, успеху которой способствовала в значительной степени утрата боеспособности распропагандированных подпольщиками иностранных войск. Следовало ли в этой обстановке начинать вооруженное восстание, которое могло стоить много крови, привести к гибели многих нужных партии товарищей, а главное, не дать желаемого результата?

Областной комитет решил отклонить предложение о восстании, но, делая уступку ряду работников Иностранной коллегии, согласился с предложением Жанны Лябурб провести совещание представителей всех революционных групп действия французских частей и кораблей с участием членов областкома партии, военно-революционного комитета и Иностранной коллегии, чтобы трезво обсудить сложившуюся обстановку, дать четкие указания подпольщикам на ближайшее время их деятельности. Вся подготовка совещания, назначенного на воскресенье, 2 марта, поручалась президиуму Иностранной коллегии. Участники совещания должны были вечером собраться в кафе на Гаванной улице, дом № 7.

Но случилось непредвиденное. Штиливкер перепутал день созыва совещания и сообщил по воинским частям и на корабли, что оно состоится в субботу, 1 марта. Эта ошибка обнаружилась всего лишь за день до совещания. Штиливкер, Елин и ряд других работников были срочно направлены в воинские части, чтобы сообщить точный день совещания. Последовавшие затем события показали, что эта ошибка спасла от гибели многих руководящих работников одесского подполья.

Днем 1 марта заседал президиум Иностранной коллегии, на котором еще раз были уточнены вопросы для обсуждения на совещании. У всех было приподнятое, бодрое настроение, никому не приходила в голову мысль о надвигающейся грозной опасности. Тревожились только по поводу того, что из-за допущенной ошибки на совещание могут явиться не все представители.

В условиях постоянной слежки подпольщикам приятно было почувствовать себя в среде верных друзей и товарищей, с которыми можно поговорить по душам, поделиться своими мыслями и планами на будущее. Расходиться никому не хотелось, все слушали Жанну Лябурб, которая вдохновенно говорила о ближайших перспективах:

— Несомненно, революция скоро победит. Тогда я обязательно вернусь во Францию. Я хочу рассказать всем правду о русской революции, разоблачить грязную ложь буржуазии. Это моя заветная мечта!

После заседания президиума Жанна Лябурб и Стойко Ратков отправились на Пушкинскую улицу в дом № 24. Здесь Жанна снимала небольшую комнатку в квартире старухи Лейфман, у которой было три дочери. Стойко жил на другой квартире, но любил проводить свободное время в обществе Жанны и дочерей ее квартирохозяйки. И на этот раз он по обыкновению зашел к ним. Все оказались дома: хозяйка квартиры беседовала со своим знакомым, пришедшим по какому-то делу, ее дочери Вера и Геся тихо разговаривали между собой, Роза старательно выписывала что-то из учебника французского языка, которому взялась обучать ее Жанна. И вдруг двери с шумом распахнулись и в квартиру ворвались 11 французских и белогвардейских офицеров. Скомандовав «руки вверх», они стали обыскивать людей, перевернули в квартире все вверх дном. У Жанны обнаружили один экземпляр газеты «Le communiste», несколько брошюр политического содержания и старые одесские газеты. Белогвардейский офицер обратил внимание на раскрытый учебник французского языка и набросился на Жанну:

— Ты большевичка! Готовишься, небось, агитировать французских солдат, — и ударил ее по лицу.

Старушка хозяйка заплакала. К ней бросился другой офицер и, угрожая револьвером, заорал:

— Молчи, сволочь, расстреляю!

Результаты обыска явно не удовлетворили контрразведчиков: они искали деньги, оружие, но ничего такого обнаружить не удалось.

— Где деньги, которые ты привез из Москвы? — тыча Раткову в лицо револьвер, допытывался белогвардеец, руководивший обыском.

— Ни о каких деньгах я не знаю, а в Москве никогда не был, — спокойно отвечал Ратков.

— Ничего, у нас скажешь! Обязательно скажешь!

