Никсон в Китае: встреча с Мао Цзэдуном
Спустя 7 месяцев после секретной поездки, 21 февраля 1972 года, в промозглый зимний день президент Никсон прибыл в Пекин. Это был момент триумфа для президента, ярого антикоммуниста, видевшего геополитические возможности и смело их использовавшего. В знак смелого решения, приведшего к этому дню, и новой эры, открываемой им, он захотел спуститься с трапа самолета президента США для встречи с Чжоу Эньлаем, стоявшим на летном поле в своем безукоризненном френче а-ля Мао, а китайский военный оркестр играл марш «Национальный флаг США». Затем должное символическое рукопожатие, перечеркнувшее пренебрежительность Даллеса. Но для исторического события все происходило до странности без единого звука. Когда автомобильный кортеж Никсона въехал в Пекин, на улицах не оказалось зевак. И о его прибытии сообщили последним пунктом в сводке вечерних новостей[399].
Итоговое коммюнике, такое же революционное по духу, как и само по себе восстановление отношений, еще не было полностью согласовано — особенно по ключевому пункту о Тайване. Еще было рано праздновать, и это, возможно, ослабляло китайские переговорные позиции деланного спокойствия. Китайские руководители к тому же знали, что их вьетнамские союзники пришли в бешенство от того, что Китай дал возможность Никсону сплотить американский народ. Публичное появление их врага в столице союзника оказалось слишком большим ударом по хрупким китайско-вьетнамским отношениям.
Наши хозяева компенсировали отсутствие уличных встречающих приглашением Никсона на встречу с Мао Цзэдуном почти сразу же после прибытия. «Приглашение» не совсем точное определение того, как происходили встречи с Мао. График встреч не планировался заранее; они шли как природные явления, являясь отголосками императорских аудиенций. Первая особенность приглашения Мао Цзэдуна Никсону проявилась, когда вскоре после нашего прибытия мне передали, что Чжоу Эньлай хочет увидеться со мной в комнате приемов. Он сообщил мне о желании «Председателя Мао встретиться с президентом». Чтобы не создавалось впечатления, будто Никсона в приказном порядке требуют на встречу, я поднял некоторые технические вопросы по порядку во время вечернего банкета. Проявляя нехарактерное для него нетерпение, Чжоу Эньлай ответил: «Поскольку Председатель приглашает его, он хочет видеть его очень скоро». Приветствуя Никсона в самом начале его визита, Мао Цзэдун давал знак своего благословения для внутренней и внешней аудитории еще до начала переговоров. В сопровождении Чжоу Эньлая мы направились в резиденцию Мао Цзэдуна на китайских машинах. Американскую службу охраны не пустили, а прессу должны были информировать после встречи.
К резиденции Мао подъехали через широкие ворота, расположенные по оси восток-запад в древней городской стене, сооруженной еще до коммунистической революции. Внутри императорского города дорога огибала озеро, на противоположном берегу которого стояло несколько особняков для высокопоставленных лиц, построенных во времена китайско-советской дружбы и отражавших тяжелый сталинский стиль периода строительства советских государственных особняков для гостей.
И резиденция Мао Цзэдуна оказалась такой же, хотя стояла чуть далее от остальных. Вокруг не видно было охраны или каких-то других признаков принадлежности к власти. В маленькой прихожей почти все место занимал стол для настольного тенниса. Но мы в ней не остановились, а прошли прямо в кабинет Мао, комнату скромных размеров, с книжными полками вдоль трех стен, заполненными разной литературой в довольно разбросанном виде. Книги лежали на столах и были свалены на полу. В углу стояла простая бамбуковая кровать. Всевластный правитель наиболее населенной страны мира хотел бы, чтобы его воспринимали как государя-философа, не нуждающегося в подкреплении своей власти традиционными символами величия.
Мао Цзэдун встал с кресла, стоящего посреди полукружья из кресел, его помощник стоял рядом, чтобы, если потребуется, поддержать его. Позже мы узнали, что за несколько недель до встречи у него случились приступы болезни сердца и легких, в результате чего он ослабел и у него возникали проблемы при ходьбе. Преодолев слабость, Мао Цзэдун источал чрезвычайную силу воли и решительность. Он взял руки Никсона в обе руки и улыбнулся самой благожелательной улыбкой. Фотография появилась во всех китайских газетах. Китайцам очень удавалось использовать фотографии Мао для передачи настроения и указания политического курса. Когда Мао Цзэдун смотрел сердито, приближались бури. Когда на снимке его палец указывал на собеседника, это был обиженный учитель, испытывающий какие-то сомнения.
