«Горизонтальная линия»: китайские подходы к сдерживанию

В течение года этому плану недоставало благословения Мао Цзэдуна. Он одобрил общее направление в разговоре с Никсоном, но демонстративно отказался обсуждать как стратегию, так и тактику, возможно, потому, что записанное в Шанхайском коммюнике пока еще оставалось невыполненным.

Мао Цзэдун заполнил этот пробел во время двух продолжительных бесед со мной: первая прошла поздно вечером 17 февраля 1973 года и длилась с 23.30 до 1.20 следующего дня. Вторая беседа случилась 12 ноября 1973 года и проходила с 17.40 до 20.25. Содержание бесед объясняет их диапазон. Первая беседа состоялась менее чем через месяц после того, как Ле Дык Тхо — глава вьетнамской делегации — и я парафировали Парижские мирные соглашения по завершении вьетнамской войны, тем самым освободив Китай от какой-либо необходимости в дальнейшем демонстрировать солидарность с Ханоем. Вторая прошла после того, как США проявили себя решающим образом во время арабо-израильской войны 1973 года, после чего арабы, особенно в Египте, отошли от Советского Союза и склонились на сторону Соединенных Штатов.

В обоих случаях Мао Цзэдун перед представителями прессы тепло отозвался о состоянии китайско-американских отношений. В феврале он отметил, что Соединенные Штаты и Китай одно время были «двумя противниками», но «сейчас мы называем наши отношения дружбой»[425]. Объявив новые отношения дружбой, Мао Цзэдун продолжил тем, что дал им новое рабочее определение. Поскольку ему нравилось говорить иносказаниями, он выбрал тему, по поводу которой мы меньше всего беспокоились: возможные китайские разведывательные операции против американских официальных лиц в Китае. Это являлось одной из форм партнерства, когда не требуется проявление взаимности:

«Давайте не будет притворяться и говорить неправду. Мы не крадем ваши документы. Вы можете специально оставить их где-нибудь и устроить нам испытание. Мы также не занимаемся прослушиванием и не устанавливаем „жучков“. В мелких уловках нет никакого смысла. Как нет смысла и в каких-то более крупных мероприятиях такого рода. Я говорил об этом вашему корреспонденту Эдгару Сноу… У нас есть своя разведывательная служба, это же относится и к ним. Они работают плохо. [Премьер-министр Чжоу смеется.] Например, они ничего не знали о Линь Бяо. [Премьер-министр Чжоу смеется.] Они опять же не знали о том, что Вы хотите приехать»[426].

Менее всего походило на правду то, будто Китай и Соединенные Штаты могли бы отказаться от сбора разведывательной информации друг о друге. Если Соединенные Штаты и Китай действительно вступали в новую эру в своих отношениях, каждой стороне было важно стать прозрачной для другой стороны и выработать параллельные предложения. Но вряд ли следовало начинать с ограничения работы спецслужб. Председатель предлагал установить прозрачность, но в то же время предупреждал, что не потерпит обмана, эта мысль также присутствовала в его высказываниях в ноябрьской беседе. В порядке вступления он вспомнил со смесью юмора, оскорбительного тона и концептуальности, как он пересмотрел свое обещание вести идеологическую борьбу с Советами в течение 10 тысяч лет:

«МАО: Они хотели примирения через румынского [коммунистического руководителя Николае] Чаушеску и хотели убедить нас прекратить борьбу в идеологической сфере.

КИССИНДЖЕР: Я помню, что он был здесь.

МАО/ЧЖОУ: Это произошло давно.

ЧЖОУ: Это была его первая поездка в Китай. [Сказал по-английски.]

МАО: И когда во второй раз [советский премьер-министр Алексей] Косыгин приезжал сам в 1960 году, я заявил ему, что мы будем вести с ним борьбу 10 тысяч лет. [Смех.]

ПЕРЕВОДЧИК: Председатель говорит о борьбе в течение 10 тысяч лет.