Спустя час всех, кто находился в квартире, со связанными руками вывели на улицу, посадили в крытый грузовик и увезли. Из разговора, происходившего между конвойными, арестованные поняли, что контрразведчики обрадованы удачным захватом руководителей большевистского подполья. Находившиеся в автомобиле услышали, как кто-то из офицеров предложил устроить арестованным необычную казнь — выбросить всех живыми в море. Другие конвойные с хохотом поддержали это предложение. Тем временем автомобиль въехал во двор дома № 7 на Екатерининской площади, где помещалась французская контрразведка.

Палачи из французской охранки неспроста выбрали для своих грязных дел именно этот дом. Со стороны улицы это было красивое, с большими окнами и парадной дверью здание. Но под домом имелось много подвальных помещений, а во двор выходили лишь глухие стены соседних домов. Это позволяло легко скрыть от постороннего глаза все, что творилось за благопристойным фасадом.

Арестованных втолкнули в комнату, окна которой выходили во двор. В ней уже находились Яков Елин, Михаил Штиливкер, Александр Винницкий и дочь хозяев квартиры, где жил Елин, Мария Лиман. В соседней комнате под охраной офицеров сидели двое солдат-французов. Все они были арестованы в кафе на Гаванной улице, куда явились, чтобы встретить представителей воинских групп действия и сообщить им о переносе совещания. Они сидели за столиком и мирно беседовали с двумя прибывшими на совещание солдатами, поджидая остальных. Часов в 7 вечера в помещение неожиданно вошла группа офицеров и направилась прямо к их столику. Выхватив револьверы, офицеры объявили всех арестованными и доставили в контрразведку.

Начался допрос. Вел его офицер контрразведки — пожилой французский полковник аристократического вида. Полковник задавал вопросы по-французски, через переводчицу. Контрразведчики хотели добиться от арестованных сведений о подпольной типографии, выпытать, кто руководит одесским подпольем, где собираются большевики. За признание обещали свободу, деньги, беспрепятственный выезд за границу.

Первым взяли на допрос Елина. От него потребовали назвать фамилии работников, которые занимаются пропагандой среди французских солдат. Елин отрицал свою причастность к подпольщикам, притворился, что совершенно не знает французского языка. Тогда его начали избивать рукояткой револьвера, ногами. Весь в крови, Жак упал без сознания на пол, и лишь тогда его вынесли в соседнюю комнату и оставили на время в покое.

Затем допрашивали Штиливкера и Винницкого. Их также зверски избили. Мишелю рукояткой револьвера выбили глаз, свалили на пол, били ногами в живот. Варварским истязаниям подвергли Александра Винницкого.

— За что бьете? — спросил Стойко Ратков находившегося в комнате полковника «Добровольческой армии».

— Спрашивай французов. Они здесь распоряжаются, — ухмыляясь, ответил тот.

Настала очередь Раткову идти на допрос. Еще ни о чем не спрашивая, французский офицер дважды ударил его по лицу.

— Кто вы такой? — спросил офицер французской разведки.

— Я серб.

— Сволочь, а не серб.

— Я не сволочь, а серб.

— Если вы честный серб, то даю вам 5 минут, чтобы все, все рассказали.

— Мне нечего рассказывать, — ответил Ратков и больше не стал отвечать ни на какие вопросы.

Его также жестоко избили.

Пока «допрашивали» мужчин, группа офицеров отвела в смежные комнаты арестованных девушек, и вскоре оттуда раздались душераздирающие крики.

Мужественно вела себя на допросе Жанна Лябурб. Полковник то обещал ей сохранить жизнь, то подвергал побоям, то снова начинал увещевать, но Жанна, назвав себя подданной Французской республики, наотрез отказалась даже сообщить свое настоящее имя.

До поздней ночи длились пытки, однако никто из подпольщиков ни в чем не сознался, ни единым словом не выдал своих товарищей, подпольную организацию. Ничего не добившись, контрразведчики вывели 11 арестованных во двор, посадили на два автомобиля и повезли по темным улицам города. В числе конвоиров вместе с «добровольцами» находилось четверо французских офицеров.

