Была ли здесь упущенная возможность?

Глядя в прошлое, задаешься вопросами: могли ли Соединенные Штаты начать диалог с Китаем десятью годами раньше, чем это произошло в реальности? Стала ли охватившая Китай смута отправной точкой для серьезного диалога? Другими словами, неужели 1960-е годы являются временем упущенных возможностей для установления добрых китайско-американских отношений? Могло ли открытие Китая состояться раньше?

По правде говоря, значительное препятствие на пути более творческого подхода в американской внешней политике представляла концепция Мао Цзэдуна о перманентной революции. На данной стадии Мао переполняла решимость не допустить никакой передышки. Попытки примирения с самым главным капиталистическим противником не могли прийти в голову, пока кровавая вражда с Москвой концентрировалась на яростном отказе от принятия хрущевской приверженности мирному сосуществованию.

С американской стороны делались некоторые предварительные поиски путей более гибкого восприятия Китая. В октябре 1957 года сенатор Джон Ф. Кеннеди опубликовал статью в журнале «Форин афеарз», где он рассуждал по поводу «появления нескольких центров влияния в рамках советской орбиты» и называл американскую политику в Азии «возможно, слишком жесткой». Он заявлял, что Америке следует, продолжая политику непризнания Китайской Народной Республики, приготовиться по мере развития обстановки пересмотреть «непрочную концепцию относительно негибкого тоталитаризма в Китае». Он советовал «быть очень осторожными, чтобы не натянуть смирительную рубашку на нашу политику из-за незнания или неумения определить изменение объективной обстановки, когда оно происходит»[307].

Кеннеди весьма тонко прочувствовал нужный момент, но к тому времени, когда он станет президентом, в диалектике Мао Цзэдуна произойдет поворот в совершенно противоположном направлении: в направлении большей, а отнюдь не меньшей враждебности, в направлении все более жесткого уничтожения внутренних противников и решительной ломки государственной машины, а не умеренных реформ.

За годы после опубликования статьи Кеннеди Мао Цзэдун провел кампании против правых в 1957 году, организовал второй кризис в Тайваньском проливе в 1958 году (охарактеризовав его как попытку «преподать американцам урок»[308]) и «большой скачок». Когда Кеннеди стал президентом, Китай предпринял военное нападение в пограничном конфликте с Индией, со страной, рассматриваемой администрацией Кеннеди как предлагающую альтернативу коммунизму. Не поступало ни одного знака примирения и не было никаких перемен, к которым Кеннеди предложил бы американцам прислушаться или присмотреться.

Администрация Кеннеди действительно предлагала гуманитарную помощь, желая хоть как-то смягчить тяжелое положение в сельском хозяйстве Китая во время голода, вызванного «большим скачком». Это предложение, озвученное как «продовольствие в обмен на мир», требовало, однако, от Китая специального обращения с признанием в «серьезном ожидании» помощи. Принцип опоры на собственные силы, исповедуемый Мао Цзэдуном, не допускал никакого признания зависимости от иностранной помощи. Как ответил китайский представитель на переговорах на уровне послов в Варшаве, Китай «преодолевает свои трудности собственными силами»[309].

В последние годы пребывания на посту президента Линдона Джонсона высшие официальные лица его аппарата и в конечном счете сам президент стали рассматривать возможность движения к менее конфронтационному курсу. В 1966 году Государственный департамент передал указания делегации занять на переговорах в Варшаве более обходительный подход на уровне послов и разрешил проводить неофициальные встречи вне рамок переговоров. В марте 1966 года американский представитель на переговорах протянул оливковую ветвь, заявив: «Правительство Соединенных Штатов желает и в дальнейшем развивать отношения с Китайской Народной Республикой». Впервые американское официальное лицо, будучи в своем официальном качестве, употребило официальное название Китая после 1949 года.

В конце концов, сам Джонсон в речи о политике в Азии в июле 1966 года выдвинул мирный вариант. По его словам, «прочный мир не наступит в Азии до тех пор, пока материковый Китай с его 700-миллионным населением остается изолированным от остального мира по вине своих правителей». Обещая и впредь оказывать сопротивление китайской «политике агрессии, проводимой через их марионеток» в Юго-Восточной Азии, он с надеждой смотрел вперед, ожидая наступления эры «мирного сотрудничества» и «примирения между народами, сейчас называющих друг друга врагами»[310].

Эти мнения высказывались как абстрактные мысли в надежде на какие-то неопределенные изменения в китайских подходах. Никаких практических выводов не последовало. Их и не могло быть. Указанные заявления с почти стопроцентной точностью совпали с началом «культурной революции», когда Китай был отброшен назад в состояние открытой враждебности[311].