МАО: Но тогда я уступил Косыгину. Я сказал, что изначально я говорил о борьбе в течение 10 тысяч лет. Но за то, что он приехал лично повидаться со мной, я сокращу срок на тысячу лет. [Смех.] Вы видите, какой я щедрый. Если делаю уступку, то сразу на целую тысячу лет»[427].

Главный посыл оставался все тем же: сотрудничество, если возможно, и никакого тактического маневрирования, поскольку вряд ли можно представить себе, что можно обмануть столь опытного участника разных конфликтов. Если взглянуть глубже, это также можно расценить как предупреждение: если Китай обманут в деле примирения, он превратится в неуступчивого и ничего не прощающего врага.

Говоря с Никсоном годом раньше, Мао Цзэдун не стал делать каких-то значимых комментариев в отношении Тайваня. Сейчас, желая устранить даже намеки на угрозы, Мао открыто отделил вопрос о Тайване от американо-китайских отношений в целом: «Вопрос об отношениях Соединенных Штатов с нами должен быть отделен от наших отношений с Тайванем». Как предложил Мао Цзэдун, Соединенным Штатам следует «прервать дипломатические отношения с Тайванем», как это сделала Япония (сохраняя неофициальные общественные и экономические связи); «затем станет возможным решение проблемы дипломатических отношений между нашими двумя странами». Но вопрос об отношениях Пекина с Тайванем, как предупредил Мао, «весьма сложное дело». И добавил: «Я не верю в возможность мирного перехода». Повернувшись к министру иностранных дел Цзи Пэнфэю, Мао Цзэдун тогда спросил: «А ты веришь в это?» После обмена репликами с другими китайцами в комнате Мао Цзэдун сделал свое главное замечание о том, что никакой спешки в этом деле нет:

«МАО: Они всего лишь горстка контрреволюционеров. Как они могут сотрудничать с нами? Я думаю, мы какое-то время можем прожить и без Тайваня, пусть так продолжается сто лет. В нашем бренном мире ни с чем не надо торопиться. К чему нам большая спешка? Это всего лишь остров с населением в десяток с лишним миллионов.

ЧЖОУ: У них сейчас 16 миллионов.

МАО: Что касается ваших отношений с нами, я думаю, тут не надо откладывать на 100 лет.

КИССИНДЖЕР: Я надеюсь. Думаю, они наступят гораздо раньше.

МАО: Но это решать вам. Мы не станем вас торопить. Если вы почувствуете необходимость, мы это сделаем. Если вы посчитаете, что сейчас этого сделать нельзя, значит, мы отложим это на более поздний срок.

КИССИНДЖЕР: Это не вопрос необходимости: это вопрос практических возможностей.

МАО: Ну, это одно и то же. [Смех.]»[428].

В типичном для Мао Цзэдуна парадоксальном стиле здесь оказались объединены две вещи одинаково важного значения: во-первых, Пекин не откажется от силового варианта в отношении Тайваня — и действительно рассчитывал на применение силы когда-то в будущем; но во-вторых, Мао Цзэдун откладывал эту дату на какое-то неопределенное время, по сути, он говорил о готовности ждать сто лет. Добродушное подшучивание служило для расчистки места для главной темы, каковой стало активное применение теории сдерживания Джорджа Кеннана, суть которой применительно к советской системе состояла в том, что, если ей не дать возможность осуществлять экспансию, она рухнет под ударом напряженности внутри ее самой[429]. Но пока Кеннан применял свои принципы преимущественно в отношении дипломатической деятельности и внутренней политики, Мао Цзэдун отстаивал идею прямого столкновения с использованием различных доступных форм давления.

