§2. Коммунизм учебников
Вместе с программой партии, пообещавшей светлое будущее через двадцать лет, был сочинен учебник «Обществоведение» для выпускных классов средней школы и средних специальных учебных заведений. Это был текст об идеалах коммунизма, о неизбежности коммунизма, о «развернутом строительстве» коммунизма под руководством коммунистической партии. Суть учебника оставалась неизменной, менялись только подробности: вместо прежних генсеков появлялись новые и тихонько испарялись слишком громкие обещания. Обеспечить, например, к 1980 году отдельной благоустроенной квартирой каждую советскую семью, включая семьи молодоженов, или увеличить производительность труда в промышленности в четыре с половиной раза, а в сельском хозяйстве – в шесть раз.
Учебник – не политинформация, которую можно не слушать, читая книжку под партой. Обществоведение – строка в аттестате. Детям все это приходилось заучивать. Про то, что у нас вся власть принадлежит трудящимся, а «на той стороне расколовшегося в 1917 году мира человеку труда настойчиво внушают, что он пигмей» (Обществоведение. – М.: Политиздат, 1983 с. 247). Про общий кризис капитализма, подавляющего рабочее движение: «антинародные законы позволяют правительствам запрещать забастовки» (Обществоведение – М.: Политиздат, 1972, с. 107). Авторы прекрасно знали, что у нас в Новочеркасске попытку забастовать расстреляли и задавили танками.
Конечно, это был не учебник, а помрачение мозгов. Пропагандисты твердили, что коммунизм неизбежен: марксизм-ленинизм познал исторические и экономические законы, поэтому советский народ под руководством партии прокладывает путь всему человечеству. У нас уже сейчас все равны. У нас уже сейчас самая лучшая демократия. Свобода слова у нас ограничена только запретом на пропаганду насилия, безнравственности, человеконенавистничества. А еще у нас запрещено «преследование за критику» (Обществоведение. – М.: Политиздат, 1983. с. 212). У нас уже сейчас все прекрасно, а при коммунизме будет еще лучше. При коммунизме можно будет заботиться о красоте одежды – «ведь само по себе желание красиво одеваться вполне оправданно, особенно в молодом возрасте». При коммунизме не будет извращенных потребностей: «Человеку коммунистического общества не придет в голову дикая мысль требовать особняк в 100 комнат, когда ему достаточно трехкомнатной квартиры». Глупости про одежду и особняк появились уже в первом издании (Обществоведение. – М.: Госполитиздат, 1962. с. 277) и дошли до последнего (Обществоведение. – М.: Политиздат, 1987. с. 195). В переводах учебник выходил вплоть до 1989 года – в Риге и Ташкенте, в Каунасе и Фрунзе, в Ереване и Киеве.
Евгений Бунимович, учившийся во Второй московской математической школе, впервые открыл этот учебник перед выпускным экзаменом и был потрясен: «Мы боялись даже не за себя, а за школу, честно приходили на все консультации перед экзаменом. Тщетно. Запомнить и воспроизвести ворох верноподданного бреда не получалось. Не тому нас учили» (Школа жизни. – М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015, с. 477—478)
Что думали авторы, сочиняя лганье пополам с глупостями, неизвестно. Кстати, трудились они на даче, в свое время подаренной Сталиным Горькому. Об этом уже в новом веке с гордостью сообщил Георгий Шахназаров, руководитель авторского коллектива, и с гордостью же высказался о результате трудов. «Учебник был сдан в срок, он выдержал 24 издания общим тиражом 40 миллионов, был переведен на десятки языков и удостоен Государственной премии СССР. Наш учебник не мог, разумеется, избежать разрыва между теорией и жизнью, который отличал идеологию советского периода. Но он не был и рождественской сказкой для юношества, давал известное представление о тех реалиях, с какими выпускникам школы придется столкнуться. Пожалуй, вернее всего назвать это сочинение полу-утопией. Ну а что касается содержащегося в нем заряда политической культуры, то авторам стыдиться нечего. Мы старались, как могли, помочь воспитанию гражданина, умеющего самостоятельно мыслить и по возможности бесконфликтно стыковать личный интерес с долгом перед обществом. Некий гибрид спартанца с афинянином. Словом, советского человека» (Георгий Шахназаров. С вождями и без. – М.: Вагриус, 2001. с. 92). Подобные высказывания в комментариях не нуждаются: это позор.
