Пограничный спор в Гималаях и китайско-индийская война 1962 года

К 1962 году, более чем через 10 лет после образования Китайской Народной Республики, Китай воевал против Соединенных Штатов в Корее и участвовал в двух военных столкновениях по поводу прибрежных островов Тайваня, где были задействованы и Соединенные Штаты. Власть Китая после повторной оккупации Синьцзяна и Тибета восстановилась в пределах исторических границ императорского Китая (за исключением Монголии и Тайваня). Голод, вызванный «большим скачком», только-только преодолели. Тем не менее Мао не побоялся еще одного военного конфликта, когда посчитал, что Индия бросает вызов китайскому определению понятия исторических границ.

Китайско-индийский пограничный кризис затронул два участка, расположенных высоко в Гималаях в районе не имеющего дорог и практически не заселенного плато среди неприступных гор между Тибетом и Индией. В основе конфликта встал вопрос толкования колониальной истории.

Китай претендовал на существовавшие в период империи границы в районе южного подножия Гималайских гор, включающего то, что Китай называл Южным Тибетом и чем Индия управляла как штатом Аруначал Прадеш. Такое понимание проблемы в Индии было сравнительно новым. Оно возникло вследствие предпринимавшихся Великобританией усилий по демаркации разделительной линии с Российской империей, продвигавшейся в направлении Тибета. Последним относящимся к делу документом являлся подписанный Великобританией и Тибетом в 1914 году документ, устанавливавший границу в восточном секторе по линии, названной линией Мак-Магона по имени главы британской делегации.

История отношений Китая с Тибетом исчислялась столетиями. Монголы завоевали и Тибет, и центральные сельскохозяйственные части Китая во время одной и той же волны завоеваний в XIII веке, тесно объединив их в политической связке. Позже Цинская династия регулярно вмешивалась в дела Тибета, когда изгоняла иные неханьские народы, осуществлявшие набеги на Тибет с севера и с запада. В итоге Пекин установил нечто похожее на отношения сюзеренитета, контролируемого «императорскими представителями» в Лхасе. Пекин, начиная с Цинской династии, рассматривал Тибет как часть Поднебесной, управляемой китайским императором, и оставлял за собой право выдворять незваных чужеземцев. Однако расстояние и тибетская кочевая культура делали невозможным полную китаизацию, благодаря чему тибетцы пользовались существенной автономией в своей повседневной жизни.

К завершению Цинской династии в 1912 году в результате значительного ослабления китайского правления присутствие китайской власти в Тибете сократилось. Сразу же после падения династии английские власти в Индии созвали конференцию в горном поселке Симла с участием китайских и тибетских представителей с целью демаркации границы между Индией и Тибетом. Китайское правительство, не имея эффективных сил, чтобы возражать против такого развития событий, выступило против принципа уступки любой территории, на которую Китай исторически имел притязания. Отношение Пекина к конференции нашло свое отражение в высказываниях его представителя в Калькутте — резиденции британской администрации в Индии — Лу Синчжи: «Наша страна в настоящее время ослаблена, у нас запутанные и сложные внешние сношения, мы находимся в затруднительном положении, наши финансы расстроены. Но тем не менее Тибет чрезвычайно важен для обеих провинций [юго-западные провинции Китая Сычуань и Юньнань], и мы должны оказать максимальное воздействие на работу этой конференции»[286].

Китайский представитель на конференции решил вопрос по-своему, парафировав, но не подписав итоговый документ. Тибетский и британский представители подписали его. В дипломатической практике парафирование утверждает текст документа. Это означает завершение переговоров. Подписание документа вводит его в силу. Китай придерживался той точки зрения, что тибетские представители не имели юридических полномочий для подписания соглашения о границе, поскольку Тибет являлся частью Китая и не обладал суверенитетом. Он отказался признавать законность индийской администрации территории, находящейся южнее линии Мак-Магона, хотя изначально не делалось никаких открытых попыток оспорить это.