Советский Союз, как говорил мне Мао, представляет собой глобальную угрозу, которую надо также глобально и ограничивать. Что бы ни делала какая-либо другая страна, Китай окажет сопротивление в случае нападения, даже если его вооруженные силы должны будут отступить далеко в глубь страны для ведения партизанской войны. Однако сотрудничество с Соединенными Штатами и странами, думающими так же, ускорит победу в борьбе, чей исход предопределен слабостью в долгосрочном плане Советского Союза. Китай ни в коем случае не будет просить о помощи и не станет обусловливать свое сотрудничество сотрудничеством с другими. Но Китай готов осуществлять параллельные действия, особенно с Соединенными Штатами. Связующим элементом станут общие убеждения, а не формальные обязательства. Политика решительного глобального сдерживания Советов, как утверждал Мао Цзэдун, обречена на победу, поскольку советские амбиции превышали их возможности:

«МАО: Им приходится иметь дело с множеством противников. У них проблемы на Тихом океане. Им приходится иметь дело с Японией. Им приходится иметь дело с Китаем. У них проблемы в Южной Азии, где расположено большое количество стран. И у них всего миллионная армия здесь — этого недостаточно даже для собственной обороны, а уж тем более для нападения. И они не смогут напасть, до тех пор пока вы первыми не позволите им это сделать. Вы же отдаете им Ближний Восток и Европу, поэтому они могут размещать войска на востоке. Там у них будет более одного миллиона войск.

КИССИНДЖЕР: Этого не произойдет. Я согласен с Председателем: если Европа, Япония и США будут держаться вместе — как раз это мы и делаем на Ближнем Востоке, что Председатель обсуждал со мной в прошлый раз, — тогда опасность нападения на Китай будет очень невелика.

МАО: Мы стягиваем на себя часть их войск, что на пользу вам в Европе и на Ближнем Востоке. Например, их войска размещены во Внешней Монголии, чего не было еще в хрущевские времена. В то время они еще не размещали войска во Внешней Монголии, поскольку инцидент на острове Чжэньбаодао случился уже после Хрущева. Он произошел во времена Брежнева.

КИССИНДЖЕР: Это случилось в 1969 году. Именно поэтому важно, чтобы Западная Европа, Китай и США проводили скоординированный курс в этот период.

МАО: Да»[430].

Поощряемое Мао Цзэдуном сотрудничество не ограничивалось только Азией. Без тени иронии Мао поощрял военное подключение США на Ближнем Востоке в противовес Советам — это выглядело точно как «империалистическая агрессия», против которой китайская пропаганда традиционно гремела. Вскоре после арабо-израильской войны 1973 года и последовавшего визита в Москву Саддама Хуссейна Ирак привлек внимание Мао Цзэдуна, включившего его в свои рассуждении о глобальной стратегии:

«МАО: Сейчас поговорим об одном из ключевых вопросов: о проблеме Ирака, Багдада. Мы не знаем, можете ли вы проделать определенную работу в этом районе. У нас там не очень большие возможности.

ЧЖОУ: Сделать это сравнительно трудно. Можно поддерживать контакты с ними, но для того чтобы они сменили ориентацию, понадобится время. Смена ориентации станет возможной, когда иракцы пострадают от них»[431].

Чжоу считал необходимым скоординировать действия, чтобы опора на Советский Союз слишком дорого обошлась бы Ираку и заставила бы его, подобно Египту, сменить курс. (Это был ироничный комментарий по поводу того, как союзники избавлялись от властного покровительства Москвы, подобно Китаю.) Таким способом Мао Цзэдун провел ревизию сильных и слабых сторон различных государств на Ближнем Востоке, почти всех стран одну за другой. Он подчеркнул важность Турции, Ирана и Пакистана как барьеров на пути советской экспансии. В дополнение к Ираку он проявил беспокойство по поводу Южного Йемена[432]. Он потребовал от Соединенных Штатов увеличить свои силы в Индийском океане. Он мыслил как типичный воин «холодной войны», американские консерваторы одобрили бы его.