В учебнике не было заряда политической культуры – был заряд архаической мифологии. В десятом классе я почитала книгу, над которой прямо ахнула и переписала ее в тетрадку —подробно законспектировала: «Категории средневековой культуры» Арона Яковлевича Гуревича (М., 1972). Мама принесла из библиотеки? Не помню. Моих ресурсов хватило на такие мысли: «совсем несоветская» и «у нас так же». «Мир человеческий – усадьбу, крестьянский двор, имеющий полную аналогию и вместе с тем возвышающую санкцию в Асгарде, усадьбе богов асов, – со всех сторон обступает неизведанный темный мир страхов и опасностей» (с. 43). Мир человеческий = наша страна, «социализм», санкционированный «коммунизмом». А вокруг – страшный лес, мир нечеловеческий. Этим зарядом учебник стрелял в голову детей. Год за годом. С 1962-го по 1989. Время своей единственной жизни, которое дети потратили на это помрачение, – оно не вернется. Миллионы минут и часов.
«Каков будет твой личный вклад в строительство коммунизма?», «В чем решающие преимущества социалистической системы хозяйствования перед капиталистической?», «Какие факторы определяют возрастание руководящий роли партии в современных условиях?» – вопросы из учебника. Так детям велели мыслить. Про факторы возрастания спрашивал даже учебник 87-го года.
Дети вынуждены были повторять: «Коммунисты обладают равными правами без каких-либо исключений», «Счастье, которое несет людям коммунизм», «Коммунизм веками был призрачной мечтой угнетенных. Теперь его созидание становится явью». В учебнике 1987-го года про явь коммунизма – пожалуйста, страница 249. Оставалось непонятным, сохранится ли при коммунизме коммунистическая партия и будет ли возрастать ее роль, но такого вопроса, никто, конечно, не задавал.
Александр Бикбов, исследуя пропагандистские понятия и образы в книге «Грамматика порядка», доказывает, что «официальная риторика советского периода была очень подвижной» (Грамматика порядка: Историческая социология понятий, которые меняют нашу жизнь» – М.: Издательский дом ВШЭ, 2014. с. 171). Приходится отметить, что эта подвижность не затрагивала школьный курс обществоведения: долбежка одних и тех же мертвых слов продолжалось десятилетиями. И как пчелы в улье опустелом, Дурно пахнут мертвые слова.
Как относились школьники и студенты к идеологическим предметам, мы помним по себе. Типичный случай – полное отторжение: сдать и выбросить из головы. Нетипичные – наивное доверие с разочарованием в итоге либо «путь в обход» – самостоятельное, протестное изучение «основоположников».
«Всю эту лабуду я воспринимал как докуку, от которой нужно подешевле отделаться» (А. М. Интервью 1. Личный архив автора).
«При элементарной хитрости это все можно было легко обойти. Забавный эпизод. Еще до окончания института я попал на срочную в армию. Мне уже было почти 25 лет, у меня уже была семья, дочь. Времени у меня было море, пить я не пил, гулять было негде, я много читал. Как-то еще со школьных времен вспомнил я острую дискуссию по „Материализму и эмпириокритицизму“. Но это – не на уроках, боже сохрани. У нас были свои „конторы“, где мы собирались. Я стоял тогда на позиции, что это „рябой кобылы сон“. Ну и полез я в теорию, набрал томов Ленина, Энгельса, стал вести параллельные конспекты и прочее. Буквально через неделю на меня вышел наш „контрик“ (офицер контрразведки) и стал издалека выспрашивать: все ли дома в порядке, здоров ли, как служба. И чего это тебя потянуло на „основоположников“? Ну, я ему ответил, что учусь в институте, и мне потом это все надо будет сдавать. Боже, как он обрадовался! Все так просто, никакой „политики“, а то он уже решил, что я или от нас заслан, или к нам. Кто-то ж лягнул, что я Ленина читаю! Это до добра не доведет!» (П. Г. Интервью 2. Личный архив автора).
