Москва, типография «Искра революции», 5 октября 1940 г.

…Секретарь партбюро Московской типографии «Искра революции» Развадовская ещё раз перечитала характеристику на Франца Лёшля, над которой она работала все последние часы после запроса, который поступил не откуда-нибудь, а из Исполкома Коминтерна. А что? Неплохо она написала: «Внимательный и растущий товарищ»[720]. Осталось проставить дату. Какое сегодня? Ах да, 5 октября 1940 г.[721]

Развадовская любила после работы с документами заглянуть в цех.

Вон и он, Лёшль: склонился над клавиатурой линотипической машины с латинским шрифтом. И как ловко печатает! «Всё-таки в нашей типографии без иностранцев – никуда», – в очередной раз подумала Развадовская, которая, конечно, как и все, была поражена обнаружившемуся обилию иностранных шпионов и вредителей, свято верила в мысль Сталина о том, что по мере строительства социализма классовая борьба только усиливается, но не могла и не нарадоваться на своих иностранных рабочих. Если бы не они, то как типография справлялась бы с подготовкой такого объёма литературы на иностранных языках? Таких типографий, где наборщики умеют споро работать и с кириллицей, и с латиницей, во всём Советском Союзе наперечёт[722].

– Франц, как дела?

– Карашо, – с забавным акцентом, но как всегда живо ответил Лёшль.

– Как ты себя чувствуешь? Болят раны? – Развадовская знала, куда Лёшль пропал в 1936 г. и откуда вернулся с въевшимся южным загаром, но и сильно израненным в сентябре позапрошлого 1938 г.[723]

– No pasar?n! – ответил Франц лозунгом испанских республиканцев-антифашистов: «Они не пройдут!» В августе прошлого 1939 г. всё как будто перевернулось с ног на голову, и было, конечно, трудно поверить, что вчерашние враги-фашисты теперь те, у кого с Советским Союзом договор о ненападении. А тут ещё Молотов на сессии Верховного Совета СССР выступил с речью о «советско-германским сближении» и даже «дружбе»…[724] Но эти мысли, эти сомнения все секретари партбюро пытались тогда от себя гнать прочь-прочь-прочь.

– Франц, напомни, а где ты выучился на наборщика? – На самом деле Развадовская знала эту историю наизусть, но во-первых, ей нравилось слушать его акцент, а во-вторых, у кого ещё в СССР сейчас была возможность вот так запросто поговорить с настоящим иностранцем?

– Я же вам рассказывал. В 15 лет я стал учеником в типографии[725].

– Да, да, продолжай.

– Называлась типография…

– Подожди-подожди, сейчас сама вспомню… «Арктика»?

– «Адрия»![726]

– Ну конечно!

– Может, и адрес моего первого места работы вспомните?

– Сейчас! Шабортштрассе, 322б![727] – радостно выпалила секретарь партбюро, которая, как и полагалось, наизусть знала личные дела сотрудников.

– Ну и память у вас! Можно вопрос?

– Конечно!

– Я днями говорил с ребятами. И они мне сказали, что и наша типография как-то очень смешно называлась раньше.

– До революции?

– Да.

– «Скоропечатня»?

– Да, именно это слово.

– Скоропечатня Левенсона.

– Вот-вот!

– Между прочим, она была ещё и поставщиком Его Императорского Величества! – гордо заметила партсекретарь, но тотчас же осеклась и даже оглянулась, не услышал ли кто ещё, какую она тут несёт контрреволюционную крамолу. И хотя её никто кроме Лёшеля не услышал, она ему объяснила:

– Наша типография тогда печатала все материалы для Ходынки. Знаешь, что это такое было?

– Знаю…

– А я тут на тебя характеристику писала в Исполком Коминтерна, – решила она срочно сменить тему разговора. – Интересно, зачем ты им опять понадобился?[728]

В Коминтерне к характеристике с места работы добавили свою: «Очень способный надежный товарищ»[729]. Вскоре Советскому Союзу предстояла Великая Отечественная война, а Лёшлю – возвращение в разведку.

Решимся сказать, что Лёшлю работа на Россию была написана… на роду. Да! И дело было ещё в… предыдущую мировую войну.