Тема Японии оставалась главной составляющей координированной стратегии Мао Цзэдуна. На секретной встрече в 1971 году китайские руководители все еще демонстрировали значительную подозрительность по поводу американо-японского сближения. Чжоу Эньлай предупреждал нас быть настороже с Японией; он сказал, что существующая дружба сойдет на нет, когда экономическое возрождение позволит Японии бросить нам вызов. В октябре 1971 года он подчеркивал, что японские «крылья подросли, и она уже готова взлетать»[433]. Я ответил, а Никсон конкретизировал, сказав, что с Японией было бы гораздо больше проблем, если бы она оставалась изолированной, поэтому ей лучше находиться в системе международного порядка, включая союзные отношения с Соединенными Штатами. Ко времени нашего разговора в ноябре 1973 года Мао Цзэдун принял эту точку зрения. Он теперь настаивал в беседе со мной, чтобы мы обращали больше внимания на Японию и больше занимались подготовкой японских руководителей:

«МАО: Давайте немного обсудим Японию. На сей раз Вы собираетесь в Японию на несколько дней.

КИССИНДЖЕР: Председатель всегда ругает меня за Японию. Я очень серьезно отношусь к словам Председателя. Да, сейчас я пробуду там два с половиной дня. Он прав. Очень важно, чтобы Япония не ощущала себя изолированной и оставленной наедине с собой. А мы не станем давать им повода для какого-то маневрирования.

МАО: Чтобы не толкнуть их на советскую сторону»[434].

Как могла происходить координация между Соединенными Штатами и Китаем по глобальным вопросам? Мао Цзэдун предложил каждой стороне разработать четкую концепцию своего национального интереса и сотрудничать на основе собственных потребностей:

«МАО: Мы то же самое говорим в подобных ситуациях [жестикулирует], что говорил ваш президент, сидя здесь, что у каждой стороны есть собственные средства и действует она из собственных потребностей. Это вылилось во взаимодействие между двумя странами.

КИССИНДЖЕР: Да, перед нами стоит одна и та же угроза. Мы, может быть, используем подчас различные методы, но цели у нас одни и те же.

МАО: Это было бы отлично. До тех пор пока цели остаются одинаковыми, мы не навредим вам, а вы не навредите нам. И мы можем сотрудничать друг с другом в противодействии ублюдку. [Смех.] На самом деле это будет выглядеть так: мы будем иногда критиковать вас, и вы можете иногда критиковать нас. Этим, как говорил ваш президент, мы отдадим дань идеологии. Вы будете говорить: Долой коммунистов! Мы будем кричать: Долой империалистов! Иногда мы говорим подобное. Так не пойдет, если мы перестанем это говорить»[435].

Другими словами, у каждой стороны на вооружении могут быть какие угодно идеологические лозунги для внутреннего потребления, до тех пор пока это не мешает им кооперироваться против советской угрозы. Идеология будет дана на откуп внутренней агитации, из внешней политики ее изымают. Идеологическое перемирие сохранялось, разумеется, только на тот срок, пока цели сторон совпадали.

При осуществлении политики Мао Цзэдун мог быть прагматиком: обосновывая ее, он всегда стремился определить главенствующие принципы. Мао не был бы лидером идеологического движения на протяжении полувека, если бы он неожиданно обратился к чистому прагматизму. Теория сдерживания Кеннана применялась преимущественно к отношениям в Европе и Атлантике; Мао Цзэдун был человеком глобального масштаба. Согласно концепции Мао, страны, которым угрожает советский экспансионизм, «должны начертить „горизонтальную линию“ — США — Япония — Пакистан — Иран… Турция и Европа»[436]. (Вот почему Ирак упоминается в приведенном выше диалоге.) Мао Цзэдун выдвинул свою концепцию в беседе со мной в феврале 1973 года, объяснив, как эта группировка должна вести борьбу с Советским Союзом. Позднее он обговорил ее с японским министром иностранных дел, использовав термин «большой территории», где страны расположены вдоль линии фронта[437].