«Мощная идеологическая накачка началась только в 8 классе, когда историю у нас начала вести директор школы. Она говорила: „В моей жизни было только два дня: день моего рождения, как биологического существа, и день вступления в ряды коммунистической партии. Так же должно быть и у вас“ (она комсомол имела в виду). Историю и строение партии я знал хорошо, потому что был умный, а кроме того директрису боялся, но эта ее упертая однозначность вызывала внутренний протест, и не только у меня одного. Однажды она похвасталась нам, что видела на улице девушку с американским флагом на сумке и „сообщила, куда надо“ – после чего мы решили, что держаться от нее надо подальше. Но это был не протест, а желание избежать неприятностей. Я даже думаю, что, муштруя нас, она хотела нам добра, готовила к жизни, которая, по ее вере, не переменится никогда» (А. Г. Интервью.3 Личный архив автора).
«Воспринимала как фикцию, как-то сдавала, но как – не помню» (А. Б. Интервью 4. Личный архив автора).
«Школьные и институтские курсы общественных дисциплин казались неизбежным злом. Перетерпеть. Выучить. Забыть. Свою единственную четверку я получил на первом курсе по истории КПСС – перепутал какие-то там съезды» (Р. А. Интервью 5. Личный архив автора).
«В школе, в старших классах, я уже прекрасно понимала, что там есть значительная доля неправды. А в Московском университете ее никто особо и не скрывал: лекторы так и говорили, что „это, может, и не совсем так“» (Л. И. Интервью 7.Личный архив автора).
«Очень нравились предметы „Обществоведение“, „История партии“. Не могла понять страничку про возрастание роли партии. Без критиканства. Просто не понимала. Лекции и семинары по общественным наукам в институте обожала. Никогда не приходилось говорить то, что не думала, ни на экзаменах, ни на семинарах» (О. К. Интервью 8. Личный архив автора).
«Работы классиков марксизма я знал не хуже преподавателей. Поэтому мне не составляло труда дать „правильные ответы“ на любые вопросы в билете. Мне даже не приходилось осознанно кривить душой, так как марксизм (особенно в его ленинской „диалектической“ интерпретации) позволяет вывернуть наизнанку любой тезис. При этом, не забудьте, в глубинную и первородную мудрость ленинских идей я верил горячо и искренне, и преподавателю было проще поставить мне очередную „пятерку“, чем вступать в дискуссию со студентом, которые огреет его десятком цитат» (М. С. Интервью 9. Личный архив автора).
«Воспринимал с презрением и вынужден был учить этот бред. Благо в медицинском институте только на первом курсе пришлось серьезно подходить к этим урокам. Потом шла профанация. А научный коммунизм уже сдавал в эпоху ускорения» (Л. С. Интервью 10. Личный архив автора).