Арестованные ехали молча. Каждый думал свою невеселую думу. У всех была одна мысль: хоть бы не расстреляли «при попытке к бегству», а доставили в тюрьму. Товарищи наверняка выручат. Может, попытаться бежать сейчас? Безнадежно, охрана слишком велика! Михаил Штиливкер попробовал только приподняться, но конвойный тотчас обрушился на него и прикладом винтовки перебил ему ногу.

Когда автомобили выехали на загородную дорогу, которая вела к тюрьме, все почувствовали некоторое облегчение. Значит, в тюрьму, а не на Стрельбищное поле, где обычно чинили расправу оккупанты. Но, не доезжая до тюрьмы, возле кладбища автомобили затормозили. Тогда всем стало ясно, что надежды на спасение нет, расстрел неминуем.

Ночь была темная, и Стойко Ратков решился на отчаянный шаг. Обладая недюжинной силой, он изо всех сил ударил сидевшего сзади конвойного, оттолкнул его и выпрыгнул из автомобиля. По нем начали стрелять, и тут пригодился фронтовой опыт: Ратков резко метнулся в сторону, пули его не настигли. На рассвете он добрался до явки областкома и, потрясенный случившимся, рассказал о ночной трагедии.

А по городу уже с быстротой молнии распространялась весть о новом кровавом злодеянии интервентов и белогвардейцев. Идя утром на работу, рабочие водопроводной станции обнаружили возле стены еврейского кладбища тела расстрелянных. Их лица были настолько изуродованы, что Жанну Лябурб, например, удалось опознать лишь по ее старенькому пальто. О ночном расстреле сообщили вышедшие утром газеты, и народ со всего города потянулся к моргу, куда были привезены трупы.

К концу дня 2 марта в городе стало известно о расстреле Жанны Лябурб, Якова Елина и других подпольщиков. Большие группы, рабочих собирались на улицах, около помещений, занимаемых профсоюзами. Возникали стихийные митинги-протесты. Несмотря на категорическое запрещение властей, на Пересыпи вечером 2 марта состоялся митинг, на котором была принята резолюция, выражавшая доверие и приветствие рабоче-крестьянскому правительству Советской Украины [117].

Вскоре вся Одесса уже знала, кто расстрелян и кем расстрелян. Расстрел вызвал огромное возмущение.

В связи с этим власти проявляли особую нервозность. В морг явились полицейские чины из Бульварного участка с требованием градоначальника ни в коем случае не выдавать тела погибших родственникам. Ночью в морг нагрянул вооруженный отряд полиции, который силой захватил тела расстрелянных и увез их на кладбище. Полиция боялась, что рабочие с почестями будут хоронить своих героев и похороны выльются в мощную демонстрацию протеста против оккупационного режима и белогвардейского террора. Одесский градоначальник доносил: «В связи с сегодняшними похоронами можно ожидать крупных демонстраций. По полученным сведениям, несколько заводов прекратили работы. Некоторые на похороны предполагают явиться вооруженными» [118].

Однако замысел властей провалился. Дежурившие у морга родственники замученных сообщили большевистскому комитету о ночном налете полиции, а сами отправились вслед за полицейскими на кладбище и потребовали, чтобы им дали возможность похоронить своих близких. У Жанны Лябурб в городе родственников не было, и ее похоронили одесские рабочие, прибывшие на кладбище, чтобы открыто и торжественно отдать последний долг мужественным борцам за революцию.

«Погребение было бесконечно грустным, но и торжественным, — писала Е. Соколовская. — Масса венков с красными лентами была возложена на могилы. А кругом нас, собравшихся около могил, была цепь вооруженных, злобно смеявшихся солдат, отпускавших грубые замечания, вроде: «Чего плачете, это не первые и не последние»» [119].

Речей не произносили — кругом было полно шпиков и переодетых полицейских, которые прислушивались к каждому слову участников похорон. Нескольким работникам обкома, пришедшим с большим риском на кладбище, едва удалось избежать ареста. Но грозным предупреждением палачам о близкой расплате была надпись на алой ленте одного из венков: «От областного комитета РКП(б) — смерть убийцам!», возложенного на могилу Жанны Лябурб группой подпольщиков.