Мы согласились с существом его анализа. Однако разногласия между китайской и американской внутренними системами, в данном анализе неучитываемые, проявились вновь в связи с вопросами реализации этой концепции. Как могут две такие разные политические системы осуществлять одну и ту же политику? Для Мао Цзэдуна концепция и ее реализация совпадали. Для Соединенных Штатов трудность заключалась в достижении консенсуса в ее поддержке в обществе и среди наших союзников в то время, когда «уотергейтский скандал» угрожал власти президента.

Стратегия удержания «горизонтальной линии» против Советского Союза отражала бесстрастный анализ Китаем международной обстановки того времени. Стратегическая необходимость была оправданием для этого. Но отсюда возникала присущая такому анализу двусмысленность, когда политика основывается только лишь на национальном интересе. Реализация стратегии зависела от способности всех сторон сделать правильные расчеты по каждому отдельному случаю. Коалиция в лице Соединенных Штатов, Китая, Японии и Европы, несомненно, оказалась бы сильнее Советского Союза. Ну а вдруг кто-то из партнеров считает по-другому — особенно с учетом отсутствия официальных обязательств? Что, если, чего боялись китайцы, некоторые партнеры посчитают лучшим способом создания баланса для Соединенных Штатов или Европы или Японии примирение, а не конфронтацию с Советским Союзом? Что, если одна из сторон «треугольника» предпочтет изменить природу «треугольника», а не будет пытаться стабилизировать отношения в его рамках? Что, короче говоря, должны делать другие страны, если они сами захотят применить китайский принцип отчужденности и опоры на собственные силы? Таким образом, период наибольшего сотрудничества между Китаем и Соединенными Штатами вел также к дискуссиям между их руководителями по поводу возможности использования различных элементов псевдоальянса в собственных целях. Китайский принцип опоры на собственные силы парадоксальным образом затруднил веру китайского руководства в готовность партнеров идти на такие же риски, на какие оно само было готово идти.

В применении концепции «горизонтальной линии» Мао Цзэдун, спец по противоречиям, неизбежно столкнулся бы с рядом из них. Одно состояло в том, что данную концепцию было трудно примирить с китайской идеей опоры на собственные силы. Сотрудничество зависело от сочетания независимых анализов. Если они совпадали с китайскими — никаких проблем! Но в случае несовпадения между сторонами подозрения Китая станут свершившимся фактом, и их трудно будет преодолеть.

Концепция «горизонтальной линии» подразумевала силовой вариант западной концепции коллективной безопасности. Но на практике коллективная безопасность, как правило, не базируется на общепризнанных принципах, в основе чаще всего лежат убеждения страны с наиболее хорошо разработанными геополитическими планами. Разумеется, это суждение основано на американском опыте в тех союзах, где США стремились занять лидирующее положение.

Эти трудности, присущие любым глобальным системам безопасности, осложняли положение Мао Цзэдуна, так как восстановление отношений с Америкой не повлияло на американо-советские отношения, на что он вначале рассчитывал. Поворот Мао Цзэдуна к Соединенным Штатам основывался на уверенности в том, что американо-советские разногласия в конечном счете не позволят достичь сколько-нибудь значимых компромиссов между двумя ядерными сверхдержавами. В каком-то смысле это стало применением на практике стратегии коммунистического «Единого фронта» в 1930-е и 1940-е годы, воплощенной в лозунге, распространенном после визита Никсона: «Использовать противоречия и разбивать противников поодиночке». Мао Цзэдун посчитал открытие Америки для Китая средством умножить советские подозрения и усилить напряженность между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Первое имело место, последнее — нет. После восстановления отношений между США и Китаем Москва бросилась соревноваться за благосклонность Вашингтона. Контакты между ядерными сверхдержавами умножились. И хотя Соединенные Штаты ясно демонстрировали, что они рассматривают Китай как существенную составную часть международного порядка и поддержат его в случае угрозы, сам факт того, что у Америки имелись собственные и весьма важные стратегические варианты, не укладывался в схему стратегического мышления старого революционера.