«Приходили мысли о тошнотворности всей этой тематики, когда учителя и преподаватели музучилища вели себя не в соответствии с общечеловеческими ценностями, которые я впитала из книг – я с раннего детства очень много читала… Одна, например, партийная концертмейстерша, лет 35—40, ходила в соседнее с нашим здание церкви и смотрела, кто из учащихся туда заходит. Заходили, разумеется, из любопытства, возраст наших учащихся был 15—19 лет. Двух девочек за это (и последующее столкновение с мадам Потуроевой), говорят, исключили. Преподаватель английского в музучилище, Тамара Ивановна Анищенко, тоже лет 40, заставляла нас произносить все регалии Брежнева по-английски на оценку, это было вроде экзамена: «General Secretary of the CPSU Central Commity…» и еще две рулады надо было произнести без запинки. Оценки ставились только две: не икнул – пять, икнул – два. Она же заставляла каждого в начале урока произносить по-английски приготовленную дома «политинформацию» – что-нибудь из свежей газеты «Правда», которую обязала нас читать за завтраком. Это был мой враг номер один: язык я знала так хорошо, что она не могла не ставить мне пятерки, но ненавидела за скепсис и насмешливость – люто. Все это привело к тому, что я решила в вуз не поступать – кто-то показал мне учебник научного коммунизма. Поступать в консерваторию меня никто не смог заставить, хотя я окончила училище с красным дипломом и получила направление в вуз – тогда у нас это было так, музыканты в вузы поступали с разрешения (с направлением)» (А. К. Интервью 11. Личный архив автора).
С авторами «Обществоведения» все ясно. Они наглядно доказали, как выгодно помрачать умы и лгать на службе у государственной идеологии. При коммунистической власти пропагандистам первого эшелона достались всевозможные блага – почет, уважение, влиятельность, тиражи, деньги, известность. При после-коммунистической… то же самое.
Мы все учились по учебнику «Обществоведение». Даже сейчас мне стыдно, что я заучивала и повторяла это. Авторы же в лице Шахназарова сообщили, что им стыдиться нечего.
Пропагандисты второго эшелона тоже отлично устроились. В 1981 году вышел сборник «Коммунистическое воспитание учащихся на уроках истории, обществоведения и основ советского государства и права» (М.: Просвещение). Тираж хоть и не миллионный, но очень солидный – 128 000. Составителем сборника был Михаил Студеникин, старший научный сотрудник НИИ школ. Он написал установочное введение в духе типичного запредельного безумия. «Огромное значение для дела построения коммунизма имеет воспитание личности в духе коммунистических идеалов» (с. 8). ««Богатейший материал для воспитания у школьников преданности делу коммунистической партии дает изучение произведений Л. И. Брежнева «Малая земля», «Возрождение», «Целина»» (c. 25). «Готовность школьников к борьбе за идеалы коммунизма, проявление коммунистической убежденности в повседневной деятельности и поведении» (с. 15). Особо выделенной строкой Студеникин требовал вести «учет и анализ случаев неадекватных коммунистическому мировоззрению высказываний» (с. 15).
«Учет и анализ высказываний» – это называется и по-другому. На человеческом языке – слежкой и стукачеством. На языке аналитических справок КГБ – выявлением проявлений: «Советская молодежь активно участвует в коммунистическом строительстве, претворении в жизнь решений партии. Однако отдельные молодые люди, испытывая воздействие буржуазной идеологии, допускают идеологически вредные проявления. <…> Высказывание клеветнических, демагогических, ревизионистских и других политически вредных суждений как форма проявлений и в количественном выражении, и по числу причастных лиц является наиболее распространенной. В среде учащейся молодежи за три года было совершено 3324 проявления…» (Аналитическая справка КГБ СССР о характере и причинах негативных проявлений среди учащейся и студенческой молодежи. – В кн.: Олег Хлобустов. Парадокс Андропова. – М.: Яуза, Эксмо, 2014. с. 518, 520, 522). Обратим внимание на косноязычные саморазоблачительные формулировки «допускать проявления», «высказывание суждений как форма проявлений».
В наши дни Михаил Студеникин продолжает идейно воспитывать школьников. Каждый год выходят его учебники. «Основы духовно-нравственной культуры народов России», для 4-го класса. – М.: Русское слово. 2011. То же, 2012. То же, 2013. То же, 2014. «Основы духовно-нравственной культуры России», для 5-го класса. – М.: Русское слово, 2012. То же, 2013.