В западном секторе спорная территория известна как Аксайчин. Район практически недоступен со стороны Индии, именно по этой причине Индия только через несколько месяцев, в 1955 году, узнала, что Китай строит дорогу через него, планируя таким образом связать Синьцзян с Тибетом. Историческое происхождение района не совсем ясно. Англия обозначала его практически на всех официальных картах, хотя, по-видимому, никогда не управляла им. Когда Индия провозгласила свою независимость от Великобритании, она не заявляла об отказе от британских территориальных претензий. Они включали Аксайчин, а также демаркационную линию, проведенную Мак-Магоном, во все карты.

Обе демаркационные линии имели стратегические последствия. В 1950-е годы существовал определенный баланс между позициями двух сторон. Китай рассматривал линию Мак-Магона как символ британских планов ослабить контроль Китая над Тибетом или, возможно, доминировать в нем. Индийский премьер-министр Джавахарлал Неру говорил о культурном и духовном интересе к Тибету, основанном на исторических связях между классической буддийской культурой Индии и тибетским буддизмом. Но он был готов признать китайский суверенитет над Тибетом при условии сохранения за ним широкой автономии. Проводя такую политику, Неру отказался поддержать просьбы поставить вопрос о политическом статусе Тибета на сессии ООН.

Но когда Далай-лама в 1959 году бежал и получил убежище в Индии, Китай стал рассматривать вопрос о демаркационных линиях все больше в стратегических терминах. Чжоу Эньлай предложил сделку в виде обмена китайских претензий на восточную часть линии на индийские претензии на западе, другими словами, признавалась линия Мак-Магона как основа для переговоров в обмен на признание китайских притязаний на Аксайчин.

Почти все страны, сбросившие колониальное иго, настаивали на сохранении границ, в которых они получили независимость. Делать их предметом переговоров означало вести бесконечные споры и испытывать давление внутри страны. Действуя по принципу, что его избрали не для того, чтобы уступать в переговорах свои территории, которые он рассматривал как бесспорно индийские, Неру отверг китайское предложение, просто не ответив на него.

В 1961 году Индия приняла то, что она назвала «политикой продвижения вперед». Чтобы не создавалось впечатления, будто ее не интересуют спорные территории, Индия выдвинула погранпосты вперед, близко к китайским погранпостам, ранее расставленным вдоль существующей линии демаркации. Индийские командиры получили команду стрелять по китайским войскам, находящимся напротив них, исходя из предположения, что китайцы вторглись на индийскую территорию. Эта политика получила подкрепление после первых столкновений в 1959 году, когда Мао, стремясь избежать кризиса, приказал китайским войскам отступить примерно на 20 километров. Индийские политики пришли к выводу, что китайские войска не будут оказывать сопротивление продвижению вперед со стороны Индии, они как бы предпочтут использовать это как предлог для выхода из прямого соприкосновения. Индийские войска получили приказ, судя по официальной индийской версии истории войны, «вести патрулирование, выйдя как можно дальше на передовые рубежи от ныне занимаемых нами [Индией] позиций в направлении международной границы, признаваемой нами… и не допустить продвижения вперед китайцев, а также доминирования их погранпостов, ранее размещенных на нашей территории»[287].

Но расчеты оказались ошибочными. Мао сразу же отменил приказ об отступлении, по-прежнему проявляя осторожность, о чем сказал на заседании Центрального военного совета в Пекине: «Недостаточная сдержанность в мелких делах может помешать крупным планам. Нам следует обратить внимание на данную ситуацию»[288]. Это еще не стало приказом к военному столкновению, больше походя на некое подобие сигнала тревоги и выработки стратегического плана. Тут на ум приходит знакомый для китайцев образ действий при принятии стратегических решений: тщательный анализ, хорошая подготовка, внимание к психологическим и политическим факторам, стремление к внезапности и быстрое принятие решения.

На заседаниях Центрального военного совета и встречах с высшими руководителями Мао прокомментировал проводимую Неру «политику продвижения вперед» в одном из своих остроумных изречений: «Спящего в удобной постели человека не так легко разбудить храпом кого-то по соседству»[289]. Другими словами, китайские войска в Гималаях вели себя слишком пассивно в ответ на индийскую «политику продвижения вперед», проводившуюся в китайском понимании на китайской территории. (В этом, конечно, и состояла суть спора: каждая сторона заявляла, что противник осмелился действовать на ее земле.)