Проблема с концепцией «горизонтальной линии», по мере ее изучения Мао Цзэдуном, заключалась в том, что, если все поведение зависело от расчетов сил, сравнительная слабость Китая делала его в какой-то мере зависимым от американской поддержки, хотя бы на небольшой промежуток времени.

Именно по этой причине, на каждой стадии диалога о сотрудничестве, Мао и другие китайские руководители настаивали на предложении, нацеленном на сохранение китайской свободы маневра и самоуважения: они не нуждаются в защите; и Китай способен справиться со всеми возможными кризисами, если понадобится, то и в одиночку. Они использовали риторику о коллективной безопасности, но оставляли за собой право определять ее содержание.

Во время каждой из бесед в 1973 году Мао Цзэдун считал обязательным подчеркнуть неприемлемость для Китая какой бы то ни было формы давления извне, даже, а может, и особенно, ядерного давления. Как он сказал мне в феврале, если в ядерной войне погибнут все китайцы старше 30 лет, это, дескать, принесет пользу Китаю в долгосрочном плане позволив объединить весь Китай с языковой точки зрения: «Если Советский Союз сбросит бомбы и убьет всех китайцев, кому за 30, это поможет нам решить сложную для Китая проблему [множества различных диалектов]. Ведь старики, такие, как я, не могут выучить [государственный пекинский диалект] китайский язык»[438].

Когда Мао Цзэдун описывал в деталях, как далеко в глубь Китая он мог бы заманить агрессора, чтобы тот попал в ловушку враждебного населения, я спросил: «Но если они используют бомбы, а не пошлют свои армии?» На это Мао ответил: «Что мы сделаем? Возможно, Вы сможете создать комитет по изучению этого вопроса. Мы же позволим им разбить нас, и они потеряют все ресурсы»[439], намекая на склонность американцев заниматься изучением проблем, в то время как китайцы предпочитают действовать. Это объясняет, почему Мао Цзэдун, даже пропагандируя теорию «горизонтальной линии», неизбежно включал драматическое описание того, как Китай будет готов выстоять в одиночку, если псевдоальянс не сработает. Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай (а позднее и Дэн Сяопин) подчеркивали: Китай «рыл тоннели» и готовился выживать десятки лет, используя только «чумизу и винтовки». Такая высокопарность в известном смысле была рассчитана, по-видимому, на то, чтобы замаскировать уязвимость Китая, но она также отражала и серьезный анализ той ситуации, с которой он мог бы столкнуться в случае реального кошмара глобальной войны.

Неоднократные размышления Мао Цзэдуна о способности Китая выжить в ядерной войне, иногда изложенные с живым юмором — китайцев просто слишком много, их нельзя убить ядерным оружием, — расценивались некоторыми западными наблюдателями как признак сумасшествия и в каком-то смысле ослабляли решимость Запада, где раздувался страх в отношении ядерной войны.

Однако Мао Цзэдун больше всего боялся последствий претворения в жизнь доктрины, на основании которой Соединенные Штаты и западный мир базировали свою концепцию безопасности. Главный принцип теории сдерживания — взаимно-гарантированное уничтожение — зависел от способности причинить определенный процент разрушений. Противник предположительно имеет сопоставимые возможности. Каким образом добиться того, чтобы угроза глобального самоубийства не превратилась в блеф? Мао Цзэдун трактовал расчет США на взаимно-гарантированное уничтожение как отражение их недостаточной уверенности в других своих вооруженных силах. Это стало темой для беседы в 1975 году, когда Мао вторгся в самую сердцевину нашей дилеммы периода «холодной войны»: «Вы так уверены в мощи ядерного оружия. Но у вас нет уверенности в отношении вашей собственной армии»[440].