На этой встрече мы впервые познакомились с шутками Мао Цзэдуна и его стилем ведения беседы с использованием недоговорок и иносказаний. Многие политические лидеры передают свои мысли в виде отрывочных выстрелов. Мао высказывал свои идеи в манере Сократа. Он начинал с вопроса или со своих замечаний и приглашал дать комментарий. А затем высказывал следующее замечание. И вот так из переплетения саркастических ремарок, замечаний и вопросов возникало некое направление, впрочем, весьма редко имеющее силу обязательства.
С самого начала Мао Цзэдун отказался от какого бы то ни было намерения вести либо философский, либо стратегический диалог с Никсоном. Никсон упомянул китайскому заместителю министра иностранных дел Цяо Гуаньхуа, направленному сопровождать президентскую группу из Шанхая в Пекин (самолет президент США остановился в Шанхае и взял на борт китайского штурмана), что он предвкушал возможность обсуждения философских тем с Председателем. Мао же не испытывал никакого желания. Учитывая, что я был единственным доктором философии, он добавил: «А что, если мы попросим его сегодня быть главным выступающим?» Как бы по привычке, Мао Цзэдун играл на «противоречиях» между своими гостями: этот язвительный уход от обсуждения философских тем мог бы послужить для создания потенциального раскола между президентом и его советником по вопросам национальной безопасности — президентам обычно не нравится, когда их затмевают советники по вопросам безопасности.
Не хотел Мао и использовать встречу с Никсоном для обсуждения вызовов, брошенных рядом стран, которые он перечислил. Никсон так обозначил основные вопросы:
«Мы, к примеру, должны задаться вопросом — опять только между нами, — почему у Советов сконцентрировано военных сил на границе с вами больше, чем на границе с Западной Европой. Мы должны спросить себя, каким должно быть будущее Японии? Лучше ли для Японии — тут, как я понимаю, между нами есть различие, — лучше ли для нее быть нейтральной, полностью беззащитной, или для Японии лучше на какое-то время иметь определенные отношения с Соединенными Штатами?… Вопрос в том, перед какой опасностью стоит Народная Республика. Это опасность американской агрессии или советской агрессии?»[400]
Мао Цзэдун отказался захватить такую приманку: «Я не очень хочу влезать во все эти беспокойные вопросы». Он предложил обсудить их с премьером.
Что же тогда хотел передать Мао через свой явно несвязный диалог? Возможно, самыми главными посланиями как раз и следует считать вещи, которых не случилось. Во-первых, после десятилетий взаимных упреков по поводу Тайваня вопрос вообще не всплыл. Этой теме уделили всего лишь такую фразу:
«МАО: Наш общий старый друг генералиссимус Чан Кайши не одобрит это. Он называет нас коммунистическими бандитами. Недавно он опубликовал свое выступление. Вы его видели?
НИКСОН: Чан Кайши зовет Председателя бандитом. А как Председатель называет Чан Кайши?
ЧЖОУ: В целом мы называем их кликой Чан Кайши. В газетах иногда мы зовем их тоже бандитами; и они нас тоже называют бандитами. Так или иначе, мы обзываем друг друга.
МАО: На самом деле история нашей дружбы с ним намного длиннее, чем вашей дружбы с ним»[401].
Никаких угроз, никаких требований, никаких ссылок на тупики в прошлом. После одной войны, двух военных столкновений и 136 ничем не завершившихся встреч на уровне послов тайваньский вопрос потерял свою срочность. Его отставили в сторону, по крайней мере на какое-то время, как впервые предложил Чжоу Эньлай на секретной встрече.
Во-вторых, Мао Цзэдун хотел сказать, что Никсон желанный гость. Об этом позаботились фотографы. В-третьих, Мао очень хотелось отвести все угрозы Китаю на Соединенные Штаты:
«В настоящее время вопрос агрессии со стороны Соединенных Штатов или агрессии со стороны Китая сравнительно мал; то есть, можно сказать, это не крупная проблема, поскольку в нынешней ситуации не существует состояния войны между нашими двумя государствами. Вы хотите вывести часть своих войск на родную землю; наши войска не размещаются за границей»[402].
Эта фраза с подтекстом о китайских войсках, размещающихся в стране, сняла напряженность по поводу того, что Вьетнам мог бы закончиться, как в Корее, массовой китайской интервенцией.
В-четвертых, Мао Цзэдун хотел передать, что, столкнувшись с проблемой в проведении политики открытия для Америки, он сумел преодолеть ее. Он высказал язвительную эпитафию Линь Бяо, сбежавшему на военном самолете из столицы в Монголию в сентябре 1971 года после якобы совершенной им неудачной попытки переворота:
«В нашей стране также имеется реакционная группировка, выступающая против наших контактов с вами. В результате они сели в самолет и улетели за границу… А что касается Советского Союза, то они в итоге поехали откапывать трупы, но они ничего не говорят об этом»[403].