Автор выполняет новый заказ государственной идеологии: «окончивший школу ученик должен стать гражданином с государственническими убеждениями» – так написано в «Книге для учителя к учебнику М. Т. Студеникина „Основы духовно-нравственной культуры народов России“», тоже в установочном введении (М.: Русское слово, 2013. с. 9). Зловещая подробность: к уроку «Честь и достоинство» дан эпиграф из поэмы «Полтава»: «И первый клад мой честь была». В памяти сразу встает продолжение – «Клад этот пытка отняла»…
В 1983 году в НИИ общих проблем воспитания Академии педагогических наук вышла брошюра, которая прямо и неприкрыто нацеливала учителей на донос: велено было в вести учет проявлений и анкетировать детей для «выявления данных об источниках получения информации». Вопросы следовало задавать такие: «Обсуждают ли в твоей семье проблемы политической, экономической, культурной жизни?», «Интересуются ли твои друзья проблемами политической жизни? По каким вопросам вы спорили?», «Из каких источников ты получаешь информацию о событиях в стране и мире?», «Отмечают ли в твоей семье религиозные праздники?», «Имеется ли в вашей семье религиозная литература?» (Методики изучения сформированности основ коммунистического мировоззрения у школьников. – М., 1983. с. 67, 72, 146).
Умопомрачительные многомиллионные тиражи идеологических учебников и все методики формирования коммунистических убеждений были перечеркнуты великим анекдотом, который несомненно знали все без исключения авторы-пропагандисты. Знали и многие дети.
Этот разящий антимарксистский анекдот – свидетельство принципиального изменения самой структуры миропонимания – обсуждает Владимир Шляпентох в книге «Страх и дружба в нашем тоталитарном прошлом»: «Мы, при всем нашем критицизме (мы приравнивали советское общество к фашистскому – куда дальше!), не могли преодолеть самую по сути главную идею марксизма, что в соответствии с естественными законами истории именно социализм является будущим человечества. <…> Знаменитый анекдот о том, что во времена первобытно-общинного строя в пещерах висели лозунги „Да здравствует рабовладельческое общество – наше светлое будущее!“, мог появиться только в очень поздние советские времена, когда марксистский историзм начал терять свою магическую силу» (с. 93).
Выскажу гипотезу, когда, как и откуда этот анекдот появился. Думаю, что источником стала легендарная статья Андрея Синявского «Что такое социалистический реализм». В 1959 году она была опубликована анонимно во французском журнале «Эспри». Ироничный и страстный Аноним писал: «Из сферы нравственных устремлений отдельных лиц („где ты, золотой век“? ) коммунизм с помощью Маркса перешел в область всеобщей истории, которая приобрела с этих пор небывалую целесообразность и превратилась в историю прихода человечества к коммунизму. <…> Железная необходимость, строгий иерархический порядок сковали поток столетий. Обезьяна, встав на задние лапы, начала свое триумфальное шествие к коммунизму. Первобытнообщинный строй нужен для того, чтобы из него вышел рабовладельческий строй; рабовладельческий строй нужен для того, чтобы появился феодализм; феодализм необходим, чтобы начался капитализм; капитализм же необходим, чтобы возник коммунизм. Всё!».
Разумеется, в Советском Союзе статью прочли считанные лица. В основном особо допущенные функционеры агитпропа. Борис Рюриков ругал ее в журнале «Иностранная литература» (1962, №1) – «грубо сфабрикованная подделка», «топорная работа» (с. 197). Но из его обвинений невозможно понять, о чем там речь: предусмотрительный пропагандист крамолу не цитировал. После процесса над Синявским и Даниэлем со статьей ознакомили преподавателей филологического факультета Московского университета, чтобы они заклеймили отщепенцев.