А как же Китай! Беззащитный перед ядерной угрозой, до определенного времени не имевший адекватных средств для нанесении удара возмездия? Ответ Мао Цзэдуна состоял в «рассказках», основанных на исторических сюжетах и библейских масштабах. Ни одно другое общество даже представить себе не могло эффективную политику безопасности, допускающую достижение победы за счет принесения в жертву нескольких сотен миллионов людей и разрушения или оккупации большинства своих городов. Огромная пропасть разделяла западные и китайские понятия безопасности. Китайская история имела подобные прецеденты способности преодоления таких разрушений, каких не выдержало бы ни одно другое общество, и в конечном счете достижения победы над своим предполагаемым захватчиком путем навязывания ему своей культуры или втягивания его в свои обширные территории. Такая вера в собственный народ и культуру являлась оборотной стороной порой мизантропических рефлексий Мао Цзэдуна по поводу их повседневной жизни. И дело было не столько в том, что китайцев так много, тут много значили также живучесть их культуры и сплоченность их взаимоотношений.

Однако западные руководители, чутче реагирующие на собственное население, не ощущали в себе готовности отдать их на заклание в такой категоричной форме (хотя они делали это в косвенной форме через свои стратегические доктрины). Они рассматривали ядерную войну как последнее средство, а не как обычную повседневную практику.

Но доведенная до крайности китайская одержимость принципом опоры на собственные силы не встречала полного понимания у американской стороны. Привычные к усилению наших европейских связей в виде своеобразного ритуала заверений, мы не всегда правильно судили о воздействии сравнительных заявлений на китайское руководство. Когда полковник Александр Хэйг, возглавлявший американскую передовую группу по подготовке визита Никсона, встретился с Чжоу Эньлаем в январе 1972 года, он использовал стандартную для фразеологии НАТО формулировку, сказав, что администрация Никсона будет противодействовать советским усилиям по окружению Китая. Мао Цзэдун реагировал весьма эмоционально: «Окружению Китая? Мне они нужны, чтобы спасти меня, как же такое может случиться?… Они заботятся обо мне? Это очень похоже на „кошку, плачущую над дохлой мышью!“»[441]

В конце ноября 1973 года я предложил Чжоу Эньлаю установить «горячую линию» между Вашингтоном и Пекином как часть соглашения об уменьшении рисков возникновения случайной войны. Я преследовал цель принять во внимание китайские подозрения в том, что переговоры о контроле над вооружениями могли быть частью совместного американо-советского плана изолировать Китай, и дать Китаю возможность принять участие в этом процессе. Мао Цзэдун смотрел на все это совсем по-иному. «Кое-кто хочет предложить нам зонтик, — сказал он. — Нам не нужен защитный ядерный зонтик»[442].

Китай не разделял наши стратегические воззрения на ядерное оружие и тем более нашу доктрину коллективной безопасности; он применял традиционный принцип «использования варваров против варваров», с тем чтобы заполучить разделенную периферию. Историческим кошмаром для Китая было, когда варвары отказывались от того, чтобы их «использовали», когда они объединялись и потом опирались на свои превосходящие силы для прямого завоевания Китая или разделения его на обособленные княжества. С точки зрения китайцев, вероятность возникновения такого кошмара никогда полностью не исчезала, особенно учитывая враждебные отношения Китая с Советским Союзом и Индией и его сохранявшиеся подозрения по отношению к Соединенным Штатам.

Существовало отличие в подходе к Советскому Союзу, заключавшееся в следующем. Китай предпочел занять позу бескомпромиссной конфронтации. Соединенные Штаты также проводили бескомпромиссную политику, давая отпор угрозам международному равновесию. Но мы настаивали на сохранении возможностей улучшения отношений по другим вопросам. Наш поворот к Китаю стал ударом по Москве, в этом как раз и состояла одна из причин наших действий. По сути, в течение нескольких месяцев подготовки секретной поездки мы параллельно изучали возможность проведения встречи в верхах между Никсоном и Брежневым. То, что пекинский саммит стал первым, произошло по большей части из-за советских попыток навязать визиту в Москву различные условия, от чего они быстро отказались после объявления о визите Никсона в Пекин. Китайские руководители отпускали едкие замечания по поводу разрядки, отмечая нашу большую близость к Москве и Пекину, чем их к Советскому Союзу.

