Уже не инородцы

Стал иным далекий Север.

Крепнут новой жизни корни

Под железным руководством

Нашей партии могучей.

А. Н. Платонов. «На дальних берегах»[220]

Тема преобразования природы и связанная с нею тема формирования нового человека обретает новый смысл в условиях Заполярья. Теперь речь идёт не о перековке «бывших вредителей» и «социально-вредных единиц», а о формировании советских людей из коренных жителей Севера. Мы видим это и в экспозиции Парижской выставки (ненец с турнепсом, Институт народов Севера, культбазы), и в многочисленных публикациях 30-х годов. На словах декларировалось равенство в семье народов СССР, однако советская национальная политика на Севере заключалась в том, чтобы максимально приблизить образ жизни и национальную культуру коренных народов Севера (да и не только Севера) к советскому образцу. При этом проводники культуры рассматривали жителей Севера как примитивный, первобытный народ и наивно верили в то, что разрушение тысячелетиями сложившегося уклада северян является для них благом [37]:

«Мы использовали всякую возможность, всякий приезд эскимосов, чтобы научить их готовить такие вещи, как суп, кашу, картошку, макароны. Мы прекрасно понимали вред для здоровья эскимосов почти исключительно мясной пищи и старались им это втолковать».

«Эскимосы несомненно обладают музыкальным слухом и способностями. Но довольно примитивными, не обработанными. Иногда они поют коллективно песни без слов, получается недурно. <…> Пляски так же примитивны, как и песни и музыка».

Примерно в это время коренные народы Севера получают от Главсевморпути «свою» письменность – кириллический алфавит, состоящий почти во всех языках либо из 32 либо из 33 русских букв.[221]

В статьях 1930-х годов постоянно подчёркивается тот факт, что советская власть «освободила» народы Севера, проводятся натянутые противопоставления современности и жизни при царе. Публикуются благодарственные письма эскимосов, которые, судя по стилю, написаны под диктовку политработников [114]:

«Раньше, до советской власти, в наших головах было темно, как в большую ночь зимой, когда не было солнца. Нас не учили и школ нам не давали. Теперь мы грамотные <…>.

Мы все видим, что стали другими. Лучше охотимся, лучше живём. Мы теперь ходим в баню, лечимся только у врача, чисто моем посуду, умеем печь хлеб. Нам понравилось носить нижнее белье, и мы его стираем. <…>

Мы уже не инородцы, как называли нас до революции. Теперь мы граждане, как все, кто живёт и хорошо работает на советской земле.

В наших головах теперь светло» (рис. 6–11).

Рис. 6–11. Чукча-курсант изучает теорию полёта [14]. Подготовка лётчиков из местных кадров (не только в Арктике, но и в Бурятии, и в Средней Азии) была одним из наиболее эффектных способов продемонстрировать успех сталинской национальной политики

Основным инструментом разрушения традиционного уклада жизни стало введение коллективного хозяйствования и связанное с ним насильственное переведение кочевников на осёдлый образ жизни. В прессе тех лет этот процесс именовался «оседанием» и существовал даже «план по оседанию» [17].

Главсевморпуть располагал 13 культбазами, доставшимися в наследство от Комитета по делам народов Севера. Через культбазы осуществлялось взаимодействие государства и «националов» (этим словом в статьях 1930-х обозначали коренных жителей Арктики). При них имелись начальные школы, а при одной – даже курсы медсестёр, которые окончили пять чукотских девушек-комсомолок. В состав культбаз также входили больницы, опытные предприятия, ветеринарно-зоотехнические пункты. Заботились и о политическом просвещении «националов» [56]:

«Чукча Кеутель, член ВЛКСМ, прошёл подготовку в качестве ветсанитара и самостоятельно работал заведующим питомником ездовых собак. Сейчас он учится в Анадырской совпартшколе».

Подготовкой более квалифицированных национальных кадров занимался Институт народов Севера. Так, по плану на 1936 год намечался выпуск «…46 национальных работников: советско-партийное отделение выпускает 17 чел., педагогическое 13 чел., экономическое 16 чел. В эту группу работников входят 5 ненцев, 4 ханта, 6 маньси, 10 эвенков, 1 эвен, 7 нанаев, 1 юкагир, 2 саама, 2 селькупа, 3 ительмена, 1 чукча, 1 эскимос, 2 якута и 1 шорц».

Новый быт проникал и в Арктику, хоть и с серьёзным запозданием:

«Подаренная Максиму Сухаринову культбазой кровать не используется. Привычку спать на полу не оставили в чуме, а перенесли в дом. По этому поводу у меня с Максимом состоялся такой разговор:

  – Почему на кровати не спишь?

  – Не терпит моя. Надоть, однако, буду.

  – Не знали этого, а то не дали бы кровать. Без дела стоит.

  – Зачем без дела? Потом попробую, может, терпеть будем» [25].

Для работы с «националами» использовали также «передвижные красные чумы» и «агиткатера морского типа» [79]:

«Агиткатер оборудуется радиоприёмником и передатчиком, кинопередвижкой с пятью-шестью кинолентами, волшебным фонарём и диапозитивами. В нём будут наглядные пособия, красочные плакаты, патефон, набор музыкальных инструментов, библиотека и т. д.

В задачу агитколлектива входят демонстрация среди малых народов Севера силы и мощи Страны социализма, наглядная пропаганда достижений, культуры местного национального населения».

Примечательно, что перечень оборудования агиткатера напоминает сокращённый вариант снаряжения агитсамолёта «Максим Горький».