«Одесские новости» 7 марта писали:

«Назначенные на вчера, в 1 час дня, похороны 11 расстрелянных привели несметные толпы народа. На многих фабриках и заводах окончены были в полдень работы, так как рабочие пожелали отправиться на похороны отдать последний долг покойным. На кладбище явилось до 5–6 тысяч человек».

23 марта 1919 г. газета «Правда» поместила извещение:

«Французская группа РКП извещает товарищей о трагической смерти секретаря группы тов. Жанны Лябурб, расстрелянной 2 марта в Одессе наемниками французского капитала. Вечная память товарищу, погибшему на революционном посту».

Мемориальная доска на кладбищенской стене у места расстрела членов Иностранной коллегии

Выступая на VIII съезде РКП(б), Жак Садуль, товарищ Жанны по совместной работе в Москве, во французской коммунистической группе, говорил о ней:

«Она всегда воодушевляла группу, и в моменты, когда мы падали духом или когда перед нами вставали какие-нибудь препятствия, группа черпала новое вдохновение и новую энергию, глядя на неутомимую работу погибшего нашего товарища» [120].

Садуль рассказал делегатам съезда о необыкновенном мужестве и большой скромности Жанны Лябурб. Уезжая в Одессу на свою трудную и опасную работу, она не боялась того, что ее постигнет. Накануне отъезда товарищи говорили ей: «Будьте осторожны, Жанна!» А она на это отвечала: «Умирают ведь только один раз!»

Делегаты VIII партийного съезда стоя спели похоронный марш в память Жанны Лябурб. Вместе со всеми делегатами съезда стоял и пел великий вождь пролетариата В. И. Ленин.

В докладе на VII Всероссийском съезде Советов Владимир Ильич говорил:

«Мы знаем, что имя француженки, тов. Жанны Лябурб, которая поехала работать в коммунистическом духе среди французских рабочих и солдат и была расстреляна в Одессе, — это имя стало известно всему французскому пролетариату и стало лозунгом борьбы, стало тем именем, вокруг которого все французские рабочие, без различия казавшихся столь трудно преодолимыми фракционных течений синдикализма, — все объединились для выступления против международного империализма» [121].

Кровь Жанны Лябурб еще теснее сплотила французских коммунистов с коммунистами России. «…Убийцы не достигли цели. Мертвая француженка Жанна Лябурб стала еще более известной, чем живая. Одно ее имя стало символом борьбы» [122], — писала газета «Юманите» через сорок лет после гибели отважной французской коммунистки.

Расстрелом Жанны Лябурб, Елина, Штиливкера и Винницкого не закончилась, однако, расправа оккупантов над членами французской группы Иностранной коллегии. Днем 2 марта на Тираспольской улице был схвачен активный работник газеты «Le communiste» Исаак Дубинский. А вечером в тот же день в здании купеческой биржи на балу, устроенном обществом волонтеров союзных армий, был арестован Александр Вапельник. Узнав о гибели товарищей, он отправился на бал, чтобы восстановить нарушенные связи с французскими солдатами, предупредить их о случившемся, сообщить новые явки.

Дубинский содержался во французской контрразведке до 7 марта. Его подвергали жестоким пыткам, несколько раз на рассвете водили на расстрел и вновь возвращали в подвал, надеясь, что он все же выдаст товарищей по подполью. Но палачи просчитались:

Дубинский не проронил ни слова. 7 марта по приговору военно-полевого суда он был расстрелян. Такая же судьба постигла и Вапельника.

И. Дубинский

Предсмертная записка, посланная И. Дубинским матери из контрразведки

Сохранились сведения о героической стойкости Дубинского при объявлении приговора. Перед самой казнью он попросил папиросу, спокойно выкурил ее и сказал палачам:

— А теперь стреляйте. Большевизм — это мой идеал, моя мечта, я радостно умираю за нее!

В вышедшем после расстрела Дубинского номере газеты «Коммунист» участники одесского большевистского подполья писали: «Славная жизнь и смерть т. Дубинского лучше всего говорит о силе и красоте нашего движения. Человек, так бестрепетно принимающий смерть, должен быть воодушевлен великими идеалами» [123].