В-пятых, Мао Цзэдун выступил за ускоренное двустороннее сотрудничество и настаивал на скорейшем проведении технических переговоров по данному вопросу:
«Мы очень забюрократизированы в делах по разным поводам. Например, вы хотите обмена людьми на личном уровне и тому подобное, а также развивать торговлю. Но вместо того чтобы заниматься этим, мы застреваем на нашей позиции, считая, что без решения крупных вопросов нельзя ничего поделать с мелкими проблемами. Я сам настаивал на такой позиции. Позднее я понял — вы были правы, потому сыграли в настольный теннис»[404].
В-шестых, он подчеркнул свой добрый настрой к Никсону как в личном плане, так и потому, что, как он сказал, он предпочитает иметь дело с правыми правительствами, поскольку им можно больше доверять. Мы услышали от Мао Цзэдуна, инициатора «большого скачка» и кампании борьбы с правыми, удивительное высказывание. Оказывается, он «голосовал за» Никсона и был «почти счастлив, когда эти люди правого уклона пришли к власти» (на Западе по крайней мере):
«НИКСОН: Когда Председатель говорит, что голосовал за меня, он голосовал за меньшее из двух зол.
МАО: Мне нравятся правые. Говорят, вы — правые, что Республиканская партия — правые, что премьер-министр Хит[405] тоже правый.
НИКСОН: И генерал де Голль[406].
МАО: Де Голль — совсем другое дело. Говорят также, христианские демократы в Германии тоже правые. Я почти счастлив, когда эти люди, занимающие правые позиции, приходят к власти»[407].
Тем не менее он предупредил, что если демократы получат власть в Вашингтоне, Китай и с ними также установит контакты.
В начале визита Никсона Мао Цзэдун выразил готовность заняться выработкой основного направления, хотя не собирался уделять внимание еще и деталям этих специфических переговоров. Оставалось неясным, будет ли найдена формулировка о Тайване (все другие вопросы по существу уладили). Но он ничего не имел против насыщенной повестки дня сотрудничества во время 15-часового диалога, намеченного между Никсоном и Чжоу Эньлаем. При определенном основном направлении Мао Цзэдун рекомендовал проявить терпение и подстраховывал на случай, если нам не удастся выйти на согласованное коммюнике. Мао Цзэдун не относился к этому препятствию как к неудаче, считая, что оно должно подстегнуть к новым усилиям. Нависающее стратегическое распределение сил пересилило все другие озабоченности — даже тупик вокруг Тайваня. Мао Цзэдун советовал обеим сторонам не рассчитывать на проведение всего лишь одного раунда переговоров:
«Хорошо, когда переговоры идут хорошо, и даже хорошо, если нет согласия, потому что, какой от этого прок, если мы будем стоять в тупике? Почему мы должны достичь результатов? Народ станет говорить… если нам это не удастся с первого раза, потом люди будут говорить, почему нам не удалось сделать это с первого раза? Причина будет одна — мы пошли не тем путем. Что они скажут, если нам повезет во второй раз?»[408]
Другими словами, если даже по каким-то непредвиденным причинам начавшиеся переговоры зашли бы в тупик, Китай продолжал бы настойчиво действовать для достижения желаемого результата — установления стратегического сотрудничества с Америкой в будущем.
Поскольку встреча заканчивалась, Мао Цзэдун, проповедник перманентной революции, подчеркнул президенту поносимого до сей поры капиталистического и империалистического общества, что идеология больше не влияет на отношения между двумя странами:
МАО: [показывая на Киссинджера] «Поймаешь момент, поймаешь шанс». Я полагаю, что, в общем говоря, люди, похожие на меня, звучат подобно пушкам. [Чжоу смеется.] То есть трубим громогласно типа «весь мир должен объединиться и нанести поражение империализму, ревизионизму и всем реакционерам, построить социализм»[409].
Мао Цзэдун от души рассмеялся над тем, что кто-то мог всерьез воспринимать лозунг, десятилетиями украшавший общественные здания в Китае. Он закончил разговор такого рода язвительным замечанием, издевкой и заверением:
«Но Вы, возможно, как отдельная личность, не окажетесь среди тех, кого должны свергнуть. Говорят, он [д-р Киссинджер] тоже будет среди тех, кого лично не будут свергать. Если вас всех свергнут, у нас не останется больше друзей»[410].
Получив искренние заверения по поводу нашей личной свободы на долгий срок и затвердив неидеологизированные основы наших отношений со стороны наивысшего авторитета в этой области, обе стороны провели пять дней в переговорах, банкетах, перемежавшихся ознакомительными поездками.