Дискуссии после Тора-Бора

В декабре 2001 г., когда остатки «Талибана» с трудом пробивались из Тора-Бора к спасительным анклавам в Пакистане, в Кабуле полным ходом шла смена режима. Спустя три месяца афганские женщины, гражданское общество, меньшинства всех религиозных конфессий, в том числе и исламские, получили свободы. Новая власть в Афганистане на первых этапах перестройки представляла собой смесь из представителей победившего Северного альянса и пуштунских лидеров, отколовшихся от «Талибана». Восхождение к власти Хамида Карзая, впоследствии ставшего президентом страны, оказалось возможным благодаря его политической проницательности и многолетней борьбе с вооруженными формированиями «твердолобых» исламистов. Однако путь к светской республике, пришедшей на смену режиму талибов, оказался непрост. Столь же трудной оказалась и политическая модернизация молодых государственных институтов. Американцы, европейцы и НАТО вложили немало средств в инфраструктуру и безопасность Афганистана, но потребуются еще годы реформ, чтобы окончательно победить доминирующую идеологию «ваххабизма-деобандизма», прочно укорененную в стране «Талибаном». Одна страна Среднего Востока получила возможность встать на путь либерализма и строительства свободного гражданского общества. Но только от США зависит, сумеет ли этот удаленный регион, окруженный могущественным пакистанским «Талибаном» с востока и хомейнистским Ираном с запада выжить и благополучно завершить свой демократический эксперимент.

После операции в районе Тора-Бора администрация США оказалась вовлечена в две кампании, связанные между собой, но имеющие разные цели. Цель основной кампании – преследовать террористов, где бы они ни были и под крылом какого бы режима ни находились. Президент Буш-младший сформулировал эту цель в своем знаменитом обращении «О положении в стране» в феврале 2002 г. В нем он упомянул «Хамас», исламистский джихад и «Хезболлу», которые находились в американском «террористическом» списке. Обращение президента было, скорее, официальным подтверждением принципа, что объявленная «война с терроризмом» выходит за рамки сражения с одной конкретной организацией. Затем президент огласил и другой список, который назвал «осью зла». В него он включил Иран, Ирак и Северную Корею.

Тогда это выступление мне показалось странным, но показательным в плане желания Буша-младшего перейти в наступление. Советники президента создавали новую американскую доктрину борьбы с глобальным терроризмом, и эта доктрина должна была базироваться на идентификации конкретной идеологии, утверждать, что именно эти силы угрожают правам человека, а следовательно, и демократии. Простого перечисления режимов, без идентификации идеологий и их целей, как это сделал президент Буш, было недостаточно. Спустя полгода после 11 сентября обращение президента было лишь первым шагом на долгом пути к интеллектуальной «перестройке» Америки.

В начале 2002 г. списки «плохих парней» были единственным, что можно было считать стратегической основой планов США. Странным в этих списках было то, что в них перечислялось всего несколько групп и стран. На деле же существовали десятки джихадистских организаций, которые вели войну против демократии; и не только три режима поддерживали террор и угнетали собственные народы. Самые очевидные среди «обойденных стороной» – Судан, Сирия и Ливия. Как администрация Буша собиралась приступать к войне с террором, для меня до сих пор остается загадкой. Продуманной глобальной стратегии у нее не было. Меня нередко спрашивали на NBC, Fox News и CNN о том, что я понимаю под «войной с террором». За эти годы я уяснил, чего хотят «Аль-Каида», «Талибан» и прочие «плохие парни», но мне далеко не все было ясно в планах команды Буша и американских чиновников. Короче, общее направление, как полагали многие из моих коллег, борющихся за свободу на Среднем Востоке, было выбрано правильно, но конкретные шаги не всегда были понятны.

В течение полутора лет, которые прошли со времени атак 11 сентября до вторжения в Ирак, активисты борьбы за свободные гражданские общества на Среднем Востоке (в основном те, кто базировался на Западе) все смелее и смелее призывали к активизации действий, но их все больше пугала американская недальновидность. В Америке сложились два лагеря, выступающие за свободу Среднего Востока. Так называемые неоконсерваторы начали разрабатывать тему всемирной борьбы с терроризмом и сосредоточились на «исламистской» угрозе, называя ее преимущественно «радикальным исламом» или «исламистским терроризмом». Давление неоконсерваторов-интеллектуалов оказывало влияние на риторику чиновников из администрации Буша, но преимущественно в части вопросов обороны, то есть на представителей Пентагона, Совета национальной безопасности, Государственного департамента. Это больше касалось вопросов безопасности, а не темы борьбы за свободу. Другой лагерь составили диссиденты из стран Среднего Востока, находившиеся в изгнании, и их сторонники-активисты борьбы за права человека. Они акцентировали внимание на том, что борьба с терроризмом снизит давление на гражданские общества в регионе, и наоборот, сворачивание этой борьбы напрямую скажется на них.

Две эти темы развивались одновременно. Враг был определен как джихадизм, или, в терминах того времени, «исламский фундаментализм», «радикальный ислам» и их производные. В своих статьях и интервью я определял эту угрозу как «идеологию джихада», другие коллеги и комментаторы пользовались иной терминологией. Я строил свой дискурс на литературе об идеологии и движении салафизма и хомейнизма, начиная с 1980-х гг. Потребовалось около пяти лет после 11 сентября, чтобы сообщество специалистов начало систематически употреблять термин «джихадисты».

В Вашингтоне шли споры о том, что делать дальше после свержения «Талибана». После 11 сентября я неоднократно выражал надежду на возникновение нового курса в политике США (а в идеале – в западноевропейской и в целом общей мировой политике), который пробил бы брешь в стенах, окружающих гражданские общества Ближнего и Среднего Востока. В своих неоднократных выступлениях, обращенных к форумам, посвященным Среднему Востоку, к десяткам неправительственных организаций, в средствах массовой информации, на встречах с законодателями я постоянно доказывал: поддерживая демократию в регионе, можно одержать историческую победу в борьбе с терроризмом. Я отстаивал идею, что после 11 сентября в мировой политике возник всеобщий консенсус, на волне которого США должны заняться тремя задачами: 1) привлечь внимание международного сообщества через его институты, включая ООН, к мобилизации усилий для противостояния джихадистам и развития демократии в регионе; 2) развернуть кампанию, направленную против вооруженных террористических формирований джихадистов, а не только против абстрактного «терроризма»; и 3) развернуть программы по установлению контактов и партнерских отношений с диссидентами, неправительственными организациями, женскими, студенческими движениями, с творческой интеллигенцией и всеми, кто выступает против авторитаризма.

Если бы администрация Буша-младшего вкупе с конгрессом в ближайшие недели после нападения «Аль-Каиды» выбрала эту триединую стратегию в качестве основной, вполне вероятно, в регионе уже происходили бы демократические революции или по крайней мере существенные реформы.