Центральный военный совет отдал приказ прекратить отход китайских войск, объявив, что в ответ на любой новый индийский погранпост вокруг него будут построены китайские блокпосты. Мао так подвел итог: «Вы махнете ружьем, и я махну ружьем. Мы будем стоять лицом к лицу, и каждый будет демонстрировать свою смелость». Мао определил данную политику как «вооруженное сосуществование»[290]. По сути, в Гималаях началась игра в облавные шашки «вэйци».

Войска получили четкие инструкции. Цель оставалась прежней — избегать крупного конфликта. Китайским войскам не разрешалось стрелять до тех пор, пока индийские войска не подойдут ближе чем на 50 метров к китайским позициям. Кроме того, военные действия могли начаться только после приказа вышестоящего командования.

Индийские составители планов отмечали: Китай прекратил отвод войск, но также соблюдал сдержанность в открытии огня. Они пришли к выводу, что еще одна попытка может достичь цели. Индия хотела не столько оспорить пустующие земли, сколько «выдворить китайские посты с занятых ими земель»[291].

Поскольку обе задачи объявленной Китаем политики — не допустить дальнейшего индийского продвижения и избегать кровопролития — не были решены, китайские руководители начали рассматривать возможность нанесения неожиданного удара, рассчитывая принудить Индию сесть за стол переговоров и закончить это перетягивание каната.

При решении поставленной задачи китайские лидеры испытывали некую озабоченность. Во-первых, Соединенные Штаты могли использовать надвигающийся китайско-индийский конфликт для натравливания Тайваня против материка. Другой повод для беспокойства давало стремление американской дипломатии блокировать усилия Ханоя по превращению Лаоса в базу войны во Вьетнаме, что рассматривалось как предвестник неизбежного американского нападения на южный Китай через Лаос. Китайские руководители все же исходили из того, что Америка вряд ли захочет пойти на такой же шаг, как в Индокитае (даже тогда, до начала крупной эскалации), ради стратегических ставок местного значения.

Китайским лидерам удалось получить подтверждения по обоим пунктам в процессе, демонстрирующем комплексный характер планирования китайской политики. На варшавских переговорах определялись американские намерения в Тайваньском проливе. Китайского посла на этих переговорах отозвали из отпуска и дали инструкции просить американцев о встрече. На ней он заявил, что Пекин заметил приготовления на Тайване к высадке на материк. Американский посол, ничего не слышавший о каких-то приготовлениях, поскольку странно слышать о том, чего на самом деле нет, получил указание ответить, что Соединенные Штаты желают мира и «в нынешней обстановке» не поддержат гоминьдановское наступление. Китайский посол на этих переговорах, Ван Биннань, отмечал в своих мемуарах, что эта информация сыграла «очень большую роль» в принятии Пекином окончательного решения продолжить операцию в Гималаях[292]. Нет свидетельств того, что правительство Соединенных Штатов задавалось вопросом о том, что, собственно, заставило китайцев просить о специальной встрече. В этом заключается отличие узкого подхода от широкого в разработке политического курса.

Лаосская проблема разрешилась сама собой. На Женевской конференции 1962 года все китайские озабоченности были сняты с превращением Лаоса в нейтральное государство и выводом из него американских войск.

Имея в руках такие козыри, Мао в начале октября 1962 года собрал китайских руководителей для объявления окончательного решения, которым стала война:

«Мы воевали со стариной Чаном [Кайши]. Мы воевали с Японией и с Америкой. И никого из них мы не испугались. И в каждом случае мы победили. А сейчас индийцы хотят войны с нами. Мы, естественно, их не боимся. Мы не можем отдать нашу землю. Если мы отдадим однажды наши земли, это будет равнозначно тому, что мы позволим им захватить территорию, аналогичную по площади провинции Фуцзянь… Так как Неру высовывает голову и хочет, чтобы мы с ним воевали, с нашей стороны будет недружелюбно, если мы не вступим с ним в войну. На вежливость надо отвечать вежливостью»[293].