Даже в самый разгар китайско-американских отношений Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай периодически высказывали свою озабоченность гибкостью Соединенных Штатов в осуществлении своих стратегических планов. Не собирались ли Соединенные Штаты «достучаться до Советского Союза, стоя на плечах Китая?»[443] Не являлось ли американское «антигегемонистское» обязательство хитрой уловкой, и, в случае притупления бдительности Китаем, не могли ли Вашингтон и Москва объединиться для уничтожения Пекина? Обманывает ли Запад Китай или Запад обманывается сам? И в том и в другом случае практическим последствием было бы направление «нечистот Советского Союза» на Восток, на Китай. Это стало темой беседы с Чжоу в феврале 1973 года:

«ЧЖОУ: Они [европейцы], возможно, хотят направить нечистоты Советского Союза в другом направлении — на Восток.

КИССИНДЖЕР: Нападет ли Советский Союз на Восток или на Запад — это одинаково опасно для США. США не получают никакой выгоды от нападения Советского Союза на Восток. На самом деле, если Советский Союз нападет, удобнее всего было бы, если бы он напал на западном направлении, поскольку там у нас шире общественная поддержка в плане организации сопротивления.

ЧЖОУ: Да, поэтому мы полагаем, что Западная Европа заблуждается в своих устремлениях подтолкнуть Советский Союз на Восток»[444].

Мао Цзэдун, редко доводящий свои идеи до конечного результата, иногда приписывал Соединенным Штатам стратегию диалектики, как это мог бы сделать он сам. Он утверждал, что Америка может раздумывать над тем, чтобы раз и навсегда решить проблему коммунизма, применив уроки Вьетнама: втягивание в локальные войны изматывает участвующую в них великую державу. В такой интерпретации теория «горизонтальной линии» или западная концепция коллективной безопасности могли превратиться в ловушку для Китая:

«МАО: Увязнув во Вьетнаме, вы столкнулись с таким большим количеством трудностей. Вы думаете, что им [Советам] понравится, если они увязнут в Китае?

КИССИНДЖЕР: Советский Союз?

НЭНСИ ТАН: Советский Союз.

МАО: Ну, и вы даете им возможность завязнуть в Китае на полгода, или год, или два, или три, или четыре. А затем вы бьете Советам в спину. И вашим лозунгом будет борьба за мир, то есть вы хотите утихомирить социалистический империализм ради мира. И может быть, вы могли бы даже начать помогать им в их делах, пообещав им помочь во всем, что необходимо, в борьбе с Китаем.

КИССИНДЖЕР: Г-н Председатель, это действительно очень важно, когда мы понимаем мотивы друг друга. Мы никогда преднамеренно не станем ни с кем сотрудничать в нападении на Китай.

МАО: [Перебивая.] Нет, это не так. Поступая так, как я описал, вы ставите на место Советский Союз»[445].

В рассуждениях Мао Цзэдуна присутствовала некая доля истины. Это была теоретически осуществимая для Соединенных Штатов стратегия. Ей только не хватало лидера, который воспринял бы ее, или общественности, которая бы ее поддержала. Абстрактные манипуляции такой стратегией не проходили в Соединенных Штатах, и никто не захотел бы этим заниматься; американская внешняя политика никогда не смогла бы опираться только на одну силовую политику. Администрация Никсона серьезно относилась к вопросу о безопасности Китая и считала его весьма важным. На практике Соединенные Штаты и Китай обменивались большим количеством информации и сотрудничали по многим направлениям. Но Вашингтон не мог отказаться от права определять тактику достижения своей безопасности в пользу какой-либо другой страны, какой бы важной она для него ни являлась.