Предпринимавшиеся Китаем действия в течение этого периода отнюдь не способствовали, а может, даже, напротив, преследовали цель отклонить любые жесты примирения со стороны Соединенных Штатов. Вашингтон со своей стороны демонстрировал значительное тактическое умение отбить военные вызовы, как это происходило во время двух кризисов в Тайваньском проливе, но показал гораздо меньше воображения при формировании внешней политики в неустойчивой и постоянно изменяющейся политической обстановке.

В «Оценках американской национальной разведки» за 1960 год высказана ниже приведенная характеристика, позволившая сделать такой вывод:

«Основные положения внешней политики коммунистического Китая — установить китайскую гегемонию на Дальнем Востоке — ни в коем случае существенно не изменятся в оцениваемый период. Режим по-прежнему останется воинственно антиамериканским и постоянно будет ударять по национальным интересам США где бы то ни было и когда бы то ни было для него возможным без какого-либо существенного ущерба для себя… Его заносчивость и самонадеянность, революционная горячность и искаженный взгляд на мир могут привести Пекин к неправильной оценке рисков»[312].

В пользу этой точки зрения существует достаточно много доказательств. Но в анализах не давался ответ на вопрос, при каких обстоятельствах Китай, возможно, смог бы добиться поставленных им широкомасштабных целей. Разрушенный катастрофическими последствиями «большого скачка» Китай 1960-х годов был истощен. К 1966 году была предпринята «культурная революция», которая фактически означала уход с мировой арены большинства китайских дипломатов, отозванных в Пекин, откуда многих из них отправили на перевоспитание. Какие последствия это несло для американской внешней политики? Можно ли было при этом говорить о едином азиатском блоке? Оставалась ли в силе главная предпосылка американской политики в Индокитае об угрожавшем миру заговоре со стороны Москвы и Пекина? У занятых Вьетнамом и своими внутренними беспорядками Соединенных Штатов имелось мало возможностей для ответа на эти вопросы.

Причиной одностороннего американского подхода до какой-то степени являлось то, что в 1950-е годы многие из ведущих экспертов по Китаю ушли из государственного департамента во время различных расследований того, кто «потерял» Китай. В результате поистине необычная группа советологов — в нее входили Джордж Кеннан, Чарлз «Чип» Болен, Ллевлин Томпсон и Фой Колер — доминировала в Государственном департаменте, не имея никого в качестве противовеса, и они были убеждены: установление нормальных отношений с Китаем чревато войной с Советским Союзом.

Но даже если бы были заданы нужные вопросы, кто проверил бы правильность ответов на них? Некоторые китайские политические деятели требовали от Мао Цзэдуна привести свою политику в соответствие с новыми условиями. В феврале 1962 года Ван Цзясян, заведующий отделом международных отношений ЦК КПК, направил памятную записку Чжоу Эньлаю, где говорилось, что мирное международное окружение гораздо эффективнее помогло бы Китаю в строительстве мощного социалистического государства и растущей более быстрыми темпами экономики, чем занятая ныне позиция конфронтации на всех направлениях[313].

Мао Цзэдун не хотел ничего слышать об этом, заявляя:

«В нашей партии есть некоторые, кто выступает за „три умеренности и одно сокращение“. Они говорят, что нам следует быть более умеренными по отношению к империалистам, более умеренными по отношению к реакционерам и более умеренными по отношению к ревизионистам, при этом нам следует сократить поддержку борьбе народов Азии, Африки и Латинской Америки. Это ревизионистский подход»[314].

Мао Цзэдун настаивал на проведении политики вызова всем потенциальным противникам одновременно. Он считал, что «Китаю необходимо бороться против империалистов, ревизионистов и реакционеров всех стран» и что «больше помощи должно быть оказано антиимпериалистическим, революционным и марксистско-ленинским политическим партиям и фракциям»[315].

Но в конечном счете к концу 1960-х годов даже Мао Цзэдун стал признавать, что потенциальных угроз Китаю становится все больше и больше. На протяженных границах Китай столкнулся с потенциальным противником в лице Советского Союза. Врагом стала подвергшаяся унижению Индия. Опасность представляли масштабное присутствие США и эскалация войны во Вьетнаме. Имели место проблемы из-за самопровозглашенного правительства в изгнании в Тайбэе и тибетского анклава в северной Индии. Историческим противником являлась Япония, а на другой стороне Тихого океана находилась Америка, рассматривавшая Китай как непримиримого врага. Только соперничество между этими странами не позволяло получить еще одну огромную проблему. Ни один осторожный политик не мог бы все время заявлять, что такая сдержанность продлится долго, особенно с учетом того, что Советский Союз, по-видимому, решил положить конец нарастающим проблемам со стороны Пекина. Председателю скоро потребуется доказать, что он знает, как и когда быть и осторожным, и смелым.