6 октября 1962 года решение в принципе было принято. Стратегический план включал массированную атаку, призванную вызвать шок, результатом чего станут переговоры или по крайней мере прекратятся индийские военные прощупывания на ближайшее будущее.

До принятия окончательного решения относительно проведения наступления от Хрущева было получено заверение в том, что в случае войны Советский Союз поддержит Китай по условиям Договора о дружбе, союзе и взаимной помощи 1950 года. Это решение выходило за рамки сложившихся на протяжении предыдущих лет советско-китайских отношений и нейтралитета, которого до того придерживался Кремль по вопросу об отношениях Индии с Китаем. Скорее всего Хрущев, понимая неизбежность столкновения по поводу размещения ядерного оружия на Кубе, хотел заручиться китайской поддержкой в Карибском кризисе[294]. Он никогда не возвращался к своему предложению, как только кубинский кризис прекратился.

Китайская атака произошла в две стадии: вступительная фаза, начавшаяся 20 октября и продолжавшаяся 4 дня, за которой последовал массированный штурм в середине ноября, когда войска достигли подножия Гималайских гор вблизи от традиционной демаркационной линии. В этом месте НОАК остановилась и вернулась на свои стартовые позиции далеко за линией, на которую претендовал Китай. Спорная территория остается спорной до сего дня, но ни одна из сторон не пыталась подкрепить свои претензии за пределами существующей линии контроля.

Китайская стратегия напоминала ту, которую использовали во время кризиса с прибрежными островами. Китай не захватил никакой территории в ходе китайско-индийской войны 1962 года, хотя продолжал претендовать на территории южнее линии Мак-Магона. Это было, возможно, отражением политического решения или признанием реальностей, связанных со сложностями тылового обеспечения. Захваченный восточный сектор территории мог удерживаться только при наличии серьезным образом подготовленных путей снабжения через слабо доступную местность.

В конце войны Мао Цзэдун столкнулся — и в этом случае вышел победителем — с еще одним крупным кризисом, когда голод в Китае еще не совсем закончился. Произошел своего рода повтор американского опыта в Корейской войне: недооценка Китая его противником, неверные разведданные относительно китайских возможностей и в дополнение серьезные ошибки в рассуждениях о том, как Китай истолкует окружение с точки зрения собственной безопасности и как он прореагирует на военные угрозы.

В то же самое время война 1962 года добавила еще одного страшного противника для Китая в момент, когда отношения с Советским Союзом перешли точку, откуда возврата к прежним отношениям быть уже не могло. Советское предложение о поддержке оказалось таким же скоротечным, как и советское ядерное присутствие на Кубе.

По мере эскалации военных столкновений в Гималаях Москва заняла позицию нейтралитета. Хрущев, сыпля соль на раны китайцев, оправдывал нейтралитет предложением, с каким он продвигал свой ненавистный принцип мирного сосуществования. В передовой статье «Жэньминь жибао» за декабрь 1962 года, официальном органе коммунистической партии Китая, сердито говорилось, что впервые коммунистическая страна не поддержала другую коммунистическую страну против «буржуазной» страны: «Минимальным требованием к коммунисту является необходимость четко определиться в своей позиции между врагом и нами, он должен быть безжалостным к противнику и добрым к нашим товарищам»[295]. В передовой также содержалось нечто похожее на печальный призыв к союзникам Китая «проверить свою совесть и спросить себя, что случилось с нашим марксизмом-ленинизмом и что случилось с нашим пролетарским интернационализмом»[296].

В 1964 году Советы перестали даже делать вид, будто сохраняют нейтралитет. Говоря о кубинском ракетном кризисе, Михаил Андреевич Суслов, член Политбюро КПСС и партийный идеолог, выдвинул обвинение в развязывании Китаем агрессии против Индии в момент самых больших трудностей для Советского Союза:

«Факт состоит в том, что в разгар Карибского кризиса Китайская Народная Республика развернула вооруженный конфликт на китайско-индийской границе. Как бы ни старались китайские руководители с тех пор оправдывать свое поведение в то время, они не могут избежать ответственности за то, что своими действиями они фактически помогли реакционным кругам империализма»[297].

Только что преодолевший небывалый голод Китай назвал всех своих врагов на всех фронтах.