15 февраля 1966 года в «Литературной газете» появилось гневное письмо, подписанное филологической профессурой. Подписанты вовсю возмущались «предателем Синявским», но… они процитировали ударную фразу: «Рука не поднимается воспроизвести то, что смог написать Терц о коммунизме и марксизме. Вот образец его писаний. „Обезьяна встала на задние лапы и начала триумфальное шествие к коммунизму“» (Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля. – М.: Юнона, 1990. с. 493). Рука, значит, не поднимается. Однако поднялась, причем дважды: в следующем абзаце крамола повторена: «…коммунизм представлен автором как идеал вставшей на задние лапы обезьяны» (там же). В наивность умудренных филологов я поверить не могу, как и в наивность руководства «Литературной газеты». Зачем это было сделано – можно строить предположения. Так или иначе, но блестяще умный и убийственно смешной антимарксистский выпад был обнародован. Думаю, что после этой публикации анекдот и возник.
Лично мой детский антикоммунизм идейно окреп после изучения «Манифеста коммунистической партии». Его сдавали все советские студенты – поколение за поколением. Помнили оттуда одну фразу – первую: «Призрак бродит по Европе» (недурное начало для романа ужасов). Все знали еще две фразы, но никто не помнил, что они тоже из «Манифеста»: «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и «пролетариату нечего терять, кроме своих цепей». Пассаж про цепи я переиначила и думала про себя: пролетариату нечего терять, кроме своих детей.
Но Марксу и Энгельсу надо отдать должное: они пообещали перед всем миром рассказать, чего хотят коммунисты, – и сделали это. При помощи деспотического вмешательства – именно этими словами сказано – коммунисты хотели провести целый ряд мер. А именно. Экспроприацию собственности. Отмену права наследования. Централизацию всех орудий производства в руках государства. Централизацию кредита в руках государства с исключительной монополией. Централизацию всего транспорта в руках государства. Одинаковую обязательность труда для всех. Учреждение трудовых армий. Соединение земледелия с промышленностью. Устранение различий между городом и деревней. Общественное воспитание всех детей, соединение воспитания с производством. В работе «Принципы коммунизма» последнее требование выглядит так: «Воспитание всех детей, начиная с того момента, когда они могут обходиться без материнского ухода, в государственных учреждениях и на государственный счет. Соединение воспитания с фабричным трудом». Устами Маркса и Энгельса коммунисты утверждали также, что у пролетариата нет отечества, а право, семья и образование буржуазны и потому исчезнут.
Каким образом этот чудовищный бред мог увлечь миллионы людей? Почему этот кошмар называется «счастьем человечества»? Вот это серьезная, страшная загадка.
В семидесятые годы молодежь не верила в коммунистическое будущее и не собирались его «строить». Это было даже не смешно: отсмеялись раньше. Удивительные исключения, подобные позиции моего собеседника М. С., который «яростно» отстаивал коммунизм, только подтверждают правило. Напомню, что идейный студент отстаивал его против официальной партийной точки зрения. Но что думали те, кто составлял ту самую «аналитическую справку» КГБ? Кого они обманывали? Не могли же они верить, что молодежь, претворяя в жизнь решения партии, с энтузиазмом строит коммунизм и только отдельные лица допускают проявления?
Историк Александр Ваксер в монографии «Ленинград послевоенный: 1946—1982» (СПб.: Остров, 2005) высказывает уверенность, что постоянный обман населения приводил к самообману властей: «Долгие годы бытовало представление, что существовала „двойная бухгалтерия“ в сфере информации. Одна – фальсифицированная – для народа и общественности, другая – для руководителей. В последнее время выяснилось, что второй во многих случаях просто не существовало. Нередко обманывали людей, обманывали и себя» (с. 376).
Культуролог Самуил Лурье пессимистически обобщает: «В государстве, где то ли полиция – служанка мифологии, то ли наоборот, – всякое правдивое высказывание по существу является доносом и может быть использовано как таковой» (Самуил Лурье. Такой способ понимать. – М.: Класс, 2007. с. 311).